die Jakobsleiter

Мотив кораблекрушения стар, как мировая литература. Есть очень ранний древне-египетский текст «Сказка потерпевшего кораблекрушение» – куда уж вам древнее? 

Шекспир начинает три пьесы с кораблекрушения – Комедию ошибок, Бурю и Двенадцатую ночь. История Робинзона Крузо тоже начинается с кораблекрушения. Классическое английское стихотворение 18-го века тоже называется «Кораблекрушенный» (“The Castaway”, by William Cowper).  

Образ – вполне понятный: кораблекрушение символизирует катастрофу, крушение прежнего уклада жизни героя. И эта катастрофа служит началом новых событий либо просто темой для рефлексии. 

И вот, к старой доброй традиции крушения кораблей присоединяется немецкая романтическая поэзия. Генрих Гейне так и называет свое стихотворение, написанное vers libre (!) в 1826 (!) году, «Кораблекрушенный». Верлибр – наглядная иллюстрация сломанной и потерявшей смысл жизни: вся ее структура разрушена, отсюда – полное отсутствие поэтического размера. 

Мне не очень близок романтизм в целом и Гейне в частности. Слишком эгоцентрично, слишком замкнуто на себя-любимого. Но получилось, что, бродя по ютубу в поисках чтения немецкой поэзии, я наткнулся на запись отличного актера Klaus Maria Brandauer (бывш. советские люди помнят его по фильму «Мефисто»). Я слышал его в качестве чтеца в Москве, на исполнении «Песен Гурре» Шенберга; он умница, читает хорошо. А тут мне попался фрагмент из немецкого фильма 2003 года «Поэма», где бессюжетные сцены чередуются с чтением стихов. Фильм я нашел с трудом; его можно скачать тут (по-нем., с англ. субтитрами), а ролик с Брандауэром я выложу ниже (обязательно послушайте, это очень сильно сделано! и англ. субтитры есть, кому надо). 

Оригинал стихов тут.  Перевод Тютчева тут. И вот вам мой перевод, сделанный без особых претензий, поразмять немецкие мускулы. Главное отличие от Тютчева: у него пятистопный ямб и воспламененный тон; я взял спокойный и холодный тон, ближе к оригиналу. Это должно звучать мертво и опустошенно, совершенно безнадежно. И без ямбов, конечно.

Надежда и любовь... все разбилось.
Сам я похож на труп,
Вышвырнутый злым морем.
Лежу на берегу.
Пустынном, голом берегу.
Передо мной колышется водная пустыня.
Позади меня – только горе и беда.
Надо мной тянутся облака,
Серые, бесформенные дочери воздуха.
Они из моря ведрами тумана
Вычерпывают воду
И уныло ее таскают, таскают.
И снова в море проливают.
Томительное, тоскливое занятие.
И бессмысленное. Как моя жизнь.

Волны бормочут. Чайки кричат.
И старые воспоминания обвевают меня.
Мучительно-сладкие, всплывают
Забытые сны, погасшие образы... 

Жила на севере одна девушка.
Она была прекрасна, королевски прекрасна.
Фигуру, стройную, как кипарис,
Охватывали нежно белые одежды.
Пышные темные локоны,
Как блаженная ночь,
Спускались с головы, увенчанной косой,
И свивались, так сладко и мечтательно,
Вокруг лица, такого сладкого и бледного.
А из лица, такого сладкого и бледного,
Сияли широко раскрытые глаза,
Как солнца черные.

О солнца черные мои! Как часто, часто
Я пил из вас, словно заколдованный,
Дикое пламя вдохновения!
Я стоял и шатался, пьяный этим пламенем.
И мягкая, как голубь, улыбка парила
Вокруг гордых губ, с их высоким изгибом.
А потом из этих гордых губ, с их высоким изгибом,
Тихим выдохом вылетало слово,
Сладкое как лунный свет,
Нежное как аромат розы.
И тут моя душа поднималась
и летела, как орел, – ввысь, в небеса!.. 

Молчите, волны. Молчите, чайки.
Все прошло мимо, счастье и надежда,
Надежда и любовь. Я лежу на земле,
Никчемный, кораблекрушенный,
И вжимаю пылающее лицо
В сырой песок...