The Most Reverend Father James Confucius

Переводы Джеймса Легга (конец XIX века) для многих классических китайских текстов остаются первыми и единственными; они до сих пор переиздаются как мейнстрим, вместо того, чтобы уже давно быть вытесненными более доброкачественной продукцией и почетно пылиться в архивах. Огромная благодарность к этому человеку и его сверхчеловеческому труду давно должна смениться недоумением: а почему не появляется ничего другого? Доходит до того, что имя Джеймс потихоньку переходит от переводчика к автору, и на книжных прилавках Амазона Конфуция называют James Confucius. И это - чистейшая правда.

Каждая эпоха нуждается в своих переводах. Прошлое - зеркало настоящего, и история - зеркало современности. История - это не то, что о ней думают циники (особенно постсоветские): не обслуга политической пропаганды. Но и не то, что о ней думают мечтатели: не "поиск абсолютной истины". Она, как всякая гуманитарная мысль, является проекцией мировоззрения эпохи (сообщества, страны, культуры, цивилизации) на исторический "материал". В платонизме вещи рождаются как отпечатки эйдосов на материи; историческое знание - это такие же отпечатки мировооззренческих эйдосов на археологическом или текстовом материале. История знает только то, о чем спрашивает у прошлого; а спрашивает - только о том, что для нее важно. И "не видит" того, для чего у нее в вопроснике нет вопросов. Современность глядится в прошлое и пытается в нем найти черты сходные или противоположные; подтвердить что-то или ожидаемо опровергнуть; и история служит для нее главным инструментом рефлексии: самопознания, самооправдания, самоосуждения. Это не плохо и не хорошо, это естественно; в этом и есть единственное назначение истории.

XIX век имел репутацию "века истории". Но это, с необходимостью (которую немногие понимают), был также век самых массовых исторических фальсификаций, перед которыми бледнеет даже троллинг Гальфрида Монмутского: создав новую идею "нации", этот век стал впопыхах ваять национальные культуры и истории. Но и древность не смогла увернуться от его творческого резца. Если вспомнить Шлимана, который очень хотел найти Трою и в конце концов нашел; или особенно сэра Артура Эванса, который лучше древних критян знал, как должен выглядеть Кносский дворец, и "восстановил" его по новейшей декадентской моде; то можно получить представление, как работает мировоззренческая рефлексия, направленная в прошлое. А следующее поколение, конечно, "разоблачит ложь отцов", но тут же, с тем же усердием начнет проецировать на прошлое свои ценности; задавать ему вопросы из своего вопросника.

Переводы древних текстов - часть той же мировоззренческой рефлексии. Если это тексты важные (а в китайском случае важные древние тексты - это многие тысячи страниц), то переводческая работа должна быть непрерывной. Но ее нет. Она не нужна. Не входит в мейнстримные вопросники. А жаль. Эпоха, в которую жил христианский миссионер Джеймс Легг, для нас - как затонувшая Атлантида. Даже если бы вопросы, которые задавал Легг Конфуцию, были не глупы (хотя они иногда очень глупы), а переводы были очень точными (хотя они часто очень неточны); все равно, они уже к нам не имеют отношения. Невозможно снова и снова читать в XXI веке шотландско-китайского христианского миссионера XIX века, преподобного Джеймса Конфуция...

PS. К книге Лунь Юй это, конечно, не относится, она постоянно переводится, и на русский, и на английский. Но это - литературный хит. А сделай шаг в сторону, возьми "Записке о ритуале-ли", и все - тут только Джеймс Легг. (А по-русски - только несколько коротких фрагментов.)

И снова о человечности-жэнь и сыновности-сяо

Перевожу еще один маленький кусочек из диалога «Князь Ай-гун спросил...», что из книги «Ли-цзи», «Записки и форме-ли». Первая фраза князя трудна для понимания; перевожу ее полугадательно.

***

Князь сказал: «Я неумен и несообразителен; мой ум погружен во множество ничтожных вещей». (Легг переводит в другом ключе: «я глуп; помогите мне усвоить ваш урок.») Кун-цзы посмотрел [на него] внимательно / серьезно, поправил циновку и ответил так: «Человек, обладающий жэнь (человечностью-эмпатией), не нарушает [ход, уклад] вещей окружающего мира. Сын, обладающий сяо (сыновностью), не нарушает [ход, уклад] вещей окружающего мира. Поэтому: для человека, обладающего жэнь (человечностью-эмпатией), служение родителям / близким / предкам – это то же, что и служение Небу (= окружающему миру и его порядку); служение Небу – это то же, что и служение родителям / близким / предкам. Именно таким образом сын, обладающий сяо (сыновностью), достигает совершенства в своем формировании (= завершает свое становление).

***

Еще один текст, выбивающий читателя из колеи благоглупостей, выдуманных про китайцев в XIX веке, и помогающий понять, что жэнь – это не слащавое «человеколюбие», как пишут до сих пор в переводах, а главный признак человека – экзистенциальное «чувство другого», эмпатия, основанная на взаимности человеческого существования (es ergo sum), причем, эмпатия, расширенная с «чувства другого человека» на весь мир. Это чуткость к мирозданию во всех его проявлениях; таков смысл фразы «человек, обладающий жэнь, не нарушает / не преступает / не вредит вещам окружающего мира». (Хотя, конечно, чуткость к другому человеку остается главным в жэнь.; ведь конфуцианство сосредоточено на делах человеческих, а не натурфилософских: этике, психологии и политике; а «физика, химия и Латинская Америка» его мало интересуют.)

То же касается и сяо, которое продолжают переводить «сыновной почтительностью» и понимать как разновидность домашнего шариата, который велит сыну во всем слушаться отца. Этот текст (как и разобранные ранее десятки других, из Лунь Юй), помогает понять, что речь идет об особой китайской религии сыновности, которая подразумевает, помимо почтения к родителям, близким и предкам, традиционализм вообще и даже шире – «сыновное» отношение ко всему окружающему миру, которое сочетает в себе чуткость, бережность и благодарность за свое бытие.

Таким образом, и жэнь, и сяо оказываются проявлениями одного модуса поведения, который здесь тактично назван «служением небу».