1-7. Он научился

Цзы Ся сказал:
«Достоить» достойное вместо вожделенного,
в служении родителям быть готовым исчерпать свои силы,
в служении государю быть готовым отдать свою жизнь;
в общении с друзьями давать слово и уметь сдержать его;
хоть и говорят «он неуч»,
я с уверенностью скажу про такого: «он учен». 

Здесь самые трудные для перевода первые 4 иероглифа: достоить достойное вместо вожделенного; дальше будет проще.

1-2) Я использовал неуклюжий каламбур достоить достойное там, где Цзы Ся каламбурит парой иероглифов сянь-сянь 賢賢. Это что-то вроде нашей figura etimologica, вроде «пир пировать» или «зиму зимовать». Я пробовал «ценить ценное» и «уважать уважаемое», но они уводили смысл фразы далеко в сторону. Пусть будет «достоить достойное»; грамматически это правильно: говорим же мы «удостоить», значит есть и «достоить», просто язык забыл о нем.

3) Иероглиф 易 был труден для понимания в контексте, хотя он и значит легкий, нетрудный (рисунок ящерицы, греющейся на солнце). Но он также значит «перемены»; и название «Книги перемен», И-цзин, включает его: 易經. Соответственно, это не только «перемены», но и все примыкающие значения. Мне помогла поговорка: 以暴易暴 «одну тиранию сменить на другую», «одно зло сменить на другое». Т.е., замена. Поэтому я использовал в переводе слово вместо.

4) Четвертый иероглиф 色 вызывает разногласия. Он переводится как внешность, красота, цвет лица, привлекательность, а дальше значения все более эротизируются: желанность, вожделение, сексуальная привлекательность, секс. Есть традиция переводов более нейтральных: «красивое», есть переводчики, подчеркивающие эротическую сторону: «вожделенное, похоть». Я думаю, что важно охватить оба смысла, всякую привлекательность, от просто красоты до сексуальности. Поэтому перевел как вожделенное.

Разделение тут – между влечениями телесными (от эстетики до эротики) и чисто этическими: уважение достойного (и чего, и кого). Иезуиты, хоть и не буквально переводят, но хорошо формулируют: «юноша должен вожделеть добродетели и мудрости с тем же жаром и силой, как он вожделеет чувственной любви». Т.е. это, по Фрейду, сублимация, перенаправление либидо с чувственного на этическое.

Поэтому вся фраза сложилась как «достоить» достойное вместо вожделенного. Мне не нравится звучание, но это пока самое точное, что я мог придумать, и самое похожее на чэнъюй (4-значную поговорку), в которую давно преватилась эта фраза.

Алексеев переводит так: «Если кто-нибудь, достойно относясь к достойному, презирает любострастие...» Он и каламбур сохраняет, и эротику; это прекрасно. Но это многословная проза; а в оригинале эта фраза вдвое короче и звучит чеканной поговоркой (хоть и с дурным каламбуром): 賢賢易色. Перевод не должен быть «объяснением». Он должен быть похожим на оригинал, насколько возможно; а потом в примечаниях можно объяснять, сколько душе угодно.

Дальше идут понятные вещи: сыновнее (служба родителям и государю) и братское (верность слову в общении с друзьями). А дальше – финальная фраза, с сильным полемическим перехлестом: «хоть и говорят «он неуч», я с уверенностью скажу: «он учен».

Этот полемический перехлест не преминули заметить комментаторы. Они хвалят Цзы Ся за глубину понимания, но журят за неправильную расстановку акцентов. Если повернуть мысль так, как это делает Цзы Ся, вся ценность образования и знаний ставится под вопрос. Открывается лазейка для демагогии, оправдания невежества, для манипуляции людьми (где культ невежества, как у даосов, там всегда будет манипуляция и демагогия, всегда будут «ловцы душ», «просветленные гуру»).

Фраза Цзы Ся явно полемизирует с предыдущим текстом, который говорит, что этические качества должны быть преподаваемы раньше, чем «науки и искусства». Но не вместо. А Цзы Ся запальчиво говорит: подумаешь! не беда, если и «вместо»! Комментаторы (спустя 1800 лет) советуют ему не горячиться, а перечитать предыдущий текст Конфуция и поучиться у мастера спокойной продуманности и мягкой сбалансированности суждения.

***

Китайская мысль нумерологична: она выстраивает свои понятия и мысли не списком, а структурой, «созвездием», «кристаллом». Комментаторы воспринимают текст Цзы Ся как «четыре основания этики». Это совсем не конфуцианский кодекс. Тут нет ни эмпатии, ни формы-ли, ни принципа уважения, ни смягчающей «толерантности»-снисходительности, которые так важны для Конфуция.

Но тут есть мысль, есть продуманность и структурная законченность, а это ценят люди мысли. И это редкость, новинка для Осевой эпохи, об этом надо всегда помнить. Продуманная этика формировалась как замена традиционной, бездумной. Люди двигались с трудом, шаг за шагом, вырубая себе путь в густых зарослях. Поэтому не нужно судить их «с высоты современности», т.е. на самом деле с дикарским высокомерием. Надо уважать настоящее усилие мысли.

Итак, кодекс Цзы Ся: 1) Ценить достойное, т.е. иметь систему моральных координат и ориентиров, иметь критерии достойного, а не быть бесценностным циником и равнодушным скотом; 2) подавлять в себе животное начало (похоть, лень, жадность), не позволять себе распущенности и гедонизма; 3) сыновнее служение родителям и государю; 4) братская искренность/верность в отношениях с друзьями и соратниками-сотрудниками.

И надо еще раз оценить многоголосицу Лунь Юй. Говорят, что это потому что книгу составляли ученики разных ответвлений конфуцианства, и каждый проталкивал свой вариант учения, отсюда пестрота мысли и стиля, живость голосов. Я считаю, что если бы работала команда учеников, многоголосицы не было бы. Несогласные перессорились бы и вообще не составили бы книгу; а согласные сделали бы жесткую однозначную доктрину и вычистили бы книгу от «ереси» до состояния пустой бессмыслицы. Даже если Конфуций ее и не составлял, это сделал кто-то, похожий на него мягкой терпимостью к разным мнениям и бережным отношением к каждой личности. Таков явно был Конфуций, таков(ы) был(и) составитель/и книги. Одно ли это лицо, мне неинтересно (как неинтересен «шекспировский вопрос», «гомеровский вопрос» и прочие конспирологические игры маленьких людей вокруг великих текстов).

1-9. Народный этос

曾子曰：慎終追遠，民德歸厚矣。

Если переводить более-менее буквально, получится:         

Цзэн-цзы сказал:
осторожность/внимание – скончавшемуся,
следование/память – далекому;
и народная мораль-дэ вернется
к своей [прежней] глубине/толще/доброте/величию. 

Как всегда, не очень понятно. Ничего страшного, разберемся. Первые четыре иероглифа стали поговоркой: «Тщательно соблюдай похоронный ритуал после смерти родителей», но в этой «поговорочности» пропало внимание к каждому слову. Схвачен смысл в целом, без детализации. Правда, очерчивается круг значений: нечто похоронное, ритуальное. Но сейчас важно не переводить фразу как сложившуюся позже поговорку, а вернуться к полномерному смыслу слов. В первой фразе – две полуфразы.

慎終 осторожность/внимание – скончавшемуся.

追遠 следование/память – далекому.

慎 - это сердце + правда, подлинность, искренность = осторожность, внимательность, благоразумная сдержанность, но с призвуком искренности. 終 – это узел на конце шелковой нити: конец, кончаться, умирать. (Не обрезанная нить, как у парки или норны, а завязанная узлом – таков китайский образ смерти.)

Внимание к умершему, причем осторожное внимание, как при обращении с чем-то крайне опасным (взрывчаткой, токсичными материалами или высоковольтными проводами). Тут сказывается китайская традиция суеверного отношения к духам – почтение пополам с опаской: не шути с духами, это чревато неприятностями.

Здесь ничего не говорится о родителях; но это первое, что приходит в голову. И из-за контекста: предыдущие фразы много говорили о служении родителям; и потому, что фраза вложена в уста Цзэн-цзы, главного эксперта по «сыновности»; и просто потому, что забота о похоронном ритуале – это обязанность детей умершего.

Следующая пара 追遠  имеет общий элемент движения: ⻌.  Первый иероглиф значит следовать, преследовать, провожать, но также вспоминать («путешествовать памятью в прошлое»). Второй означает далекий, удаленный. «Далекий» тут, видимо означает давно умерших предков. И всю фразу надо понимать как разделенную надвое: это посмертное отношение – а) к только что умершим родителям, б) к далеким предкам. Это правильное понимание, но, возможно, неполное. Идея движения-возвращения в далекое прошлое, идея следования далекому прошлому – это традиция вообще.

Фраза в ее «узком понимании» предписывает внимание и осторожность по отношению к покойным родителям и устремление памяти и почтения (провожать, следовать, вспоминать) по отношению к далеким предкам (о «духах» ничего не говорится; Конфуций подчеркнуто избегал в своей школе «потусторонней» тематики).

Так как дальше речь идет о народном дэ-этосе, то все комментаторы соглашаются в том, что текст адресован правителю. Если правитель проявляет свои сыновние качества по отношению к умершим родителям, а также далеким предкам, то и народ за ним последует, и его мораль вернется к традиционной основательности («толще, глубине»).

Но тут нет ни слова «правитель», ни цзюнь-цзы, «благородный человек». Текст обращен потенциально к любому человеку. Его можно понимать широко: чем сетовать на падение нравов, сделай простую вещь – начни их исправление с себя. Чем жаловаться на окружающих, требуй больше от себя. И начни с укрепления своих сыновних качеств: скрупулезно и почтительно соблюдай обряды а) похорон родителей, б) почитания далеких предков (а это важнейшие ритуалы в китайской культуре, не только в конфуцианстве). Если люди один за другим вернутся к этому, нравственность всего народа вернется к прежнему стандарту.

Почему именно «вернется»? Потому что Конфуций жил в эпоху распада и умирания старой традиции. Такие эпохи рождают циничную мораль «пира во время чумы»: видя, что все вокруг рушится, человек легко освобождает себя от моральных обязательств. И тогда начинается «падение нравов». Поэтому главной мечтой Конфуция было то, чтобы Поднебесная вернулась к государственному единству, культурной традиции и моральной стабильности.

Слово дэ чаще всего понимается как проекция всемирного дао на личность, как личный этический кодекс, личный путь, даже «личность» вообще. Иногда переводят «душа», иногда «благодать». Но вот, интересно, что его первое в книге появление этого важного слова – не личное, а народное. Дэ народа, народный этос («народная душа»).

Довольно причудливо выбрано слово «толща/глубина/массивность», которое также значит «доброта/сердечность/теплота» (массивно проявляемое душевное тепло). А также «величие/масштаб». Иероглиф  厚 изображает ребенка-сына, над ним солнце, а сверху – графема «утес», которая и создает эффект массивности.

Теперь можно попробовать дать окончательный перевод, помня, что перевод – не толкование, а создание подобия оригинала на своем языке:

Цзэн-цзы сказал:
осторожность  – скончавшемуся, следование – далекому:
народная мораль-дэ возвращается к величию. 

Из комментария Чжу Си: Осторожность – скончавшемуся – это когда похоронный обряд-ли исполняют полностью/скрупулезно. Следование – далекому – это когда обряд жертвоприношения предкам исполняют полностью/скрупулезно и искренне. Т.е. Чжу Си не говорит о традиции вообще («следование далекому»), а только о сыновней этике и ее проявлении в обрядах похорон и жертвоприношений.

Несколько слов по поводу переводов. «Мораль народа будет улучшаться» (Переломов) или «укрепляться» (Ян Хиншун) – это очень бледное подобие оригинала, и к тому же пропущено важное слово «вернется». Несколько лучше звучит «добродетель народа вернется к прежней полноте» (R. Eno). Или: «Таким образом, мораль народа (в том, что касается сыновности и уважения), ослабленная ходом и порчей времен, будет восстановлена до прежней силы и масштаба» (Jesuits). Алексеев переводит вычурно, но красочно: «доброе в народе начало вернется к благородной толще». D. C. Lau в первой части следует комментарию Чжу Си: «Проводи похороны своих родителей с тщательной осторожностью и не позволяй, чтобы жертвоприношения твоим дальним предкам были забыты; и тогда добродетель обычных людей будет склоняться к полноте».

Почти все переводы небрежно обращаются со стилем оригинала, они пересказывают и истолковывают текст вместо того, чтобы дать его подобие. Ведь оригинал краток, как поговорка и немножко загадочен (из-за краткости и выбора «непрямых» слов), он не разжевывает свой смысл для тупого читателя, а приглашает его углубиться и задуматься. Переводчик не должен игнорировать эту важнейшую часть оригинала. В этом отношении только одному человеку, Leonard A. Lyall, при всей его неточности и привычке «срезать углы» (за что его дружно осуждает сообщество китаистов), удается точно воспроизводить стиль Лунь Юй: и ритмические пропорции, и «непрямой» выбор слов, и меру «загадочности».

Heed the dead, follow up the past,
and the soul of the people will again grow great. 

Такой перевод не сужает горизонт, как большинство других, а возвращает тексту его подлинный масштаб! Ведь следование прошлому (или далекому) – это не только «ритуал» жертвоприношения предкам, но и вообще уважение и следование традиции. Это важнейшая мысль, и она высказана почти прямым текстом; почему ее нужно игнорировать?