И бездны страшной на краю

Конфуций цитирует красивый финал одной песни из «Ши Цзин»:

戰戰兢兢、

如臨深淵、

如履薄冰。 

«Очень опасливо, очень осторожно,
Будто глядя в глубокую бездну,
Будто ступая по тонкому льду.» 

Что интересно, так он в «Книге о сыновности-сяо» описывает желательную модель поведения для высоких князей. Их высокое положение и богатство – это колоссальная опасность, ибо соблазн: высокое положение чревато наглостью, амбицией и гордыней; богатство чревато распущенностью, роскошью и мотовством. И в результате – утратой и богатства, и высокого положения. Но от стабильности положения князя зависит и стабильность княжества, от их скромного, разумного и бережливого поведения зависит благополучие всех людей в княжестве.

Эти правила сформулированы очень компактной и чеканной строфой 4х4:

在上不驕，

高而不危；

制節謹度，

滿而不溢。 

В высоком положении не высокомерен –
                [будет] высота, но не опасность;
Строго экономишь, расчетлив в расходах –
                [будет] полнота, но не переполнение. 

И, что самое интересное, все это – сяо, сыновность высокого сановника. Нет ни слова ни о родителях, ни о предках, ни даже об императоре. При чем тут тогда сыновнее? А при том. Это проекция религиозного чувства онтологической благодарности (= сыновности) на статус и богатство. Это формула жертвоприношения, в которой всякий данный человеку кусочек бытия считается не подарком, а вложением, инвестицией, которая подразумевает ответственость и отдачу. Человек, получивший статус и богатство, должен возвращать долг благодарности тем, что в высоком положении не заносится над другими, а служит им; и в богатстве не развращается, и воспринимает его не как дармовую миску похлебки, а как бóльшую ответственность перед «комьюнити». Это удивительнейшим образом напоминает протестантскую этику Вебера, в которой личное богатство не проклято, покуда оно служит обществу. 

И вот, по Конфуцию, человек со статусом и богатством находится на краю бездны и ступает по тонкому льду. Ему надо быть «вдвойне опасливым и осторожным» (что и выражено в песне двойными иероглифами 戰戰兢兢). 

А сыновность и правда понимается Конфуцием очень расширенно...

Лао-цзы и Конфуций

Неожиданная встреча оппонентов в недрах иероглифики. Сяо, сыновность, одно из корневых понятий конфуцианской этики, пишется иероглифом 孝, который состоит из старика и ребенка, лао 老 и цзы 子 (сын, ребенок, учитель) , как в имени Лао цзы 老子, только лао в краткой форме 耂. Всякий раз, говоря о сыновности или рисуя этот иероглиф, Конфуций видел перед собой имя Лао Цзы. Впрочем, у него оно не вызывало такой ненависти и раздражения, как у Лао цзы – конфуцианство. В молодости он восхищался Лао Цзы, потом стал относиться очень критично, но уважения не потерял.

Лао-цзы – это прозвище, которое сентиментальные люди любят переводить как оксюморон «старик-ребенок», «старый ребенок»; но на самом деле цзы – это почтительная прибавка «учитель» к любому имени тогдашнего мудреца. Т.е., это просто «Старик». А имя у него было Ли Эр, 李耳, слива-ухо. Сливоухий... 

И зелень мертвую ветвей и корни ядом напоила

Я не устану подчеркивать, что Лао Цзы, при всех сомнительных и опасных виражах его мысли, не имеет отношения к токсичной эзотерической традиции, которая на нем паразитирует. Да она им и не интересуется, а только пользуется: практически все переводы – лживы и фантастичны. Почти ничего от «Дао дэ цзин» в этих пекомых сотнями, как пирожки, «дао-дэ-цзинах», нет. Вся их «духовность», как острил какой-то советский писатель, «делается в Одессе на Малой Арнаутской». Это вульгарнейшая попса, которой нет дела до настоящего Лао Цзы и настоящего даосизма. Что неприятнее всего: сложилась уже и китайская традиция эзотерики, и теперь любой досужий дурак может ссылаться на нее: «глядите, аж сами китайцы так говорят, как не верить!»

Чтобы понять этот китайский феномен, нужно вспомнить советских людей 90-х, диких, необразованных, дорвавшихся до «духовки» (как у тогдашних журналистов назывался раздел в газете на «духовные темы»): до гороскопов и гаданий, до Секо Асахары и Кашпировского, до заряженных у телевизора баночек с водой и в итоге – до кич-православия. Эта волна началась еще в советское время, в сумеречном сознании секты «советской интеллигенции», этого полуобразованного сброда, вскормленного «научной фантастикой» и бардовской песней. С пост-коммунистическими китайцами, полу-невеждами, очнувшимися от государственного анти-буддизма, анти-даосизма и анти-конфуцианства, произошло то же самое...

Интересно, что в 19-м веке особенно беззащитной перед этим ядом оказалась русская культура. (А еще американская; но там были другие причины: безосновность и проходимчество.) Из всех европейских культур русская – почти единственная, которая не получила прививок и противоядий логической и юридической мысли, «латинизма» и «аристотелизма». Она оперлась лишь на одну ногу европейской культуры – греческую. А не на две, как надо бы, – греческую и римскую. Да и на одну оперлась кое-как. Это была Греция-лайт, обутая в лапоть. Поэтому и стоит русская культура так неустойчиво, как пьяный, шатаясь и падая, всю свою 1000-летнюю историю.

И это не случайно, что, несмотря на всемирность эзотерической волны, именно выходцы из русской культуры (Блаватская, Рерих, Гурджиев) были ее буревестниками. А не кривляющиеся пост-викторианские фрики вроде Алистера Кроули. (Был еще феномен немецкой эзотерики, тоже фрический и маргинальный; никакого сравнения с мадам Блаватской; и только благодаря немецкой последовательности он смог вырасти до устрашающих масштабов Третьего Рейха.)

А когда русская беззащитность перед «духовностью» была помножена на советское слабоумие и новомодный хиппизм, получился эзотерический ренессанс небывалой массовости: волна, поднявшаяся в 70-е и приведшая к ко всероссийскопу потопу 90-х: мутные воды «духовного возрождения России» покрыли всю страну и продолжают подниматься до сих пор.

Я стараюсь держаться уважения к професиональному сообществу; но даже и оно оказалось беззащитным перед этой волной. Достаточно посмотреть на Малявина, известнейшего китаиста, профессора в Тайваньском университете, переводчика многих текстов и автора многих исследований, а еще...  гуру и наставника центра духовных практик «Средоточие» (ох...).

Он переводит, конечно, точнее, чем другие; и со ссылками на комментарии даосской традиции. Его издание Дао дэ цзин 2010 года, на основе ново-раскопанных манускриптов, могло бы быть событием в китаистике и первым надежным источником по философии Лао Цзы. Но не стало: натяжки, передергивания, проповедничество и этот зеленовато-лиловый стиль. И этот душок «благовоний» из эзотерической лавочки. Увы.

Но основной яд сочится, конечно, из других книжек. Из 100 % жульнической продукции вроде перевода Кувшинова, например. Могу себе представить, как этот яд растекается по телу «советского интеллигента», вечного подростка, сентиментального невежды и любителя «Ежика в тумане» и особенно бардовской песни.

Все, что вы читаете ниже под видом Лао-цзы, – чистая ложь. И чистый цианид для неокрепшего советского ума. Именно этой ложью соблазнены и этим ядом отравлены «нео-даосы», презревшие рациональность и этику (основы нашей цивилизации) и выдавшие себе лицензию на социопатию, невежество и аморализм. Могу себе представить, какое сладострастие разливалось по их подростковому уму, когда они читали фразы вроде Лишь я один отличаюсь от других. Вот он, этот цианид, в чистом виде, в тексте, который Кувшинов назвал «Стих 20» (наглому невежде позволительно не знать, что «стих» – это одна строка, verse, а не целое стихотворение):

Повседневный мир людей ясен и очевиден,
один лишь я живу в мире смутном,
            подобном вечерним сумеркам.
Повседневный мир людей расписан до мелочей,
один лишь я живу в мире непонятном и загадочном.
Как озеро я спокоен и тих.
Неостановимый, подобно дыханию ветра!
Людям всегда есть чем заняться,
один лишь я живу беззаботно, подобно
                невежественному дикарю.
Лишь я один отличаюсь от других тем,
что превыше всего ценю корень жизни,
                     мать всего живого.