Что такое чжун-шу?

Учитель сказал:
«Шень! Мое дао (метод / путь / учение) – это единство, которое [все] пронизывает.»
Цзэн-цзы сказал: «Согласен».
Учитель вышел. Ученики спросили: «Что это означает?»
Цзэн-цзы ответил: «Дао учителя – это чжун-шу, вот и все». 

Лунь Юй, IV-15. (Это я беру выходной от умных, талантливых, красивых, но токсичных les Fleurs du mal Лао Цзы – захотелось вдохнуть немного здравомыслия и человечности...) 

Среди учеников Конфуция в Лунь Юй чаще других упоминаются трое: Ян Хуэй, Цзы Лу и Цзы Гун. Их портреты – самые яркие и подробные. Я не раз писал об этой блистательной троице: «святой», «кавказец» и «эрудит». Менее ярко прорисованы другие ученики (или я не обращал на них пристального внимания), но и среди них есть интересные личности. 

Например, Цзэн-цзы (Конфуций обращается к нему в тексте «Шень», вторым именем). Он был, судя по характеристикам, отчасти «святой», как Хуэй, отчасти «эрудит», как Цзы Гун. В Лунь Юй его имя упоминается 17 раз. Иногда это только его высказывания, иногда разговоры с учителем, иногда сцены из жизни («Когда Цзэн-цзы заболел...»). Одна из фраз, прекрасная модель формирования «истинного джентльмена» цзюнь-цзы, уже разбиралась в этом журнале. Лунь Юй 12-24: 

Благородный человек
с помощью вэнь (культуры, книг, письменности) обретает друзей;
с помощью друзей вырабатывает жэнь (эмпатию, человечность).

*** 

Сегодняшний текст интересен тем, что в нем звучат оба голоса, и Конфуция, и Цзэн-цзы. 

– Мое дао – это единство, которое [все] пронизывает.
...
– Дао учителя – это чжун-шу, и только. 

Эту пару понятий, чжун-шу, 忠恕 мне еще не приходилось здесь обсуждать. Забавно, конечно, что единство учителя Цзэн-цзы объясняет двумя разными понятиями. Но ведь это не голос Конфуция, а другого человека, его ученика! А им свойственно иметь свое понимание. И это не обязательно плохо. 

Когда ученик или последователь выдает свои фантазии за слова учителя (или автора читаемой книги), это глупость и предательство. Но когда он говорит от своего имени, не прикрываясь авторитетом «Самогó», это нормально и естественно. Конфуций и сам не терпел вялых, покорных учеников без собственных мыслей («учиться и не думать – занятие напрасное»), и ругал тех, кто слушал его без споров и возражений («Ян Хуэй мне никак не помогает! О чем бы я ни говорил, он всегда доволен!») 

Если бы говорил Конфуций, тут бы точно стояло 仁,  жэнь; он не раз подчеркивал, что его учение растет из этого корня. Но говорит его ученик, и он использует пару понятий, развивающих и поясняющих жэнь. Возможно, Цзэн-цзы дает ученикам-первогодкам (иероглиф  門人 «люди у ворот» означает самых-самых начинающих) не сложный для понимания термин жэнь, а его описательное объяснение через два более понятных термина. 

Но прежде чем заняться ими – другая тема, важная для этого диалога. Это – идея единой, системной мысли. 

Единство, продуманная системность философского учения вовсе не была в те времена чем-то привычным и само собой разумеющимся. Это была сенсация, новейшее открытие, breaking news. Напомню: это Осевое время, когда рождалось индивидуальное (рациональное и доказательное) мышление, когда оно эмансипировалось от традиционно-коллективного (родового и религиозного). Никто не знал, что это такое, и как с этим обращаться. 

Первые философы двигались во мраке наощупь, и никаких прецедентов, освещающих путь, перед глазами не имели. (Может быть, именно поэтому в их текстах столько света; в Лунь Юй, например; или в "Музах" Гераклита.) Им приходилось объяснять свой метод, доказывать его право на существование, вырубать в толще культуры нишу для нового занятия. С одной стороны, Конфуций говорит: «я не создаю, а только передаю», «я люблю древность и прилежно изучаю ее». С другой, ему приходится втолковывать ученикам, что он не только компилятор, накопитель старинной информации, а что у него есть такая невиданная доселе новинка как единое, системное учение. Это хорошо выражено в разговоре с Цзы Гуном (XV-3): 

– Ци, ты принимаешь меня за того, кто узнает и запоминает многое?
– Да. Разве не так?
– Не так. Я «нанизываю» все на одно [= Единое]. 

Т.е. систематизирую свою мысль, превращаю разрозненные идеи и знания в единое продуманное мировоззрение. Об этом же и его разговор с Цзэн-цзы. Только продолжается он голосом ученика (это важно: так наглядно показана конфуцианская идея традиции!), и мысль дальше ветвится уже его пояснениями. 

***

Первый иероглиф, чжун, 忠 состоит из 心 сердца/ума (внизу) и флага на флагштоке (вверху), означающего центр, середину, меру, цель, правильность и т.д. Так что это хорошо отлаженное, как снайперский прицел, хорошо отцентрованное и правильно настроенное, как музыкальный инструмент, сердце/ум. Суммарный смысл –  такой: верность, лояльность, преданность, честность. 

Второй, шу, 恕 тоже имеет элемент сердца/ума 心, а над ним – пару 如 , в которой слева женщина и справа рот (либо зеркало); он изображает не то женщину, «делающую как сказано», не то женщину перед зеркалом. Этот элемент означает подобие, сходство, пригодность, согласие. А сочетание знаков подобие + сердце/ум вместе создают взаимность, золотое правило этики («не делай другому чего не хочешь для себя»; т.е. воспринимай другого как подобного себе). И, кроме взаимности, там тянется длинный шлейф понятий, основанных на подобии + сердце и развивающих идею бережного отношения к другому: прощение, сострадание, снисходжение, великодушие, терпимость. 

И тогда становится понятным, почему Цзэн-цзы объяснял ученикам-первогодкам ключевую идею жэнь через эту пару понятий. Это две стороны человечности жэнь, которые друг друга уравновешивают и друг без друга не работают. 

Чжун – понятие жесткое, говорящее о принципиальности: верность, правильность, честность. 

Шу – это понятие мягкое, говорящее о снисходительности к другим: великодушие, прощение, терпимость. 

Первое – касается самого человека, его требований к себе. Тут Конфуций настаивает на принципиальности, твердости и верности: и своим принципам, и людям, с которыми ты связан. Второе – касается других людей и требований, предъявляемых к ним. Тут Конфуций настаивает на гибкости, мягкости, терпимости и готовности прощать. Т.е., как я не раз писал, человечность у Конфуция – это двойной стандарт: требовательность к себе и терпимость к другим. И иероглиф, включающий человека и двойку 仁 (как бы «два уровня требований»), это прекрасно символизирует. 

Но и употребленная Цзэн-цзы пара понятий чжун-шу – тоже хорошо показывает двойственность человечности: высокие требования к себе и заниженные требования к другим. Сочетание жесткости (принципиальности) и мягкости (терпимости). И, конечно, их нужда в друг друге. Жесткость без мягкости – это подавление, солдафонщина и диктатура. Мягкость без жесткости – это расхлябанность, никчемность и бесплодие. Их гибкое сочетание, как инь-ян, как плоть-кости, только и обеспечивает правильно работающую эмпатию-человечность. Нельзя быть беспринципным. Но нельзя быть и нетерпимым. 

Кстати, сам Цзэн-цзы дает очень красивую иллюстрацию этой этике. Не-мстительность по отношению к народу, развращенному дурными правителями. "И милость к падшим призывал". По-моему, это в высшей степени достойная позиция. Истинный цзюнь-цзы. (XIX-19, пер. Переломова)

Мэнсунь-ши назначил Ян Фу судьей. Ян Фу обратился за наставлением к Цзэн-цзы. Цзэн-цзы сказал: «Высшие утратили свой Дао-Путь, простой народ отшатнулся от них и совершает проступки. Когда будешь судить их, проявляй сочувствие и не возгордись собой».