Моцарт и Гульд

[diejacobsleiter]

Одна из лучших записей в истории музыки. Гульд играет Фантазию Моцарта ре-минор. У пошляков, которые настраивают свои мнения по камертону журналистов, принято говорить о Гульде как об эксцентрике. Я-то как раз считаю его «центриком», одним из немногих адекватных собеседников о музыке (и в игре, и в многочисленных теле-лекциях), почти всегда попадающим в цель; а массовый шопено-листовский пианизм считаю больным, фрическим, неадекватным и эксцентричным явлением, почти никогда не попадающим в цель.

Моцарт – сложный автор. Надо забыть все слащавые пошлости, что вы о нем слышали, читали у Пушкина (там это игра) и особенно видели в телевизоре. Никакого «солнечного гения» и «вундеркинда» там не было, как не было и мрачного педанта Сальери с цианистым калием.

Там был искусный отец-учитель Леопольд Моцарт, форсированно учивший сына с ранних лет. Эта техника обучения тогда была еще редкостью, сейчас ее продуктами полон ютуб, и дети, играющие и сочиняющие сложные вещи еще в колыбели, не приходя в сознание, публикуются там тысячами. В этом никакого чуда нет; чудо Моцарта – в другом, и оно проявилось только в последние годы.

Отец Моцарта был также циничным импрессарио, ловко раскручивавшим своего сына, умело продававшим его «гений» в многочисленных европейских дворах, и создавшим всю эту маркетинговую мифологию чудо-ребенка. Верить его свидетельствам о ранних чудесах Моцарта надо с большой осторожностью. Верить ранним сочинениям Моцарта тоже надо с большой осторожностью: процент отцовской правки там оценить трудно, но она скорее всего была. Да это и неважно: ранняя музыка Моцарта (первые две сотни опусов в традиционной нумерации K-...; а всего там 620 или около того), за редкими исключениями, неинтересна.

Моцарт всю жизнь страшно зависел от отца и, когда бывал в других городах, писал ему письма с невротической частотой. Он был очень неравномерно развит как личность. Он был сух, рационален и стремителен в работе. Он мог работать параллельно над несколькими вещами (чего почти никто никогда не умел), он был похож на музыкальную фабрику, эксплуатирующую детский (свой) и рабский (свой же) труд.

Все профессиональное было отточено еще в ранние годы. Все эмоциональное было развито очень бедно, все рациональное – до чрезвычайности. Никакой мудрости и человеческой зрелости – до самых последних лет. Из всех великих мастеров у Моцарта был самый сухой и холодный инфантильный ум, очень зависимый от влияний, но очень бойкий и игривый. 

Влияния, игривость и быстрота ума оборачивались стилизациями, пародиями, гримасами, сарказмом, многоэтажной иронией. В этом и трудность Моцарта, этим он так похож на Малера. Почти никогда это не «свой голос», почти всегда «чей-то» передразненный. Лишь в самые последние годы, наглотавшись житейских и семейных трудностей, к которым он просто не был готов, он изменился, в нем что-то сломалось внутри, и он стал серьезен и взросл. Появилась музыка более прямого высказывания, хотя от невротических гримас передразнивания Моцарт не избавился никогда. 

Ранняя его смерть для меня не выглядит случайной. Он работал с удвоенной скоростью и выполнил свою миссию вдвое быстрее... У меня Моцарт, вместе с восхищением, вызывает огромное сочувствие: несчастный, поломанный отцом юноша, к счастью, имевший куда сбежать от своей боли: в работу.

Гленн Гульд ухватил все эти основные качества Моцарта - непрямоту, иронию, стилизацию. Играя сонаты, он сух, игрив, стремителен, саркастичен, - в полном соответствии с характером Моцарта и его музыки, и в полном несоответствии с популярным слащавым мифом и традицией играть Моцарта как «идеально прекрасную» музыку. (Мицуко Ушида в этой традиции считается образцом.)

А фантазия ре-минор, неоконченная (ее кто-то там дописывал в самом конце), - она особенная. Она написана странно, без чувства течения времени, без драмы, без напора сложностей, которыми полны сонаты. Она пустая, как бывает что человек задумывается, уставившись на что-то пустыми глазами. Она – замороженная, оцепеневшая, остановившаяся. Совершенно непохожая на все написанное Моцартом (что я слышал). В ней Моцарт как бы приостановил свой бешеный бег. А может, просто маялся бессонницей.  Рассеянной рукой он написал эту холодную безделицу, и даже поленился окончить ее. Но она стала одним из немногих моментов открытости, прямого высказывания. И в этом окне искренности не открылось... ничего. Этой холодной пустотой неба и прекрасна Фантазия.

Миллионы прерафаэлитских пианистов-романтиков привыкли наливать туда литрами свои розовые романтические страсти. Гульд был единственный, кто правильно понял эту пьесу. Он играет очень медленно, отстраненно, оцепенело, но это не «оригинальное», а правильное исполнение, основанное на понимании. А то, что он один такой, это нормально для искусства. В нем большинство никогда не бывает право.

"Glenn Gould - Mozart fantasia in D minor" (Watch on YouTube)