![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
1. Пересекая прибой
Закат. Вечерняя звезда.
Я слышу ясный зов!
И пусть не рыдает прибой, когда
Отчалю от берегов.
И пусть прилив будет слишком полный,
И сонный, чтоб пеной вскипать,
Когда в глубине рожденные волны
Вновь обернутся вспять.
Сумерки, звон печальный.
А потом – уход в темноту.
И пусть не будет грусти прощальной,
Когда на борт я взойду.
Несомый теченьем, оставлю я в сумраке ночи
Пространство и время – далеко за собой.
И надеюсь, предстану лицом к лицу перед Кормчим, –
Когда пересеку прибой...
***
Стихи, понятное дело, о смерти. Кстати, большим сюрпризом было узнать, что bar - это еще и береговая отмель, полоса прибоя. Здесь это метафора границы жизни и смерти; пересечение ее - как отправление в последнее плавание. Бог = Кормчий, которому автор хотел бы смотреть в лицо, пересекая линию прибоя...
С помощью очень небольшого количества собранных в систему метафор охватывается большой круг образов. Граница между двумя мирами как граница между сушей и морем; образ смерти как плавания в погребальной ладье (Египет, Греция); прекрасный образ the tide of times из Шекспира (Марк Антоний над мертвым телом Цезаря); бог как кормчий лодки жизни-смерти; библейский потоп the flood; «не надо оплакивать мою смерть» - снова очень узнаваемый Шекспир, знаменитая песенка шута Come away, come away death из «12-й ночи». Наше тютчевское «как океан объемлет шар земной, так наша жизнь кругом объята снами» восходит к ШЕкспиру «and our little life / Is rounded with a sleep». На эту же тему играет и Теннисон, большой любитель Шекспира: But such a tide as moving seems asleep.
"too full for sound and foam" - full of sound and fury (Macbeth)
"And after that the dark!" - the rest is silence последние слова Гамлета перед смертью.
В подсознании роится много ассоциаций, надо время - вытащить их...
***
Crossing the Bar
Sunset and evening star,
And one clear call for me!
And may there be no moaning of the bar,
When I put out to sea,
But such a tide as moving seems asleep,
Too full for sound and foam,
When that which drew from out the boundless deep
Turns again home.
Twilight and evening bell,
And after that the dark!
And may there be no sadness of farewell,
When I embark;
For tho' from out our bourne of Time and Place
The flood may bear me far,
I hope to see my Pilot face to face
When I have crost the bar.
Бей, бей, бей,
О море, в камни холодные!
Если б я высказать мог
Мысли мои бесплодные!
Хорошо сыну рыбака:
Он кричит, с сестрою играя!
Хорошо юнге-моряку:
Он поет, в лодке проплывая!
И пусть в свою гавань под холмом
Корабли величаво уходят;
Но – о! – это прикосновение, этот голос:
Их уход с ума меня сводит!
Бей, бей, бей,
О море, в подножье скал!
Благодать угасшего дня
Я навсегда потерял.
***
Break, break, break,
On thy cold gray stones, O Sea!
And I would that my tongue could utter
The thoughts that arise in me.
O, well for the fisherman's boy,
That he shouts with his sister at play!
O, well for the sailor lad,
That he sings in his boat on the bay!
And the stately ships go on
To their haven under the hill;
But O for the touch of a vanish'd hand,
And the sound of a voice that is still!
Break, break, break
At the foot of thy crags, O Sea!
But the tender grace of a day that is dead
Will never come back to me.
Привожу два чтения: Джон Гилгуд и неизвестный мне чтец.
***
Я писал о Шекспире как универсальном культурном коде британцев и приводил известные стихи Дилана Томаса о том, как старость должна сопротивляться угасанию разума:
...Old age should burn and rave at close of day;
Rage, rage against the dying of the light.
Они были вариацией на тему монолога Лира, в котором он яростно бранится со стихиями. Это агония его старческого разума:
Blow, winds, and crack your cheeks! rage! blow!
Но вот и Теннисон в своей элегии на смерть друга прибегает к той же самой шекспировской интонации. Не в состоянии принять смерть друга, он яростно ругается с морской стихией и кричит ей, совершенно как Лир:
Break, break, break,
On thy cold gray stones, O Sea!
Это не та ложная традиционность ретрограда, которая более точно называется ограниченностью; это та настоящая традиционность, та включенность в историю, в ее культурный диалог, о которой Мандельштам писал «и сладок нам лишь узнаванья миг», которая не ограничивает, а поднимает и окрыляет участников диалога, открывает им широкий горизонт возможностей.
