Ван Вэй. Возвращение

 

Косыми лучами         деревню закат освещает,
По улочке узкой        стадо домой бредет.
Деревенский старик        малыша-подпаска встречает:
Опираясь на посох,        стоит у калитки, ждет. 

Фазаны кричат         в колосящейся густо пшенице,
На редких листьях       сытый спит шелкопряд.
С мотыгами на плечах,         землепашцы спешат воротиться,
А встретясь – болтают,          расстаться никак не хотят... 

Завидую их покою         из жизни столичной своей
И с горечью напеваю         старинную песню «Шивэй».

*** 

Китайская поэзия любит любит переклички, аллюзии и цитаты. «Шивэй», на которую сослался Ван Вэй - это песня из фольклорного сборника «Книга песен», изданного Конфуцием. Ключевая идея – и старинной песни, и стихотворения Ван Вэя – возвращение; и, как говорят китайские комментаторы, оба эти текста в китайской культуре вспоминатся в трудной ситуации, когда появляется ностальгия и желание вернуться. Песня «Шивэй», судя по всему, солдатская: описывает ропот солдат, которых князь завел в малоприятные места. Вот ее приблизительный перевод (точный сделать трудно): 

Ничтожны мы! Ничтожны мы!
Почему бы нам не вернуться?
А ничтожны мы из-за князя:
Почему мы здесь, среди сырой росы? 

Ничтожны мы! Ничтожны мы!
Почему бы нам не вернуться?
А ничтожны из-за самого князя:
Почему мы здесь, среди грязи такой? 

Почему бы нам не вернуться? - именно ради этих слов вспоминают и цитируют «Шивей». 

Мотив возвращения (один из главных для мировой культуры, вспомним Одиссея) пронизывает и стихи Ван Вэя. Возвращаются стада, возвращается мальчик-подпасок, возвращаются землепашцы.

Это одно из самых популярных в китайской традиции стихотворений. Его можно назвать на европейский лад «идиллическим». Разница лишь в том, что европейская идиллия – жанр мечтательный. А для китайского книжника – это вполне реальная альтернатива: или чиновник, или отшельник. Даосы и буддисты разработали целую культуру отшельнической жизни; и к ней примкнул в конце концов и сам Ван Вэй.

Он поднялся по лестнице экзаменов до высшей ступени, занял при дворе высокую должность, потом попал в опалу и в изгнание, потом снова поднялся, снова попал в трудное положение и в итоге закончил тем, о чем мечтал: скромной и уединенной сельской жизнью. Причем, в тех самых местах, которые упомянуты в названии стихотворения: «Деревня у реки Вэй-чуань». (Созвучие имени Ван Вэй, реки Вэй-чуань и цитированной песни ши-вэй – это тоже поэтическая игра; все три иероглифа – разные.) 

Вообще, Ван Вэй – интереснейшая личность, с колоссальным созидательным потенциалом. Он был музыкантом, поэтом и живописцем. Он прославился новациями во всех этих искусствах. Например, в поэзии его считают создателем жанра пейзажной лирики, образцом которой служит сегодняшнее стихотворение; а в живописи (напомню, это 8-й век, задолго до расцвета живописи 14-15 вв.) он был основателем одной из школ (более «широкого мазка») и одной из техник («монохромный пейзаж»). Картин его сохранилось немного, а стихотворений – около 400. Это один из важнейших китайских поэтов, который, благодаря Малеру и его кантате-симфонии «Песнь о земле», вошел и во всемирный культурный «оборот». Его «Прощание», использованнное Малером, уже было в моем журнале.

Живописи Ван Вэя сохранилось немного, все-таки 8-й век, а не 15-й. А то, что дошло, сильно потемнело, поблекло. Вот один из монохромных образцов: Водопад"

A stranger in a strange land...

Ван Вэй

В девятый день девятой луны думаю о моих братьях в Шандуне

В чужой земле        чужой человек одинок;
В праздник веселый        скучает по близким вдвойне.
Издали знаю:          братья идут на холмы;
Каждый – с веткой кизила;       но нет – одного... 


(Т.е., «не хватает меня самого с веткой кизила».) Праздник двух девяток, 9/9 – очень важный для всей Восточной Азии, не только Китая. Его история – больше 2000 лет. Восхождения на гору с веткой кизила – часть ритуала, в которой автор стихов не смог поучаствовать с братьями.

Это маленькое и бесхитростное на вид стихотворение обладает колоссальной популярностью и растащено на «народные» поговорки. Первая строка – одна поговорка (a stranger in a strange land is lonely) вторая – другая (in a festive day, I miss my family doubly) и т.д.

Это не случайно. Ван Вэй, как я начинаю понимать, обладает уникальным чутьем на главные мифологемы, главные экзистенциальные опоры нашего сознания: прощание, возвращение, разлука. Многие стихи прошиты идеей странничества, но это норма почти для всей китайской поэзии. Наверняка еще встретится у него идея узнавания, без нее мифологический пакет неполон.

Именно в этом смысле (а это единственный адекватный смысл) можно назвать его поэтом с сильно развитым чувством духовного. С хорошим нюхом на сферу духа. Или, чтобы не дразнить тех, кто носит «духовную бороду» и крестик навыпуск: с сильно развитым мифологическим чутьем. Ему интересна «несущая смысловая конструкция» целовеческой жизни. Он нащупывает одну из ее опор и дает ее очень внятное описание. Поэтому, кстати, и Малер за него ухватился: Малер – и сам человек с таким чутьем.

Ванчуань-5. Оленья роща без оленей

(Из сб. «300 танских стихотворений», № 224) 

Ван Вэй. Оленья роща

Пусто в горах,
                совсем не видно людей;
Слышно лишь эхо
                людских голосов отдаленных.
Закатное солнце
                входит в сумрачный лес
И покрывает сияньем
                мох изумрудно-зеленый. 



***

Интересно, как похожа эта поэзия на немецкую, от Гете до Рильке. Иногда почти текстуальные совпадения. С одним важным различием: я-чества у китайцев меньше.

Вспоминается стихотворение Гете (Über allen Gipfeln ist Ruh...), так похожее на эти стихи Ван Вэя: оно заканчивается на «ты». Похожие стихи Рильке (Der Bach hat leise Melodien / Und fern ist Staub und Stadt) довольно быстро переводят разговор на «я». Каспар Давид Фридрих с удовольствием нарисовал бы этот пейзаж Ван Вэя, но, возможно вставил бы в него одного-двух созерцателей. Хотя и у немцев, конечно, есть необитаемые пейзажи. И у китайцев – обитаемые. 

У меня был знакомый художник. Когда он учился в Суриковке и рисовал пейзажи, ему профессора говорили: «Что-то у тебя скучное все какое-то. Оживи! Добавь, что ли, козу.»

Но в том-то и дело, что коза, при всех своих достоинствах, не всегда оживляет, а иногда даже умертвляет пейзаж. Убивает чистое созерцание большого мира; убивает возможный метафизический подтекст (а он у Ван Вэя всегда звучит), превращает живопись и поэзию в копеечное «передвижничество». Может быть, поэтому и Ван Вэй в своей «Оленьей роще» так выразительно избегает оленей...