Переработал один старый перевод и комментарии.

 

王維:鳥鳴澗 

人閑桂花落
夜靜春山空
月出驚山鳥
時鳴春澗中 

 

Ван Вэй. Птичье пение над ручьями

 

люди     спят

            опадают     цветы     корицы

ночь     тиха

            горы     пустынны     весной

луна     взошла  

            встрепенулись     горные     птицы

и вдруг     над ручьями

            подняли     гам     лесной

 

Это стихотворение входит в цикл из 5 миниатюр, которые я надеюсь со временем перевести и добавить сюда. Пейзаж, нарисованный в стихах, очень живой, но, может быть, рискну сказать, не очень «реалистичный». Это, скорее, мистический тип пейзажа, у которого своя убедительность, свой «реализм», не совпадающий с натурализмом. Конечно, подобные стихи питались живыми впечатлениями: Ван Вэй был страстным любителем прогулок на природе. Но эти впечатления – только материал: в стихах они уже переработаны, одухотворены, наполнены тайной.

Ночь, сон, тишина, весна, горы, коричные ароматы, а потом – мистическая вспышка лунного сияния и ответная волна птичьего шума над ручьями – все эти образы окружены многослойной «аурой» эмоций, ассоциаций и символов. Быть «просто луной и птицами» они уже не в состоянии. Даже быть простыми символами (например, буддистского просветления) они уже тоже не могут: бедно, одномерно. Слишком много разных струн задевают они одновременно, чтобы так упрощать их восприятие.

Но тут уже многое зависит от читателя: насколько развиты его ум и чутье, как много этих «струн» есть в нем, как хорошо они настроены. Для невежды и тупицы, с неразвитой религиозной и поэтической сторонами личности, эти стихи – «о птичках». Для развитого многомерного мышления – тут и экзистенциальная глубина, и поэтическая красота, и завораживающая тайна. Особенно – в китайском оригинале текста, где слова лучатся множеством дополнительных смыслов. Мой перевод – лишь бледная тень его.
 

люди     спят

            опадают     цветы     корицы

ночь     тиха

            горы     пустынны     весной

луна     взошла 

            встрепенулись     горные     птицы

и вдруг     над ручьями

            подняли     гам     лесной

Еще один испанский вариант старого перевода: Ван Вэй. Прощание. Самые известные в Европе его стихи, потому что их использовал Малер как заключительный текст "Песни о земле".

Wang Wei. Despedida

Descabalgo,
         ofrezco una copa de vino,
Te pregunto:
      "¿Adónde intentas irte?"

Contestas:
         “qué quería, no he logrado;
Regreso, desaparezco
         en montañas Nanshan', algún lado.”

Y te vas;
         a preguntar no volvemos...

Nubes blancas
         no tienen límites de tiempo...


王維：送別 

下馬飲君酒，
問君何所之。
君言不得意，
歸臥南山陲。
但去莫復問，
白雲無盡時。

red     beads            grow     in the southern     lands      

so many     branches            bloom     in the spring     time

please     my lord            pluck     and collect them     more   

they are     the best            love     longing     sign


***


Русский перевод был здесь.
 

***

王維 

相思

紅豆生南國
春來發幾枝
願君多采擷
此物最相思

Получилось, наконец, сделать идеально точную копию китайских стихов английскими словами. И порядок слов, и рифмовка, и односложность (в каждой строке 5 слогов), и примерно та же степень аграмматичности и загадочности. Только надо учитывать, что для китайского уха такое привычно, а для английского нет. В ХХ веке, отчасти под влиянием китайцев, поэты стали писать подобные стихи – словесные созвездия, образно-понятийные кристаллы. Эзра Паунд, например, вполне сознательно искал подобия китайской поэтической технике (imagism, ideogrammic method).

Это Ван Вэй и Пэй Ди, 11-я пара из Ванчуанского цикла. Мой перевод на русский был здесь. Два примечания: «сяо» в первой строке – бамбуковая флейта; «длинный свист» в предпоследней строке – особая даосская практика. Итак, внимание!  Если хотите знать, как звучит китайская поэзия, вот вам точнейший перевод на свете: 

11 

yī lake 

wang wei 

play    xiao        stand    high    bank
sun    set        leave    my    lord
on    lake        one    look    back
blue    hill       wear    white    cloud 

same song 

pei di 

space    vast        lake    glass    wide
blue    gleam       sky    hue    like
moor    boat        one    long    whistle
four   sides        come    cool    breeze 

Глаголы тут звучат скорее императивом, оригинал этого не предполагает. И это единственное неудобство. В остальном – китайские стихи именно таковы. Прояснение смысла доверено читателю. Более привычный европеизированный перевод «с прояснением» мог бы звучать так:

I play xiao-flute, standing on the high bank.
The sun sets. I am saying goodbye, my lord.
I turn my head back and look over the lake once again:
Blue mountains are wrapped in white clouds. 

The space is vast, and the water surface of the lake is endless.
The blue glimmering [of waters] is the same as the hue of heaven.
I moor my boat and make one long whistle;
From all four sides, as a reply, comes cool breeze.

Я вовсе не поклонник «ученого» стиля в стихах, ни тем более «зашифрованного» символизма. Но вот уникальный в своем роде пример – виртуозное соло на ассоциативной клавиатуре из последнего стихотворения Ванчуанского цикла. Плотность намеков и ассоциаций – уникальна. Всего 20 иероглифов – и такой широкий спектр бытовой, исторической и литературной памяти. Видимо, это и есть примета финала цикла: связать в один узелок много нитей. Я оставил некоторые слова непереведенными: отчасти потому, что у них нет точного перевода, отчасти чтобы сохранить «энциклопедический стиль». В остальном перевод – 100% точный.

Перечная роща

кубок    гуэй -       приветствовать    дочерей    царя
пучок       дужо -       предложить        красавицам      в дар
настойку    цзяо -       возлить    на циновке    из яо
молить    о сошествии       Князя    Среди    Облаков

Перечная роща – сад «перечных деревьев»; так назывались разные виды: кассия или китайская корица; истинная корица; османтус ароматный; лавр. Гуэй – вино, приправленное корицей. Дужо – ароматная трава; ее использовали для церемонных подарков. Цзяо – перечно-алкогольная настойка или паста; раньше использовалась в ритуалах поклонения богам и духам, сейчас – приправа.

Трава яо имеет много значений: от «травы бессмертия» до просто «очень красивой травы» (слово яо значит яшмовый, прекрасный). Из нее плели циновки для ритуалов. И на эти циновки совершали возлияния: впитывается хорошо – значит, духи или боги принимают дар. Слово яо, хоть и пишется другим иероглифом, произносится так же, как имя древнего императора Яо, одного из Пяти Великих. Девушки, упомянутые в стихах, его дочери. Яо-трава – намек на его имя.

Итак, Ван Вэй приходит в с другом Пэй Ди в сад перечных деревьев видит разные растения, и они, начиная с корицы, вызывают у него длинные цепочки ассоциаций. Коричное вино – ритуал приветствия. Душистая трава дужо – подарочные букеты для красавиц. Перечная паста – ритуалы поклонения богам и духам. Циновка из яо-травы – ритуальные возлияния.

Отсюда, через названия растений и, возможно, неизвестные мне ритуальные подробности, а также через слово Яо, его мысль перепрыгивает к императору Яо, двум его дочерям, императору Шуню (женатому на двух дочерях Яо), а также поэту Цю Юаню (343-248 до н.э.) и двум его стихотворениям – «Богини Реки Сян» (о двух дочерях Яо) и «Князь Среди Облаков». Растения, упомянутые Ван Вэем, появляются в первом из двух стихотворений. А название второго совпадает с финалом стихов Ван Вэя (те же 3 иероглифа 雲中君).

Яо, Шуня, двух дочерей Яо и поэта Цю Юаня связывает еще один мотив – река (главная китайская мифологема). Точнее, гибель в реке. Яо так оценил личные качества Шуня, что сделал его (а не своих сыновей) наследником престола и женил на нем своих дочерей. Шунь, среди прочего, прославился тем, что смог одолеть Великий Потоп (разлив реки Хуанхэ) и защитил население от гибели и голода. Но сам он потом погиб в реке Сян, утонул. Жены его с горя покончили с собой: вошли в воды той же реки и утонули. Впоследствие, традиция почитала их «Богинями реки Сян».

Поэт Цю Юань из княжества Чу, член царской семьи и высокопоставленный сановник, был оклеветан и сослан. В изгнании он провел много лет, собирая чуский фольклор. На фольклорные темы он писал стихи, ставшие классикой; в том числе упомянутые два стихотворения – о дочерях Яо и об Облачном Князе, персонаже чуской народной религии. Когда пришли новости о том, что армия Цинь захватывает города Чу (это та самая эпоха, становление циньской империи), он покончил с собой, утопившись в реке Мило, притоке реки Сян.

Финальная связь мотивов заключается в том, что память самого Цю Юаня стали почитать в образе Облачного Князя, покровителя поэзии и поэтов.

Вот так: в двадцати иероглифах Ван Вэй умудрился уместить и растения, и приготовляемые из них продукты, и их ритуальное использование; и историю давнюю, из времен Пяти Императоров; и историю «недавнюю» (всего 1000 лет до Ван Вэя), связанную с поэтом Цю Юанем; и намек на два его стихотворения; и мифологический сюжет. Прямо или намеком упомянуты: четыре растения, четыре ритуала, пять человек плюс одно божество, связанное с поэзией, и два стихотворения. Возможно, что-то еще, о чем я не знаю. Даже по меркам сверх-компактной китайской поэзии, это очень высокая плотность текста-подтекста. При этом тон стихов - очень простой, легкий и ненавязчивый.

Теперь можно и перечитать:

Перечная роща

кубок    гуэй -       приветствовать    дочерей    царя
пучок       дужо -       предложить        красавицам      в дар
настойку    цзяо -       возлить    на циновке    из яо
молить    о сошествии       Князя    Среди    Облаков

«Чуский безумец» Цзе Юй пел и ругал Конфуция:

О Феникс! О Феникс!
Какое падение нравов!
Что прошло, то нельзя рассудить;
Что грядет, еще можно схватить.
Брось же! Брось же!
Нынче в опасности тот, кто на службу идет!

Конфуций спустился [с колесницы], желая с ним поговорить.
Тот поспешил убежать; так и не удалось поговорить с ним.

Кто такой этот Цзе Юй? Вот что обычно пишут о нем: «Цзе Юй – чуский мудрец, жил в VI-V вв. до н.э. Спасаясь от интриг чуского двора, притворился сумасшедшим и стал отшельником. Прославился своей случайной встречей с Конфуцием, во время которой весьма критически оценил некоторые поступки великого философа.» (Цит. из примечаний к «Историческим запискам» Сымы Цяня, в которых разбираемый текст процитирован полностью и без изменений.) Иногда пишут, что Цзе Юй симулировал безумие, чтобы уклониться от настойчивого приглашения на чиновную службу.

Интересно, что, несмотря на прозвище "Чуский безумец", он имел репутацию мудреца, даже и у конфуцианцев. Они не были согласны с его отшельничеством, но в остальном уважали. Именно поэтому текст Лунь Юй не преминул добавить: Конфуций спустился с повозки, желая с ним поговорить. Ради обычного деревенского психа он не стал бы этого делать. Иезуиты, с опорой на традицию, пишут: "Конфуций, немедленно признав в кажущемся безумии мудрость, спустился с колесницы, чтобы поговорить с ним." (сразу вспоминается "Though this be madness, yet there is method in't".)

В китайской википедии о Цзе Юе пишут подробнее: как он остриг себе волосы, троллил окружающих нелепыми комментариями, рассказывал байки о бессмертных, которые живут на далеком острове (знакомая тема по истории Цинь Шихуанди), питаются нектаром росой и туманом, заведуют урожаями и погодой и т.д. Цзе Юй стал иконической фигурой в китайской истории. Вероятно, он был приверженцем Лао Цзы или, по крайней мере, «стихийным даосом», т.е. сочувствовал даосской социопатии и идеологии отшельничества. Возможно, в его имени, как в мифологеме, соединилось несколько похожих случаев. В комментариях к «Ист.зап.» Сымы Цяня написано: «Вероятно, названный здесь помешанным Цзе Юй сродни Ци цзы иньского периода, который был испуган злодействами Чжоу Синя, прикинулся сумасшедшим и стал изображать из себя раба».

Как бы то ни было, имя Цзе Юй стало нарицательным, а поступок – примером для многих политиков последующих поколений: так, один из сыновей Цинь Шихуанди, когда умер отец, а «неправильный» брат стал императором и начал «зачистку» своей родни, тоже притворился сумасшедшим, стал бродягой и только так пережил репрессии и даже стал последним циньским императором. «Великий отшельник» и «безумец из Чу», Цзе Юй часто упоминается в литературе, как и его песня перед Конфуцием. Вот один пример: стихи Ван Вэя (разобранные тут):

Холодает в горах, становится сизой зелень,
Осенние воды слабее шумят с каждым днем.
Опираясь на посох, выхожу за плетеную калитку
Послушать вечерних цикад, стоя к ветру лицом.
За переправой еще видны остатки заката;
Одинокий дымок поднимается над селом...
Когда же снова с достойным Цзе-Юем напьемся
И безумную песню под Пятью Ивами споем?

(Нарицательным именем «Цзе Юй», в смысле «отшельник» он назвал своего друга Пей Ди, которому адресованы стихи.) Напомню: великие поэты Танской эпохи (Ду Фу, Ли Бай, Ван Вэй, Пэй Ди) пережили кровавую гражданскую войну (мятеж Ань Лушаня), были ею травмированы и мечтали уйти со службы, уединиться где-нибудь в глуши. И в конце концов это сделали. Последние строки стихов Ван Вэя воспевают отшельничество и намекают на безумную песню, спетую Цзе Юем перед Конфуцием, в которой звучит призыв все бросить и больше не участвовать в политике, уйти со службы. Слова «безумная песня» или «безумно петь» – это те же иероглифы, которые использованы в Лунь Юй: 狂歌 (у Ван Вэя); 楚狂接輿歌 (в "Лунь Юй").

В понимании текста переводчики более-менее согласны. Правда, целое не складывается: падение нравов, опасность службы и трудно связываемая с этим всем сентенция о прошлом и будущем

О Феникс! О Феникс! Какое падение нравов!
Что прошло, то нельзя рассудить; что грядет, еще можно схватить.
Брось же! Брось же! Нынче в опасности тот, кто на службу идет!

Есть лишь один перевод, который резко отличается. Он имеет больше связности и осмысленности, но откуда переводчик взял все эти значения, для меня загадка. Это «Исторические записки» Сымы Цяня в переводе Вяткина, где текст не отличается от Лунь Юй.

Как-то сумасшедший [отшельник] Цзе Юй из Чу прошел мимо [коляски] Конфуция и нараспев сказал ему: «О феникс, о феникс! Какое у тебя падение добродетели! В прошлом ты был не в состоянии наставлять, а в будущем, вероятно, тебе придется отправиться в изгнание. Хватит! Хватит! Ныне те, кто занимается государственными делами, ведут нас к гибели!» [Услышав это ], Конфуций сошел с повозки, хотел поговорить с этим человеком, но тот быстро удалился, и побеседовать с ним не удалось. После этого Конфуций вернулся из Чу в Вэй.

Последняя фраза ставит «анекдот» в реальный исторический и географический контекст: Конфуций был в изгнании, метался между княжествами (в т.ч. Чу и Вэй), и его пребывание в Вэй было самым драматичным...

В таком виде текст звучит намного понятнее. Но мое рысканье по словарям и справочникам никак не помогло мне найти варианты перевода, которые использует Вяткин. Его решение кажется натянутым; но оно имеет больше смысла, чем все традиционные варианты. И оно не то чтобы невозможно; оно балансирует на грани возможного. Учитывая древность текста и песенный стиль, я допускаю такой вариант. Но окончательного мнения у меня нет. Да я и не специалист, чтобы спорить с таким гигантом, как Вяткин. Оставлю все как есть, в состоянии вопроса без ответа.

Ван Вэй

В горных лесах
                зацветает      красный      гибискус:
В кронах     деревьев   
                чашечки      цветов      раскрываются.    
В ущелье     у ручья –
                дом:     безлюдный,      одинокий.
Один     за другим,  
                лепестки     распускаются –     и осыпаются. 

Пэй Ди

Зеленеет     на склоне
                трав     весенних     покров.
Обезьянка     остановилась,
                сама      с собой      заигралась.
Магнолия      вокруг
                разливается      изобилием       цветов.    
Пестрота      их красок
                с красным     гибискусом     смешалась.

*** 

Ясно, что это прежде всего пейзаж, а не символическая картинка. Ван Вэй как поэт вошел в китайскую историю своей «живописью в поэзии» (а как художник – «поэзией в живописи»). И Ванчуаньский цикл «взаимных стихотворений» Ван Вэя и Пэй Ди – это прежде всего живопись в стихах. Но, как любители даосской и буддистской философии, оба строят над пейзажами второй этаж – аллюзий, намеков, символов. Не придумывают их, а стараются увидеть в окружающем мире природы.

Намеки Ван Вэя тут понятнее: бесконечная череда распускающихся и опадающих лепестков – все это обычная пульсация жизни, смены поколений, от радостного массового цветения юности до умирания в одиночестве и забвении (заброшенный дом). Намеки Пэй Ди мне не очень понятны: возможно, тут мотив покрывала (весенние травы на холме), переходящий в пестрое многокрасочное цветение – это иллюзорное «покрывало Майи», разноцветный, но обманчивый монитор псевдо-реальности, любимая буддистская тема. Задержавшаяся на этом фоне обезьянка, играющая сама с собой, – возможно, символ одинокого человека, «на минуточку» задержавшегося в этом мире.

Я долго не мог решить, перевести ван-сунь 王孫 как «обезьянка» (макака) или буквально: «царские внуки», «потомки аристократии», «юные аристократы»; сейчас я склоняюсь к первому варианту. У меня были сомнения,  использовалось ли выражение王孫 в эпоху Пэй Ди (8-й в.) в значении «обезьяна / макака». Но сомнения исчезли, когда я узнал, что оно не просто было, но и было литературно знаменитым: у поэта 2-го века Вань Ян Шоу есть полушутливо-полусерьезная «Ода о макаках», ван-сунь-фу,  王孫賦, именно с этим странным обозначением макак как "царских внуков"...

木, 本, 末, 未, 朱, 禾, 夭, 夫, 天

Вот черт! Истинно что черт! Ну как это все запомнить?!

Первый, му, 木 – дерево. Это ладно.

Следующие два – это дерево с подчеркнутым низом и подчеркнутым верхом: бэн 本, корень и мо 末, крона, с соответствующей группой производных значений (начало, конец и пр.) Это логично и понятно. Но дальше начинается изощренная китайская пытка.

На мо 末 почти неотличимо похож знак вэй 未, у которого короткая черточка выше, а длинная ниже, и который значит «не, еще не, не иметь», а также «год Овцы, 6-й лунный месяц, ночные часы между 1-3 ам». Как можно их не путать, особенно в рукописи, я не знаю.

А есть еще знак жу, 朱, «красный, киноварь», и изображает он не цветы на дереве, как можно было подумать, а срез (спиленной толстой ветки) либо просто красноватую кору дерева (скорее всего, сосны).

А еще есть хэ, 禾, зерно, крупа, с верхней черточкой, надетой набекрень.

Если лишить его стержня, но оставить черточку набекрень, получится знак яо, 夭, который значит «нежный, слабый, хрупкий, умирать молодым».

А если вернуться к знаку вэй 未, «еще не», так похожему на знак мо 末, крона, и лишить его стержня, то получится  фу 夫, взрослый человек, мужчина.

Ну и конечно, нельзя забыть такой сверх-важный иероглиф как тянь, небо, 天. Он похож на предыдущий знак фу 夫, но у него верхняя черточка длиннее, а вертикальная над ней не торчит. 

Думаете, это все? Это только начало...

***

Зато можно оценить красоту первых иероглифов очередного стихотворения Ван Вэя. Я уже писал не раз, что в китайском, помимо смысловых и звуковых связей, есть еще и графические. Можно играть смыслами, можно созвучиями, а можно еще и графемами, радикалами. Вот красивый пример: 木末芙, дерево, верхушка, роза гибискус (либо лотос, либо магнолия). В начале стоит дерево, му 木; потом оно же с подчеркнутым верхом, мо 末 – крона; потом почти тот же иероглиф, только без стержня и с короткой чертой наверху (это было бы 夫 фу, «мужчина, человек») и еще с добавлением элемента цветы 艹. Получилось  – 芙.

И стихи о том, как в кронах распускаются цветы, будто показывают это цветение постепенно, в процессе, шаг за шагом:

木末芙 

Но графическая игра продолжается и дальше: если первые три иероглифа похожи своей нижней частью, то последние три имеют общий радикал «цветы» сверху. И вся строка выглядит так: в начале просто дерево, в конце просто цветок, а между ними - плавное перетекание смыслов. Две "тройки", сцепленные "общим" средним знаком. Это - тоже часть китайской поэтической техники. 

Ван Вэй
 

Прозрачна,    неглубока

                быстрина    у Белого    камня.

Осока    зеленая:

                клонится –    хоть коснись    рукой.

Со всех    сторон

                жилища     стоят     у реки.

Полотна    и пряжу

                полощут    под яркой    луной.
 

Пэй Ди
 

Карабкаюсь    на камень,

                подбираюсь    к самой    воде,

Играю    с волной,

                не зная    предела    радости...

Солнце    садится,

                над рекой    становится    холодно.

Плывут    облака,

                монотонные,    лишенные    красок. 

_______________________________________

Тут, конечно, у Пэй Ди получилось лучше: раскованно, живописно, даже кинематографично, несмотря на его обычное пристрастие к глубокомысленным символам. Стихи Ван Вэя, наоборот, вышли более книжные, но по-книжному они хороши: дневной образ Белого камня переходит в ночной образ белой луны; дневные заросли осоки и камыша переходят в ночные холсты и пряжу. И литературная игра: например, намек на историю Си Ши, одной из четырех легендарных красавиц, при виде которой рыбы тонули в пруду. Она была обнаружена королем Юэ во время стирки белья у реки, в бедной деревушке. 

Потом, как я уже писал, она сыграла важную роль в борьбе между царствами Юэ и Ву. Си Ши была «подарена», т.е. заброшена как honey-trap диверсант во дворец князя У, который завоевал княжество Юэ. Она свела князя с ума, привела его дела в расстройство: в нем развилась ревнивая подозрительность, он начал убивать приближенных, и княжество впало в кризис. И тогда князь Юэ нанес удар и вернул свое княжество. И потом возвратившаяся с задания Си Ши провела с ним остаток жизни в лодке: они плавали, как призраки, по озеру Тайху. Китайская версия "Летучего голландца".

"Отмель" или "быстрина" имеется в виду в названии, сказать трудно. Отмель звучит в русских стихах лучше; но правильнее, кажется, быстрина: т.е., место где камень или скала сужает речной поток, и вода бежит быстрее. Отсюда у Пэй Ди игра с волной (сидит на камне и болтает ногами); на простом мелководье никакой волны бы не было. Возможно, место это выглядело как-то так:

Еще один диалог перевелся. Только с названием непонятно. Не я один сомневаюсь: у других переводчиков тоже полный разнобой.

Тут много сдвоенных иероглифов, и я их аккуратно сохраняю: в 1-2 строках у одного (свищет-свищет, плещет-плещет), в 3-4 у другого (широка-широка, время от времени).

У обоих есть (видимо, символические) образы птиц, испуганных ветром и дождем, и жмущихся к земле/берегу/людям. А еще тут есть несколько красиво пропущенных существительных (у Ван Вэя особенно), и вставлять подразумеваемые «ветер» и «поток» я посчитал бестактным.
Это те самые 風流, фэнь-лю «ветер и поток», которые в даосизме считаются символом чувства, которому человек отдается вольно и беззаботно. Они настолько самоочевидны, что об их присутствии догадается любой; и Ван Вэй посчитал, что гораздо выразительнее прозвучит их дразнящее отсутствие. При этом, речь идет об осени, т. е. старости... Итак,

Поток у дома Луаня (или: Поток у дома с луаневыми деревьями, т.е. кельрейтериями?)

Ван Вэй

Свищет,     свищет      

                    посреди     осеннего     дождя.

Плещет,     плещет,        

                    по камням     скользит,      сбегает.

Бьются     волны,        

                    обдавая     брызгами     друг друга.

Цапля     белая

                    испуганно     на землю     слетает.

Пэй Ди

Шум     воды

                    разносится     высоко     над берегами.

Иду     вдоль реки

                    на юг,     к переправе     нижней.

Широка,     широка;

                     утки     и чайки     пересекают,

Но время     от времени

                    тянутся      к людям     поближе.