Мессианство или ответственность?

Когда Шенберга, уже написавшего добрую половину своих опусов и уже завоевавшего свой авторитет, призвали в армию на 1-ю мировую, командир подразделения спросил: «Вы – тот самый Шенберг, известный композитор?» Ш. ответил: «Увы. Никто больше не хотел им быть, пришлось стать мне».

Эта, на первый взгляд, светская шутка, была произнесена вполне всерьез.

В начале ХХ века композиторы бросились бежать в разные стороны, как тараканы на кухне, если внезапно войти туда ночью и включить свет. Еще 10 лет назад классическая гармония поддерживала цеховое единство, делала композиторов коллегами. С ее смертью в начале века, многие почувствовали себя как школьники на каникулах: делай что хошь, мамка не накажет. Цех распался.

Появились «направления», «измы». Например, «сонорика» – это что-то вроде дыр-бул-щыл; когда звуки используются ради их красочности, почти без гармонии, вне музыкальной логики. Этим занялись французы вроде Дебюсси и ранний Стравинский. Появился «неоклассицизм» - это когда играются в «старинную музыку»: достают из шкафа прадедушкин камзол и парик, сервируют стол прабабушкиным фарфором и жеманно оттопыривают мизинчик (это Стравинский, Хиндемит и некоторые французы после первой мировой). Появились клинические психи вроде Айвза, которым было вообще все равно, что вставлять в свои опусы, это были даже не коллажи, а циничная мешанина всего со всем. Колбаса с варьеньем, кофе и сырой рыбой в одной тарелке.

Появилось много «направлений» и «звуковых систем», почти у каждого своя. Если раньше мастера говорили «я слышу», то теперь сменившие их полудилетанты начали говорить: «я так слышу».

Нововенская школа была практически единственной в этом сумасшедшем доме, которая была озабочена продолжением традиции. Шенберг первым осознал смерть классической гармонии и написал о ней большую книгу (Harmonielehre, 1908), - по отзывам специалистов, лучшую на эту тему.

Некоторые авторы, вроде Рахманинова, не хотели верить в смерть любимой и продолжали заниматься любовью с мертвым телом гармонии. Но Шенберг был честнее и умнее; его традиционализм ничем не напоминал некрофилию Рахманинова. Похоронив классическую гармонию с царскими почестями, он стал искать пути продолжения ее традиции.

Единомышленников у него было немного – прежде всего потому, что профессиональный уровень его и его учеников был несоизмеримо, на сто голов выше разбежавшихся в разные стороны коллег. Ему почти не с кем было поговорить – в буквальном смысле слова. И он, со свойственной ему страстью пророка, занялся воспитанием огромного круга людей – от композиторов до исполнителей. Этот круг был потом развеян ветрами Третьего рейха: все кончилось в 30-е годы, со смертью Берга и эмиграцией Шенберга вместе со многими в Штаты.

Последним гвоздем в крышку гроба нововенского ренессанса был аншлюсс, загнавший третьего мастера, Веберна, в подполье. Все. Следующее поколение нововенцев было уже рассеянным и маргинальным и скорее похожим на тлеющие угольки, оставшиеся от костра.

Я написал "ренессанс". Да, надо понимать, что школа Шенберга была ренессансом классической музыки и эстетики, включая реставрацию профессионализма, обрушенного длинноволосыми романтиками вроде Шопена-Шумана-Листа до уровня просто непристойного. Ш. смог вернуть проф. тренинг на уровень эпохи Моцарта-Бетховена.

(Говорят, он мог посылать учеников в оперу и просить их по памяти записать увертюру к Тристану, во всех подробностях оркестровки. И они это делали! Другой пример: Берг и Веберн в переписке делятся восторженными впечатлениями от новой симфонии Малера; пишут, что играют ее целыми днями по памяти.)

***

Окончательные вердикты, конечно, будут вынесены на Страшном Музыкальном Суде; мне тут судить не по чину. Но на мой скромный (или нескромный?) взгляд, Шенбергу и его ученикам, особенно Веберну, удалось создать живое, подлинное продолжение классической традиции – уже в одеждах т.наз. «додекафонии» и «серийной музыки». Он смог реинкарнировать умершую классическую гармонию в новое тело.

Это было трудное и неблагодарное дело. Он не жеманничал, говоря, что никто больше не хотел этим заниматься, и что Шенбергом пришлось стать ему. Можно считать это мессианством; но я предпочитаю называть это ответственностью. Шенберг понимал, что у искусства есть не только эстетическая, но и этическая сторона. Он был одним из немногих, кто понимал, чтó надо делать. И единственным, кто, засучив рукава, начал это делать.

Когда-то Вагнер в Майстерзингерах провозгласил смену авторской этики – с цеховой на рыцарскую. Цеховые мастера, члены корпорации (Бах) сменились одиночками-рыцарями, берущими на себя ответственность за свое искусство. Полностью реализовать эту модель автора-рыцаря выпало Шенбергу и его ученикам – Бергу и Веберну. Это были настоящие рыцари в белых одеждах.

Уже состарившийся Стравинский в 50-е признал свою музыкантскую неправоту и правоту Шенберга, стал смиренно следовать его открытиям. В книге интервью Стравинский говорит о нововенцах как о святой Троице современной музыки, своей чистотой и честностью радикально отличающейся от остальной музыкальной тусовки.

Музыка Ш. тяжела, плотна, перегружена и очень трудна для слушания, что усугубляется почти неизменно плохим ее исполнением. Но она остается главным событием музыкальной истории ХХ века, нравится это нам или нет.