Флоренский об эзотерике

Это написано не специально об эзотерике, но, учитывая ее безумную популярность в начале ХХ века и то, что она точнее всего описывается именно в этих терминах, можно сказать, что Флоренский имел в виду прежде вcего ее. Это не мой язык (церковный) и не моя система ценностей (христианская); но мысль очень хороша, очень точна. Это взгляд под очень чуждым мне углом зрения; но в результате – та же картина, что получается у меня, при взгляде с моей колокольни. Это цитата из «Иконостаса», запавшая мне в память с тех юных лет, когда я читал нелегальные самиздатские ксерокопии. Я проредил цитату купюрами, потому что Флоренский очень многословен и, кажется, никогда не редактировал свои тексты...

***

… Есть соблазн принять за духовное, за духовные образы, вместо идей — те мечтания, которые окружают, смущают и прельщают душу, когда пред нею открывается путь в мир иной… Пограничные с миром потусторонним, они, хотя и здешней природы, уподобляются существам и реальностям мира духовного… И в этом — величайшая духовная опасность подхождения к пределу мира...

Опасность — в обманах и самообманах, на грани мира обступающих путника. Мир цепляется за своего раба, липнет, расставляет сети и прельщает якобы достигнутым выходом в область духовную, и стерегущие эти выходы духи и силы отнюдь не “стражи порогов”, т. е. не благие защитники заповедных областей, не существа мира духовного, а приспешники “князя власти воздушной”, прельстители и обольстители, задерживающие душу у грани миров.

Трезвый день, когда он держит в своей власти нашу душу, слишком явно отличен от области духовной, т. е. потусторонней, чтобы притязать на обольщение, и его вещественность сознается как тяжкое, но полезное нам иго, как благая тяга земли, стесняющая наше движение и вместе — дающая точку опоры… Не обольщает и духовность, ангельский мир, когда душа стала к нему лицом к лицу.

Но между ними, у предела здешнего, сосредоточены соблазны и обольщения: это — те призраки, которые изображены в описании заколдованного леса Тассо. Если кто обладает духовною стойкостью и будет идти сквозь них, не устрашаясь и не склоняясь на их соблазны, они окажутся бессильными над душою, тенями чувственного мира, сонными его вожделениями, по реальности своей ничтожными.

Но стóит только… оглянуться на эти призраки, как они, от души оглянувшегося получив себе приток реальности, делаются сильны и, присосавшись к душе, тем более воплощаются, чем более слабнет притянувшая их к себе душа; и тогда трудно, очень трудно, почти невозможно … вырваться из этих стигийских болот и топей, простирающихся у выходов из мира.

Эта ловушка на языке аскетов носит название духовной прелести и всегда признавалась самым тяжким из состояний, в которое может попасть человек. ...Обыкновенный грешник имеет опорные точки одуматься и принести покаяние и значит — изменить образ мыслей... Совсем иначе — при впадении в прелесть: тут самообольщение, питающееся той или другой страстью, более же всего и опаснее всего — гордостью, не ищет себе внешнего удовлетворения, но направляется или, лучше сказать, мнит себя направленным по перпендикуляру к чувственному миру... Когда грешит обыкновенный грешник, он знает, что отдаляется от Бога и прогневляет Его; прéлестная же душа уходит от Бога с мнением, что она приходит к Нему...

Происходит же все это от смешения образов восхождения с образами нисхождения.  

2-19. Кадровая политика

哀公問曰：

何為則民服？ 

孔子對曰：

舉直錯諸枉，則民服；

舉枉錯諸直，則民不服。 

Ай Гун спросил:
Как мне действовать, чтобы народ это принял (= добровольно подчинился)? 

Конфуций ответил:
Возвышай прямых и убирай всех кривых –
Народ это примет (= подчинится добровольно);
Возвышай кривых и убирай всех прямых –
Народ этого не примет (= не подчинится добровольно).

«Принять и добровольно подчиниться» – это неуклюжий перевод одного иероглифа 服, у которого есть значение одежда, в том числе для похорон и траура; а также группа значений, связанных с принятием и подчинением: служить, повиноваться, подчиняться, принимать, соглашаться, убеждать(ся), добровольность. Т.е. это подчинение без принуждения: принятие, согласие и готовность к службе/служению.

Каким-то образом это связано с понятием одежды: она подходит человеку, «сидит идеально», как сшитая хорошим портным. Отсюда и связь со службой и повиновением: человек и служба друг другу подходят, нет насилия или несоответствия. Связь службы с траурной одеждой тоже очевидна: траур – это форма служения, которую человек налагает на себя добровольно, никто силой не заставляет его одеваться в белую холщину, поститься, ограничивать себя.

По-русски я не могу найти единственного слова, которое соответствует этой идее: подчинение без принуждения, самоограничение и добровольность, служение как осознанная и принятая необходимость. (Возможно, это неспроста, что за ненадобностью пустует такая важная смысловая ячейка.) Русские переводчики привычно говорят о «подчинении»: оперетточный раболепный китаец из 19-го века, поминутно кланящийся и лишенный личности, продолжает быть для них ориентиром. Переводчики на английский выбирают между лучшими, но все-таки неполными вариантами (привожу только ответы Конфуция):

Lift up the straight, put away the crooked;
and the people will be won.
Lift up the crooked, put away the straight;
and the people will not be won.
(Lyall) 

Raise the straight and set them over the crooked
and the common people will look up to you.
Raise the crooked and set them over the straight
and the common people will not look up to you.
(Lau) 

А вот вариант иезуитов (привожу только вопрос Ай-гуна, для краткости):
Quomodo perficiam, ut populus aequo animo se mihi subdat atque imperata faciat?
(Как мне добиться того, чтобы народ мне подчинялся спокойно / добровольно и выполнял мои приказы?) 

Ай-гун либо достаточно умен, либо просто порядочен: он хочет добиться в царстве Лу (а это родина Конфуция) социального мира и гармонии. Получилось ли у него, я не знаю; возможно, в каких-то хрониках это описано, но гугль-поиск мне ничего не дал. Но вот, он хочет, чтобы его правление было принято добровольно, по убеждению, а не подневольно, по принуждению. И глагол 服, который он использует, включает все нужные смыслы.

Ответ Конфуция таков: кадровая политика. Ставь наверх честных людей, убирай коррумпированных, и народ будет тебе доверять. Он не дает ни совета «править бездействием», как великие императоры древности; не дает и конкретных рекомендаций типа «землю крестьянам, фабрики рабочим». Подобные вещи – не в ведении монарха: его роль – быть моральным компасом и правильно выбирать министров; а уж они пусть думают и решают, отдать ли «фабрики крестьянам» или «землю рабочим».

Вовлечение монарха в подобную деятельность сразу делает его «партийным», лишает главного преимущества и главной функции – быть центром равновесия в системе. Иногда, конечно, нужны активные монархи, вроде Петра I или Канси. Например, когда нужно запустить «большие перемены», «перестройку», «радикальные реформы»: монарх для такой роли подходит лучше президента или премьера, потому что на это требуется много лет, 20-30 или даже больше; и потому что всегда будет партия противников. Только монарх может подняться над склокой и провести системные реформы, не превратив их в гражданскую войну: у него и времени больше, и положение внепартийное. Например, Александр II правил 26 лет, успел почти все, что запланировал (кроме конституции), но был убит сплотившимися против него левыми и правыми.

А при частой смене власти каждая новая будет, скорее всего, уничтожать и дискредитировать достижения прежней, и произойдет то, что случилось с 5-летней горбачевской «перестройкой»: системные реформы угаснут, едва успев начаться.

Но активно вовлеченный в дела монарх – это огромный риск: система может рухнуть либо монарх стать диктатором. И то, и другое случилось в результате бешеной активности Шихуанди: и сам стал диктатором, и династия рухнула, и бедствия для страны были неисчислимыми.

Так что не лезть в правление и сосредоточиться на кадровой политике, сделать ее справделивой и этичной – не самый глупый совет для монарха.