Дао и дым (и первая газета)

Интересное и печальное чтение – об эпохе императора Сюаньцзуна (712-756): одного из лучших правителей в мировой истории, если судить по первой половине царствования, когда он привел страну к высшей степени возможного в то время процветания; и одного из худших правителей – во второй, когда он почти полностью уничтожил плоды собственной созидательной работы и привел страну к самой жестокой гражданской войне в ее истории.

Начало его монаршей жизни напоминает царствование Петра: первый год ушел на борьбу с мятежной «царевной Софьей» – принцессой Тайпин. А до этого, при «не-приведи-бог» императрице У Цзэтянь, – он вел жизнь на волоске от смерти. У Цзэтянь казнила его мать, а его самого много лет держала под домашним арестом, «на всякий случай» откладывая казнь.

Получив в 713 г. полную власть, он показал себя молодцом: в течение последующих 25 лет превратил Танскую империю в процветающее и просвещенное государство. Он отладил финансовую и налоговую систему, дал мощные стимулы развитию бизнеса, прекратил войны (отказался от агрессии и придерживался очень эффективной оборонительной стратегии), составил полный кодекс танских законов, подавил коррупцию, уменьшил втрое документооборот, поднял моральный стандарт в служилом сословии и еще – резко уменьшил в стране нищету и бродяжничество, помог многим тысячам вернуться к нормальной оседлой жизни (обо всем этом сохранилась очень скрупулезная статистика). Интересная деталь: он лишил буддистские монастыри изрядной части их земельных владений: власть амбициозных «попов» становилась не меньшей угрозой стране, чем в Ханьскую эпоху – власть евнухов.

Решив основные экономические проблемы, он занялся массовым просвещением. Столица Чанъань стала на тот момент самым большим, самым населенным (более миллиона жителей) и процветающим городом в мире. Сегодня я узнал, что Сюаньцзун был еще и основателем журналистики: учредил первую в мире регулярную газету – «Столичный вестник».

Ко двору приглашались самые квалифицированные чиновники, книжники и ремесленники, и эта политика «отбора лучших» копировалась в провинциях. Ренессанс искусств и ремесел волнами расходился по всей стране. Об этом можно судить по тому, что известные имена танской эпохи не привязаны к столичному двору, а разбросаны по всем городам и провинциям.

Но с 736 года страна пошла вразнос. И, если кому-то нужно еще одно доказательство губительной силы даосизма, то вот оно. Сюаньцзун увлекся учением о Дао, повелел иметь «Дао дэ цзин», как цитатник Мао, в каждом доме, сменил конфуцианскую систему экзаменов на даосскую. Он учредил даосский университет «Училище постижения сокровенного», и ни один чиновник не должен был получить пост, не сдав экзаменов по «Дао дэ цзин», «Чжуан-цзы» и еще нескольким книгам канона.

Пародия на конфуцианство усиливалась тем, что, несмотря на крайне-левацкое презрение самого Лао-цзы к ритуалам и традициям, именно даосский университет был объявлен школой ритуала-ли и культурной традиции; а этический нигилизм отца-основателя даосизма не помешал сделать это учение моралистически-воспитательным.

Император продолжал погружаться в эзотерику: к даосизму был присоединен эзотерический буддизм, «тантрические практики». Но лучше всего императору давалось даосское «недеяние». Предоставив государству идти своим путем, он увлекся гаремными развлечениями, прежде всего с известной фам-фаталь тансккой эпохи, наложницей Ян Гуйфэй. Нечего и добавлять, что власть тут же перехватили «лукавые царедворцы», коррупция и дворцовые интриги расцвели пышным цветом, и это создало почву для конфликтов между влиятельными политиками и полководцами, вроде Гешу Ханя и Ань Лушаня, чей мятеж в 755 году обрушил страну, а в 756 сбросил с трона Сюаньцзуна.

Но до этого было еще 20 лет «эпохи застоя» и распада. А пока Сюаньцзун устроил во дворце небывалый «цветник» - велел свезти туда множество красавиц со всей страны (говорят, 10.000, но это известное округление – «тьмы, мириады»; на самом деле, конечно, меньше) и не отпускал их до самой старости. Отзвук этой истории – в стихах Юань Чжэня, которые я тут когда-то выкладывал:

Пуст и заброшен

         старинный Летний дворец.

В одинокой тишине

         алеют дворцовые цветы.

Побелели головы

        оставшихся дворцовых фрейлин:

Праздно сидят они,

         вспоминают императора Сюаньцзуна...

Парус одинокий

李白: 黄鶴樓送孟浩然之廣陵  

故人西辭黄鶴樓
煙花三月下揚州
獨帆遠影碧山盡
唯見長江天際流 

Ли Бай.

У Башни Желтого Журавля провожаю Мэн Хаожаня в путь до Гуанлина.

 

Старый друг       оставляет на западе

                Башню Желтого Журавля.

В дымке цветения       третьего месяца,

                отправляется вниз, к Янчжоу.

Одинокий парус      далеким отблеском

                исчезает в зеленых холмах.

И видно только:       река Янцзы

                течет до края небес...

 

Это стихи относительно ранние, но уже отлично выстроенные: от скромной «констатации факта», что друг уезжает, через усиление образности (дымка туманов и обильное цветение в марте-апреле; либо просто дымка цветения), к исчезающему среди холмистых берегов Янцзы одинокому парусу (привет Лермонтову), и наконец – распахивание горизонта вширь, до грандиозного образа пути-дао-реки, утекающей к краю неба. По-моему, это великолепно.

Дата написания 730-й год. Ли Баю 29 лет, а его старшему другу, классику раннетанской эпохи Мэн Хаожаню – 41. Ли Бай был известен пристрастием к стихам, вину и дружбе. Много ездил с места на место и легко сходился с людьми, особенно с коллегами-стихописцами. Мэн Хаожань был для него и другом, и учителем, живым богом поэзии.

Гуанлин, куда едет Мэн Хаожань, – это округ, к которому принадлежит город Янчжоу; т.е. едет он, на самом деле, в Янчжоу, вниз по реке Янцзы, на которой расположены и Янчжоу, и Башня Желтого Журавля. Заклинаю вас: если будете переводить эти стихи, ни за что не поддавайтесь соблазну перевести 西辭 как «отправляется на запад»! Ведь Янчжоу – на восток от Уханя, и плывет он на восток! Надо переводить: «оставляет на западе Башню Желтого Журавля».

А Башня Желтого Журавля, Хуанхэ Лоу – это многоэтажная башня в городе, название которого сегодня знают все: Ухань. Она была построена во времена Троецарствия, в 223 году, и названа по следам легенды о человеке, не умершем нормально, как люди, а покинувшем землю в образе желтого журавля. (Вспоминается советская песня о солдатах, не умерших, а превратившихся в журавлей.) Имя человека варьируется; иногда говорят, что это был Фэй И, военный советник Лю Шаня, сына того самого Лю Бэя, императора Шу.

Башня множество раз разрушалась и перестраивалась, а в 1985 году и вовсе была сдвинута в другое место; так что никакой аутентичности у сегодняшнего строения нет; да и претензий таких нет. Это скорее знак исторической памяти, чем реальный артефакт; но в этом качестве башня считается важной китайской достопримечательностью. Вот три изображения: современный вид, фото 1871 года и гравюра XIV века. Общего очень мало...