СЛОВО, ОБРАЗ, ЧИСЛО

«Древний пластический грек», как известно из Козьмы Пруткова, Лосева и других великих классиков, всякую мысль воспринимал как зрительный образ. Отсюда самое греческое из философских понятий – «эйдос», «идея», т.е. «вид», «образ». Сюда же относятся «морфэ» (форма) и «атом» (который изначально тоже был этаким маленьким «видиком»).

На этом фоне впечатляет радикальность двух «диссидентов», двух «не-греческих» греков – Пифагора, положившего в основу мироустройства Число, только умопостигаемое, без всяких «видиков»; и Гераклита, предложившего Слово, Логос, который надо услышать.

Мы привыкли считать слуховой культурой еврейскую, т.е. библейскую, а потом и отпачковавшуюся от нее христианскую (правда, христианство потом платонизировалось и вобрало в свою традицию зрительную культуру греков).

Но вот, известные фразы типа «вера от слышания», «имеющий уши да слышит», «глас вопиющего в пустыне» и еще десятки подобных формул слуховой культуры вполне могли бы принадлежать и Гераклиту. Странным образом, Г. оказался намного ближе к Иерусалиму, чем к Афинам. А уж начало гностического евангелия «В начале было Слово (логос), и Слово было у Бога, и Слово было Бог» - это чистейший, неотредактированный Гераклит, и по смыслу, и по словарю, и по стилю.

Гераклитовский Логос, насколько можно понять, соотносится с Богом как две стороны монеты. Но что такое его Логос? Если миропорядок сам по себе он называет «космос», то логос = смысл этого миропорядка, логика мира, все что можно помыслить и рационально изложить. Логос – это и смысл, и вместе с тем «речь», т.е. Текст, излагающий этот смысл. Соответственно, обличая невежество и непонятливость, он называет их глухотой.

И свое сочинение, которое было написано в популярном в 6-5 веках жанре «о природе» и называлось «Музы», он начинает так (я не ставлю запятых там где есть двусмыслености типа казнить-нельзя-помиловать):

Хотя Логос этот существует вечно неспособны понимать его люди -
ни прежде чем услышат, ни услышав в первый раз.
И хотя все совершается по этому Логосу они остаются невменяемыми,
Подступая к понятиям и явлениям, которые я тут излагаю.
<…>
Неспособные понять услышанного подобны глухим.
Это о них сказано: "Присутствуя, отсутствуют".
Не заслуживают они доверия, ни слушать не умеющие, ни говорить.

КРОВАВЫЕ ОМОВЕНИЯ

В «Орестее», единственной сохранившейся трагической трилогии, изрядный кусок текста посвящен полемике с Дельфами, точнее, с ритуалами религии Аполлона. Эсхил, как всякий греческий мыслитель, относился к традиционным культам и ритуалам трезво-скептически (все-таки, Осевое время), и посему не жалел сатирических красок, чтобы показать, что все эти «очищения» - чистое жульничество и суеверие.

А надо помнить, что трагедия у греков была не только развлечением, но прежде всего богословским жанром. Поэтому, споря с Дельфами, Эсхил с ухмылкой показывает, что «очищения» Ореста от матереубийства не происходит: омовение кровью поросенка и прочие ритуальные глупости не работают. И только народный суд в Афинах оказался способен решить проблему, разорвать цепь злодейств и отмщений. Т.е. «Орестея» - это такое богословское обоснование демократии и суда присяжных.

Любопытно, насколько в унисон с Эсхилом высмеивает дельфийские ритуалы Гераклит:

Тщетно ищут они очищения от пролития крови в том, что марают себя кровью. Это как если бы кто-нибудь, попав в грязь, грязью же пытался ее смыть. Всякий кто заметил бы, что он так поступает, счел бы его сумасшедшим.

И статуям этим они молятся, как если бы кто-нибудь пожелал побеседовать с домами.

Они совсем не знают, что такое боги и герои.