diejacobsleiter | Eliot. The Waste Land - перевод и разбор

Апрель – жестокий месяц: он растит
Сирень из мертвой почвы; он мешает
Желанье с памятью; он оживляет
Полуживые корешки дождем весенним.

Зима держала нас в тепле и укрывала
Забвеньем белым землю, и кормила
Засохшим клубнем маленькую жизнь.

Нас удивило лето, ливнем проливным
Пройдя над озером Штарнбергским; мы стояли
Под колоннадой, а потом вернулось солнце,
И мы пошли в Хофгартен, и за кофе
болтали целый час.

Bin gar keine Russin, stamm’ aus Litauen, echt Deutsch...
[Я не русская, я родом из Литвы, настоящая немка.]

Еще детьми мы у эрцгерцога гостили,
Кузена моего. Он на санях меня катал,
А я боялась. И он сказал: «Мария,
Держись!» И мы скатились вниз.
В горах, там чувствуешь себя свободно...
Читаю много по ночам. И езжу зимой на юг.

Но что за корни там сцепляются, и что за ветви
Из праха каменистого растут? Сын человеческий,
Ты ни сказать, ни угадать не можешь ничего, ты знаешь
Лишь ворох образов обрывочных, где солнце
Палит, и нет под мертвым деревом укрытья, и в сверчке
Нет облегчения, и шума нет воды в сухих камнях.
И тень одна - под этой красною скалой.
Войди же в тень под красную скалу!
И ты увидишь нечто непохожее на тени,
Что сзади тянутся на утренней прогулке,
Или что вечером встают тебе навстречу;
И ты увидишь в горстке пыли - страх...

Frisch weht der Wind
Der Heimat zu
Mein Irisch Kind,
Wo weilest du?

Последняя цитата – из Вагнера, из «Тристана»: Свежий ветер веет в сторону дома; ирландское мое дитя, где же ты?

«Сын человеческий» сразу перенаправляет мысль и стиль стихов в библейскую сторону, и последующие образы каменистой пустыни, как и ритм фраз – совершенно библейские. Английские комментаторы пишут, что странные слова про сверчка And the dead tree gives no shelter, the cricket no relief (сверчок = cricket) - из Экклезиаста, из пассажа, возможно, самого прекрасного во всей Библии:

В тот день, когда задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно; и запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнут дщери пения; и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик (and the grasshopper shall be a burden), и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; -доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем.

«Ты впервые подарил мне гиацинты год назад,
И меня тогда прозвали гиацинтовой девушкой.»
- А когда мы вернулись из сада, было поздно;
И руки твои заняты цветами, и волосы мокрые; и тут я
Онемел, глаза ослепли, и был я ни живым,
Ни мертвым; и ничего не понимал;
Лишь вглядывался в сердце света – в молчание.

Oed’ und leer das Meer.

Тут опять пассаж кончается цитатой из Вагнера, из «Тристана», многозначительно-важного для поэмы. Пустынно, безжизненно море. А сама эта фраза - перекличка с началом Библии: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водами»: Und die Erde war wüst und leer, und Finsternis war über der Tiefe; und der Geist Gottes schwebte über den Wassern. (Пара wüst und leer – почти точный синоним вагнеровской пары öde und leer.) И сам текст Элиота тут движется библейскими волнами, - как Песнь Песней. Или как встреча Иакова и Рахили.

Мадам Созострис, ясновидица известная,
Была простужена ужасно, но считалась
Мудрейшей женщиной Европы –
С порочнейшей колодой карт. Вот это,
Она сказала, Утопленник-Моряк из Финикии
(Смотрите! Его глаза жемчужинами стали!)
А это Белладонна, Леди Скал,
Она же – Ситуаций Госпожа. А это – Тройка
Жезлов, и Колесо, и Одноглазый Купец.
А вот – пустая карта: это ноша на спине Купца,
Но видеть мне ее запрещено. И что-то
Не вижу я Повешенного. Бойся
Погибнуть на воде. Еще я вижу тóлпы,
Ходящие по кругу... Все. Спасибо.
Если увидите дорогого мистера Эквитона,
Передайте ему, что гороскоп я занесу ему сама.
В наше время нужно быть очень осторожным.

О нереальный город!
В тумане буром зимнего рассвета
Толпа перетекала через мост; так много,
Я и не думал – смерть возьмет так много.
Они вздыхали, коротко, нечасто,
И каждый под ноги себе глядел.
Вверх по холму, вниз по Кинг-Вильям-Стрит,
Они текли к часам Сент-Мери-Вулнот, слыша
Девятого удара мертвый звук.

Тут я увидел знакомого и крикнул ему: «Стентон!
Это ведь ты был со мной на триерах под Милами!
А тот труп, что ты в прошлом году зарыл в своем саду,
Он уже дал ростки? Он будет цвести в этом году?
Или твою клумбу прихватило морозом?
И держи Пса подальше, это же друг человека,
Он же выроет его обратно своими когтями!
Эй, ты! hypocrite lecteur!—mon semblable,—mon frère!»
[Лицемерный читатель, ближний мой, брат мой!]

Это конец первой главы. Последний пассаж отсылает к Бодлеру. А девятый удар – это и про начало рабочего дня в Лондоне, и смерть Христа (в 9-м часу). Переходы с почти ямба на прозу и обратно – так и в оригинале. Но более интересны тут две вещи. Во-первых, обилие цитат из Данте: это и бурый туман, и особенно толпы ничтожных, бесцельно кружащие в Лимбе, преддверии ада. Это, по Данте, самый распространенный человеческий тип: настолько ничтожный, что он никому не нужен ни в раю, ни в аду. «Взглянул – и мимо», говорит Вергилий, проходя с Данте по Лимбу.

Во-вторых, эта идея planted corpse, посаженного в саду трупа: это не бред, а старая христианская идея смерти как посева. Тут и «аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит», и кладбище, называемое в некоторых церковных традициях «Божьим Акром», чуть ли не «Божьим огородом». Комментаторы вспоминают и поэму Лонгфелло «Божий Акр»:

“With thy rude ploughshare, Death, turn up the sod,
And spread the furrow for the seed we sow;
This is the field and Acre of our God,
This is the place where human harvests grow!”

April is the cruellest month, breeding
Lilacs out of the dead land, mixing
Memory and desire, stirring
Dull roots with spring rain.
Winter kept us warm, covering
Earth in forgetful snow, feeding
A little life with dried tubers.

Summer surprised us, coming over the Starnbergersee
With a shower of rain; we stopped in the colonnade,
And went on in sunlight, into the Hofgarten,
And drank coffee, and talked for an hour.

Bin gar keine Russin, stamm’ aus Litauen, echt Deutsch...

And when we were children, staying at the arch-duke’s,
My cousin’s, he took me out on a sled,
And I was frightened. He said, Marie,
Marie, hold on tight. And down we went.
In the mountains, there you feel free.
I read, much of the night, and go south in the winter.

What are the roots that clutch, what branches grow
Out of this stony rubbish? Son of man,
You cannot say, or guess, for you know only
A heap of broken images, where the sun beats,
And the dead tree gives no shelter, the cricket no relief,
And the dry stone no sound of water. Only
There is shadow under this red rock,
(Come in under the shadow of this red rock),
And I will show you something different from either
Your shadow at morning striding behind you
Or your shadow at evening rising to meet you;
I will show you fear in a handful of dust.

Frisch weht der Wind
Der Heimat zu
Mein Irisch Kind,
Wo weilest du?

“You gave me hyacinths first a year ago;
“They called me the hyacinth girl.”
—Yet when we came back, late, from the Hyacinth garden,
Your arms full, and your hair wet, I could not
Speak, and my eyes failed, I was neither
Living nor dead, and I knew nothing,
Looking into the heart of light, the silence.

Oed’ und leer das Meer.

Madame Sosostris, famous clairvoyante,
Had a bad cold, nevertheless
Is known to be the wisest woman in Europe,
With a wicked pack of cards. Here, said she,
Is your card, the drowned Phoenician Sailor,
(Those are pearls that were his eyes. Look!)
Here is Belladonna, the Lady of the Rocks,
The lady of situations.
Here is the man with three staves, and here the Wheel,
And here is the one-eyed merchant, and this card,
Which is blank, is something he carries on his back,
Which I am forbidden to see. I do not find
The Hanged Man. Fear death by water.
I see crowds of people, walking round in a ring.
Thank you. If you see dear Mrs. Equitone,
Tell her I bring the horoscope myself:
One must be so careful these days.

Unreal City,
Under the brown fog of a winter dawn,
A crowd flowed over London Bridge, so many,
I had not thought death had undone so many.
Sighs, short and infrequent, were exhaled,
And each man fixed his eyes before his feet.
Flowed up the hill and down King William Street,
To where Saint Mary Woolnoth kept the hours
With a dead sound on the final stroke of nine.
There I saw one I knew, and stopped him, crying: “Stetson!
“You who were with me in the ships at Mylae!
“That corpse you planted last year in your garden,
“Has it begun to sprout? Will it bloom this year?
“Or has the sudden frost disturbed its bed?
“Oh keep the Dog far hence, that’s friend to men,
“Or with his nails he’ll dig it up again!
“You! hypocrite lecteur!—mon semblable,—mon frère!”

Авторское чтение:

Watch on YouTube