2-6. Дзен-Конфуций

 

Мэн У-бо спросил о сыновности. Учитель сказал:
Отец и мать только и тревожатся о его болезни. 

Это буквальный перевод. Конечно, по-русски лучше сказать «тревожатся о его здоровье» или «тревожатся, как бы не заболел». Но это понятно. Непонятно, почему Конфуций на вопрос о сыновних чувствах отвечает фразой о родительских чувствах.

И опять нужно посмотреть, с кем разговаривает Конфуций. Это Мэн У-бо, сын Мэн Ицзы, упомянутого в предыдущем тексте 2-5. И отец, и сын – почитатели Конфуция, но не ученики. Это представители одного из трех влиятельных родов в царстве Лу.

Одно из объяснений дают иезуиты (а их источник – комментатор 16 века Чжан Цзюйчжэн): юноша вырос в богатстве, был избалован и пристрастился к развлечениям, главными из которых в ту эпоху были попойки и охоты, поэтому именно ему Конфуций мягко намекает, что лучший способ проявить сыновность – это не губить свое здоровье подобными излишествами.

Интересным образом, забота детей о своем здоровье вошла в традиционный китайский кодекс сыновности. Дети должны помнить, что родители больше всего боятся, как бы они не заболели, и потому их сыновне-дочерняя обязанность – беречь себя. Сложилось так под влиянием текста Конфуция (а Лунь Юй – источник множества поговорок) или нет, я не знаю. Но интересно, что сложилось.

Люди легко пренебрегают собой, машут рукой на себя; конфуцианская, а за ней всекитайская традиция превратила заботу о своем здоровье в этическую категорию, в моральный долг перед родителями.

Интересно, что текст 2-6 идет за текстом, где вопрос о сыновности задает Мэн Ицзы, отец этого молодого человека (не путать с Мэн-цзы; увы, китайские имена очень однообразны). И Конфуций отвечает ему очень коротко: Не противься. Звучит загадочно; но комментаторы напоминают, что Мэн Ицзы сам когда-то получил наказ умирающего отца – идти учиться к Конфуцию, но не выполнил его. И Конфуций, вместо того, чтобы теоретизировать о сыновности вообще, говорит о долге сыновности, который нарушает Мэн Ицзы. «Не противься (воле отца); иди ко мне в ученики.»

Чжу Си в своих комментариях объясняет выражение «не противиться» очень красиво:

Не поворачиваться спиной к разумности/истине.

Но о тексте 2-5 разговор будет отдельный.

 

И снова о философии чуткости

Для разнообразия – текст из «Мэн цзы». Собеседник в 3-й (или II-A) главе долго расспрашивает Мэн-цзы о его отношении к разным ученикам и последователям Конфуция, а также к известным людям далекой древности. Речь в ответе Мэн-цзы пойдет об отношении к службе: строго-моралистическом и принципиальном у одного мудреца («твердый» Бо И); предельно терпимом и не-судящем у другого («мягкий» И Инь); и гибком, основанном на чуткости к людям обстоятельствам – у Конфуция. Мэн-цзы говорит, что, при всем уважении, предпочел бы следовать Конфуцию.

Действительно: и в догматизме, и в отказе от догматизма есть свой автоматизм. Нельзя сказать, что это легкие пути. Но они не требуют постоянного обдумывания, выбор в них предопределен заранее. Дальше уже нужна только последовательность.

Гораздо труднее иметь твердые принципы, но быть гибким в каждом конкретном решении. Каждый раз взвешивать и решать заново, без автоматизма и догматизма, с учетом людей, времени и обстоятельств. Это путь Конфуция: не гарцевать на вчерашнем решении, не быть памятником себе-вчерашнему, а жить сегодня: думать, выбирать, решать. Чуткость к людям, к обстоятельствам, к потоку жизни. Это, конечно, труднее: требует более чуткой и вдумчивой натуры. И более свободной...

***

Гунсунь Чоу спросил:
Что вы скажете о Бо И и И Ине? 

Мэн-цзы ответил:
Это не одинаковое дао (= разные пути). 

Не одобряя государя, не служить ему;
не одобряя людей, не нанимать их;
[если в стране] порядок – идти на службу;
[если в стране] хаос – уходить со службы;
таков Бо И. 

Служить, [даже] не одобряя государя;
нанимать, [даже] не одобряя людей;
[если в стране] порядок – идти на службу;
[если в стране] хаос – идти на службу;
таков И Инь. 

Если уместно вступать в должность – вступать должность;
если уместно уходить с должности – уходить с должности;
если уместно [служить] долго – [служить] долго;
если уместно [уходить] быстро – [уходить] быстро;
таков Конфуций. 

Все они – мудрецы древности, я такого еще не достиг;
но желание мое – научиться поступать как Конфуций.

Сколько тебе лет, детка?

Совет взрослому человеку уподобиться младенцу (который эзотерики вычитывают у Лао Цзы) звучит так же глупо, как совет младенцу уподобиться взрослому человеку. Впрочем, к себе толкователи этот совет не применяют: иначе кто учил бы других быть как младенцы? Кто писал бы эти ученые комментарии? Младенец же не напишет, правда?

 

Вдруг вспомнился какой-то клинический идиот-проповедник, который учил всех обращаться друг к другу "детка". (А к себе - нет, к себе велел обращаться "Учитель".)

Ох.

Love‘s light wings или Date rape drugs?

Античная триада отношения к мудрости в элегантном переводе Гаспарова звучит так: мудрец, любитель мудрости (философ), специалист по мудрости (софист).

Первый тип – не рефлексирующий: это естественная, не рассуждающая мудрость. Главное, что мысль добыта, а путь к ней неважен. Это здравый смысл, «народная мудрость» либо просто редкий личный опыт.

Второй тип – полон любви и восторга. Ему нравится учиться, и путь к мысли ему не менее интересен, чем сама мысль. Путь – это тоже мысль, иногда даже более ценная. Как становится не менее важно чем что, а иногда и отождествляется с что. (Возможно, поэтому слово дао стало главным термином в ранне-китайской философии.) Это бескорыстный, любящий и ответственный тип мышления.

Третий тип – чисто манипулятивный. Говорят, что он родился из греческих судебных прений и из сложившейся вокруг него практики писать речи – обвинительные и защитные. Цель была – не выяснить истину, а убедить суд. Или народное собрание перед голосованием.

Но я думаю, что дело не только в этом. Софистика была неизбежным злом. Какой-то процент циников и «порученцев дьявола» в человеческом обществе всегда есть: увидев новые технологии, они их тут же осваивают на пользу злу. Так, например, совсем недавно, прямо на наших глазах (простодушно моргающих) «департамент сатаны» оседлал новые технологии и превратил их в инструмент тотальной слежки и контроля.

Софисты сделали нечто подобное. Как только появилась доказательность, ну или хотя бы убедительность в рассуждениях, тут же появились люди, которым захотелось это использовать «в своих целях». И софистика накрыла ландшафты цивилизации своим токсичным смогом.

Для восторженных философов (которые любят мудрость) культура рациональной мысли была Парменидовой колесницей, возносящей их в чертоги богини Дике. Они могли бы повторить за Ромео: With love's light wings did I o'er-perch these walls.

Для циничных софистов рациональность стала не более чем date rape drugs, чтобы подавить сопротивление собеседника и потом попользоваться им в полное свое удовольствие.

Ум софиста легко отличить. Ему важно не столько понять «что и как на самом деле», сколько извернуться и изолгаться, передернуть и подогнать, но все-таки «доказать» желаемое. Этот изворотливый, лживый, блядский заменитель мышления и называется софистикой: притвориться разумным и честным собеседником, разбомбить собеседника «аргументами и фактами» и «одержать победу». Вряд ли я преувеличу, если я скажу, что так мыслит бóльшая часть населения планеты (откройте любое СМИ или любой политический блог).

Единственное чего я не понимаю – какую победу? Про себя софист и так знает, что он лжец, что сказать ему нечего, ибо мысль в таких головах вообще не живет: слишком токсичная среда. Собеседником софист не очень интересуется, ибо он циник без эмпатии: ну в самом деле, какое ему дело, если тот вдруг согласится с его враньем? Что он выигрывает? Софисты-юристы выигрывают суды и получают большие гонорары, тут интерес понятен. А какой интерес у бескорыстно спорящего софиста?

Зло из корысти не пугает: это чисто человеческое проявление. Но зло бескорыстное – пугает: значит, перед нами не «ворюги», а «кровопийцы».

Не инструмент

Опять любопытная перекличка между заклятыми оппонентами. В 31-м тексте Дао дэ цзин вдруг появляется цзюнь цзы, конфуцианский благородный человек, причем без всякой иронии и сарказма. Речь в тексте идет об оружии, о том, какое оно зло. И говорится:

非君子之器   [это] не инструмент благородного человека

Конфуций взял эту фразу, переставил в ней главные слова и сделал свое знаменитое:

君子不器     благородный человек – не инструмент

В смысле – не орудие в чужих руках, не должен оказываться инструментом для достижения чужих целей. Слова – настолько характерные, особенно это ци, 器, «инструмент» (орудие, посуда) что никаких сомнений в перекличке тут быть не может. (Ну или оба они откликаются на какую-то старинную неизвестную мне премудрость.)