Sep. 27th, 2019

Книга «Лунь Юй» застает Конфуция уже уважаемым, известным человеком, популярным во всех слоях общества учителем. Он принимает учеников любого происхождения (и даже предпочитает выходцев из низов), учит их письменности и поэзии, музыке и этикету, политологии и, возможно, другим «искусствам» из былого аристократического набора; готовит их к чиновной карьере, которая в Китае всегда требовала образованности.

Конфуций уже имеет дом, имеет возможность придирчиво питаться и одеваться. Я когда-то разбирал почти комичный текст о его привередливости в еде; есть и тексты о его разборчивости в одежде, как в качестве, так и в стилях (какой когда уместен); о том, как педантичен он в подборе цветов и способах завязывания тесемок. Есть, правда, группа текстов, которая уточняет, что он питался просто, т.е. был придирчив только к свежести и качеству приготовления, а не требовал дорогих деликатесов. И придирчивость его в одежде была того же свойства: он ценил чистоту, аккуатность и соответствие этикету, форме; а не богатство и роскошь. А дома одевался совсем простенько.

В прошлом Конфуций знавал бедность; да и среди его учеников беднота была не редкостью (почти нищим был самый лучший – Ян Хуэй, другой лучший, Цзы Лу, тоже был из бедноты). Никакого Итона или Гарварда он у себя не устраивал, резко сбивал со студентов снобизм, а умение сохранять достоинство в бедности ценил очень высоко.

Обо всем этом в Лунь Юй есть много текстов. Поэтому нельзя принимать бытовой педантизм и привередливость Конфуция («если циновка лежит криво – он не сядет») за суетность или снобизм.

Вот сегодняшний текст: IV, 9.

士志於道而恥惡衣惡食者未足與議也。

Книжник [ т.е. ученый/чиновник], стремящийся к [обретению] Дао, но стыдящийся плохой одежды и плохой еды, вообще не достоин того, чтобы с ним разговаривать.

Иероглиф дня – , shì. У него много значений; и прежде чем заняться китайскими, скажу, что по-японски это одно из обозначений самурая. В китайском это один из древнейших, «коренных» иероглифов для обозначения человека/мужчины (как man в английском). Смысл рисунка установить невозможно: из-за древности своей он прошел много стадий абстрагирования, сейчас в нем можно увидеть все что угодно.

Из человека/мужчины ветвятся разные группы значений, связанные со службой. Тут и человек военный (офицер, генерал), тут и человек штатский (чиновник, советник), тут и человек ученый (книжник, интеллигент, знаток, профессионал в интеллектуальной области). Для эпохи Конфуция это слово прежде всего значит scholar, книжник, ученый, и не даосского типа, прохлаждающийся на природе, а конфуцианского – находящийся на службе или ищущий ее.

Этот ши был распространенным типом, к которому принадлежал и Конфуций, и его ученики. Это были вольные люди, получившие образование и искавшие места службы. Тут еще надо учитывать, что они были иногда более придирчивы в выборе правителя, чем эти правители в выборе себе советников и министров. Служить дурному и порочному правителю значило уронить свою репутацию среди коллег раз и навсегда (и, соответственно, уменьшить свои шансы на достойную службу в будущем). Иногда проходили годы, пока они себе находили место службы, не требующее моральных компромиссов.

(Этот тип вольного ученого в ожидании или в поисках достойного босса очень живо и разнообразно описан в «Троецарствии», и в фильме 2010 года выведено несколько колоритных персонажей-ши.)

Оседлые книжники жили за счет уроков; но это скудный и нестабильный заработок. И они, и особенно книжники-скитальцы могли иногда впадать в крайнюю нищету. И те, кто не мог ее выдержать, от стыдливости либо от слабости характера, поддавались соблазну идти на службу к кому попало, лишь бы платили. В среде вольных книжников это рассматривалось как нарушение кодекса чести, как коррупция: «он продался».

Поэтому Конфуций настаивает (в нескольких текстах, не только здесь), что умение выдержать бедность – обязательное качество книжника, залог его стойкости, непродажности и сохранения репутации. Можно носить обноски с блошиного рынка и питаться «дошираком», в этом ничего унизительного нет. И стоя перед упитанным снобом в дорогих одеждах, нельзя ни на секунду устыдиться своих лохмотьев и своей худобы. Достоинство книжника не в этом, а в моральных и интеллектуальных качествах. Его и на службу берут только из-за них. (Среди правителей было принято иметь не только «эксперта-политтехнолога», но и морального наставника.)

Но резкая оценка книжника, который стесняется своей бедности, связана не только с личными качествами человека вообще, а еще и с губительностью таких качеств для государственной службы: слабохарактерный и продажный человек с задатками сноба (кто стыдится бедной одежды, тот потом будет гордиться богатой!) окажет разлагающее, деморализующее воздействие на правителя и на круг служилых коллег; а у народа вызовет недоверие к власти. Этот угол зрения (политическая этика) всегда важен для Конфуция: пороки человека на службе токсичны для всей системы.

Поэтому – такая жесткость формулировки: Конфуций и знаться с такими не хочет. Человек, ищущий Путь-Дао, но стесняющийся бедноты, – это оксюморон, нелепость. Как «круглый квадрат». Как «черная белизна». Пожать плечами и пройти мимо.

Книжник, стремящийся к Дао, но стыдящийся плохой одежды и плохой еды, вообще не достоин того, чтобы с ним разговаривать.

Стерео, квадро, окта... октаэдрал? Октагонал? (Шишков, прости. Не знаю, как удвоить квадро.) Это сочинение для восьми хоров, по 5 голосов каждый (сопрано, альт тенор, баритон и бас), всего сорок хоровых голосов, разумеется, независимых, не повторяющих партию друг друга. Опус называется «Spem in alium», его автор – позднеренессансный английский автор Thomas Tallis (1505 –1585).

Имя человека иногда диктует его поведение: он слышит его часто и навязчиво, как голос гипнотизера. И потихоньку начинает повиноваться, встраиваться в колею. Бах (ручей) писал сплошным потоком, не останавливая руки. А Таллиса (taillis на старофранцузском значит чаща, густые заросли) его имя подвигло на полифонический супер-подвиг – 40-голосный мотет. Хоровые джунгли. Насколько я знаю (а знаю я отрывочно), с такой полифонической густотой больше никто никогда ничего для хора не писал.

Эта вещь в живом звучании должна производить ошеломляющее впечатление: весь мир кажется наполненным голосами, все пространство вокруг – поет, пылает звуками («40 голосов» не значит «40 певцов»: голос партитуры не равен голосу певца; каждый требует 4-5 певцов; может, и больше). 

В записи такое передать невозможно, она не передает «двойного квадро», заполнения пространства, делает звук несколько однообразным, утомительным. Так что включите свое воображение. Например, с помощью этой картины Боттичини: она идеально передает масштаб звучания мотета и его золотистый колорит.



Таллис, наверное, хотел изобразить пифагорову «музыку сфер». Или пение множества ангельских хоров. Не знаю, неважно. Иногда эту вещь поют, расположив 8 хоров по кругу, со всех сторон.

Музыка начинается на высоких нотах и постепенно спускается «с небес» вниз, «на землю», совершенно как в увертюре к «Лоэнгрину» (Вагнер вполне мог иметь эту вещь в виду).

Другая ассоциация – начало «Золота Рейна» (опять же, Вагнер мог сознательно брать пример с Таллиса): в ней голоса оркестра (волны Рейна) набегают, накапливаются, превращаются в огромную переливчатую массу. У Таллиса один неподвижный аккорд может долго «лосниться и переливаться» подвижными голосами; точно так же и единственный аккорд увертюры Вагнера переливается множеством совершенно разных голосов. (Вот, например, у Таллиса такой аккорд, звучащий около 10 секунд - совершенное "Золото Рейна".)

Текст – латинский (Таллис был католиком, но его карьере это не мешало: Елизавету это не смущало, она его ценила и поддерживала). Перевод: «Я никогда не полагал мою надежду ни на кого другого, кроме как на Тебя, Господа Израилева; ты являешь и гнев, и милость, ты отпускаешь все грехи страдающему человеку. Господи, создатель неба и земли, помни о нашем смирении».

Какой-то умелец сделал анимацию, иллюстрирующую поведение голосов. Рекомендую открыть в Ютубе, полным экраном. Или смотрите на картину, которую я вставил выше.