die Jakobsleiter

廄焚。子退朝，曰：

「傷人乎？」不問馬。

Сгорела конюшня. Учитель вернулся из дворца. Спросил:
«Пострадал ли кто-нибудь из людей?» О лошадях не спросил. 

Иезуиты на основе комментаторской традиции добавляют: «Когда Конфуций служил в должности префекта, его конюшня сгорела...» и т.д.

Это дополнение лучше расставляет акценты: Конфуций проявил интерес не к своему имуществу, а к людям (семья, слуги, ученики). Лошади в ту эпоху были прежде всего имуществом, показателем достатка, как сегодня – автомобили и «дивайсы». Проявлять заботу о них, равную заботе о людях, было неправильно, бестактно.

Напомню: Х глава – не об этике, а об этикете, о форме-ли. И этот текст – о том, как проявлять жэнь, человечность, эмпатию во внешних поведенческих формах. Человек важнее имущества; и это надо подчеркивать. Надо выражать свои чувства правильным, тактичным образом, не ставя людей на одну доску с имуществом. Даже если Конфуцию и было жалко лошадей, он не должен был это показывать, спрашивая о пострадавших.

А что  ему было их жалко, я не сомневаюсь; любовь к живому была не только ему свойственна, но и среди его последователей культивировалась. Проповедуя и развивая в себе эмпатию к людям, они не могли не становиться сверхчуткими и к другим формам жизни (конфуцианцы, напомню, – это «ру», «мягкие люди»). И наверняка это шло от Учителя. Можно вспомнить хотя бы пассаж из Мэн-цзы про конфуцианскую чуткость:

У цзюньцзы такое отношение к животным:
если он видит их жизнь, то не может видеть их смерть;
если он слышит их крик, то не может есть их мяса.
Поэтому цзюньцзы держится подальше от кухни.  

君子無所爭

Цзюнь-цзы ни в чем не соперничает...

Это только начало текста 3-7. На подступах к нему надо было почитать кое-что о придворном ритуале стрельбы из лука (о котором речь в следующих иероглифах).

А пока – интересна сама мысль, что соперничество / соревнование / спор / препирательство / конфликт из-за чего-то – признак низкого человека, а не цзюнь-цзы. Речь идет и о простом повседневном общении, в котором лучше не спорить (ибо истину в споре не родишь, а дурость свою покажешь), и о социальном соперничестве – из-за должности, положения или еще какого-нибудь житейского бонуса.

Очень выразителен иероглиф соперничества.

В древних вариантах (слева) видны две руки, тянущие в разные стороны какую-то палку (жезл? плуг?). В других вариантах (в центре) это уже не две руки, а рука и лапа , спорящие из-за этой палки. То ли человек отнимает что-то у природы (вырубает леса, убивает зверей, создает с/х поля и города), то ли, скорее всего, наоборот: дикий зверь хочет что-то отобрать у человека, накладывает свою хищную лапу на то, что держит человеческая рука.

Современный вид иероглифа чжэн 爭остановился на этой комбинации: лапа, рука, палка (жезл царя? плуг пахаря?). Присутствие звериной лапы вносит в идею соперничества элемент дикости, буйства, возможно даже (это уже я гадаю) придает всему иероглифу негативный оттенок.

Идея, что отличие человека от животных – в наличии этического кодекса и этического идеала, была впервые прямо высказана Мэн цзы («То, чем человек отличается от животного, – это самая малость. Большинство народа это различие стирает, а благородный человек сохраняет»), но косвенно мелькает уже у Конфуция: когда он, заочно споря с Лао цзы, отказывается жить в уединении «с птичками и зверушками» и говорит, что благородный человек / цзюнь-цзы не должен «предавать большой мир человеческих отношений».

Соперничество – звериная повадка, его исток – в животном мире, а не в разумно построенном этическом кодексе; поэтому логично, что в конфуцианстве оно попадает в опалу. Отказ от соперничества в жизни – это трудное, высокое требование, на уровне святости; но ведь и цюнь-цзы – это этический идеал, а не практическая инструкция по поведению. Достигнуть его трудно; совсем не соперничать – почти не возможно; но надо хотя бы по мере сил избегать социального соперничества (как звериной повадки) и подавлять в себе «петушиное» начало.

Единственное исключение, которое делает Конфуций, – это ритуал стрельбы из лука, который был гораздо на удивление важной и многозначительной частью китайской жизни в эпоху Чжоу. «Ритуал стрельбы из лука – это путь человечности-жэнь» (射者，仁之道也), говорится в «Книге о ли»: и далее там подробно расписывается, как каждый элемент этого ритуала служит для подавления в человеке «петушиного» и воспитания человечного. Не случайно именно  этот ритуал служил для «мониторинга» человеческих качеств участников: именно там создавались репутации. Обо всем этом подробнее – чуть позже.

氣

Занялся знаменитым и трудным понятием ци, оно же чи, а у японцев ки. Его любят эзотерики, поэтому почитать что-то о нем и при этом не вляпаться в какую-нибудь липкую «восточную» пакость – очень непросто. 

Словари объясняют ци по-разному. Один пишет: 气 +  米 (рис) = угощать рисом, дарить рис. Другой: 气 (пар) + 米(рис) = пар поднимается над готовящимся рисом. Словарные значения: воздух, дыхание, запах, дух, настроение, первоэлемент, энергия, жизненная сила, ци как философский термин; а также сердить(ся) и, конечно, дарить рис.

Элемент рис не требует рассмотрения; а элемент  气 – требует. Один словарь говорит, что он изображает пар над рисом; другой – что плывущие по небу облака. Они первоначально выглядели как тройка  三 . Чтобы избежать сходства, иероглиф в ходе своей истории слегка покривился:  气 . Когда добавился米, рис, и получилось ци, 氣 , облака забылись, пар над рисом остался.

Цепочка складывается такая: облака и туманы (типичная деталь китайского ландшафта); от них – к облаку пара над котелком с рисом; от него – к жизненной силе и энергии. Как смысл перепрыгнул к жизненной силе и энергии, понять нетрудно: поел риса – набрался сил. Главная китайская еда («рис – всему голова») – это и есть олицетворение жизненных сил. А дальше начинается еще более широкое обобщение.

Человек живет и действует только благодаря жизненной силе: нет ее – нет и человека. Она нематериальна, она пронизывает все его существо. Таков же и мир: все, что с ним или в нем происходит, обусловлено наличием ци, жизненной энергии. Она и есть архэ, первичная субстанция. Она онтологически предшествует и пяти элементам, и даже инь и ян.

Подобные понятия работают не по отдельности, не сами по себе, а только в паре с «диалектическим партнером». Например, партнер гераклитова огня – это логос, они составляют функциональную пару; одно понятие невозможно без другого.

Ци тоже работает не в одиночку, а в паре с понятием ли. Только это не конфуцианское ли-этикет 禮, а более общее ли 理: принцип, закон, правило, порядок, мотив, резон, теория, истина, правда, идеал, разум. Эта пара сложилась не сразу; но не сложиться она не могла.

Как философский термин, ли 理 означает упорядочивающее, структурирующее и индивидуализирующее начало, а также атрибут, неотъемлемое свойство, присущее каждой отдельной вещи. Все это отчасти совпадает с античными понятиями: с логосом, с формой, с эйдосом, даже с номосом (закон). 

Итак, ци – это стихийная сила, энергия, чистая «витальность», бесформенность, еиндивидуальность, неконкретность; на другом полюсе от ци находится его «диалектический партнер» – ли: форма, логос, структура, смысл, индивидуальность, конкретность.

В Лунь Юй ци использовано мало и лишь как обыденное понятие. В Дао дэ цзин – всего три раза; но уже как емкий философский термин. В философский обиход оно вошло в IV в. до н.э. Вот хороший пример – в «Мэн цзы». Возможно, не совсем ортодоксальный: воля человека (побуждение ума/сердца/души) ставится выше «жизненной силы»:

Воля человеческого [сердца/ума/души] – это то, что управляет ци;
а ци – это то, что наполняет тело.
Воля человеческого [сердца/ума/души] – это важнейшее, ци – второстепенное.
Поэтому и говорят: “Укрепляй свою волю, не вреди своему ци”. 

***

Кажется, фраза из Дао дэ цзин (55) возражает именно на это (или похожее) мнение:

Если сердце/ум руководит энергией-ци – это сила (усиление? насилие?)

Лао-цзы не любит силу; это для него «плохое слово». Он больше ценит гибкое и слабое; поэтому фраза имеет негативный, возражающий смысл; и дальнейший текст это подтверждает. Идея, что ци находится под властью сердца/ума/души, для Лао неприемлема.

***

Наверное, «продолжение следует»: это только первый заход на понятие ци. Там есть еще огромный медицинский аспект, но он мне неинтересен. Есть эзотерический дискурс, еще более огромный, и еще менее интересный. И есть много мифологических и протофилософских построений, в которые я хотел бы вникнуть.

Мэн Цзы, как обычно, спорит с каким-то типом. Тот утверждает, что великие люди – это некие князья, которые держат всех своих подданных в страхе. Мэн Цзы не утруждает себя серьезной дискуссией с такими глупостями, но мимоходом формулирует свой этический идеал, свой вариант цзюнь цзы, или, как он говорит, «великого человека». 

Он живет в огромном доме мира,
Он стоит на правильном место в мире,
Он идет великим дао мира. 

             Если устремления исполнены, он ведет за собой людей;
             Если устремления не исполнены, он идет своим дао один. 

Богатство и возвышение не смогут его испортить,
Бедность и унижение не смогут его изменить,
Власть и сила не смогут его согнуть. 

             Вот что такое великий человек.
 

居天下之廣居，

立天下之正位，

行天下之大道。

         得志與民由之，

         不得志獨行其道。 

富貴不能淫，

貧賤不能移，

威武不能屈。

         此之謂大丈夫。

*** 

Этический идеал высказан здесь почти стихами (там много словесных повторов, рифм и фраз одинаковой длины, хотя форма очень "штучная"). Идеал Мэн цзы очень похож на выведенную Конфуцием формулу цзюнь цзы, хотя есть и отличия. Рисуется образ более частный, независимый, не так тесно связанный с правлением и политикой. Но все-таки не маргинальный, а целеустремленный и социально активный. Естественнее всего тут увидеть вольного книжника-философа вроде самого Мэн Цзы, но это может быть и политик, и военный, и ремесленник, кто угодно. 

И характеристики, конечно, очень хороши. 

«Жить в огромном доме мира» (Поднебесной) – это максимальная открытость всему миру – его истории, географии, обществу, знаниям. Это свобода от групповых интересов и дрязг (классовых, этнических, партийных, местнических). Тут особенно удивительно само это осознание мира как дома. 

А тут уже начинается моя излюбленная песня: жить в едином географическом доме, едином историческом доме, едином культурном доме (традиция созидания и мышления), едином природном доме (включая даже навязшую в зубах «защиту окружающей среды»). 

И мысль о том, что если достигаешь чего-то важного – этим хорошо бы делиться с людьми: участвовать в больших «проектах», преподавать. А если не достиг – дальше иди своей дорогой один, не тащи за собой в омут других...

Помимо «Лунь Юй», тексты Конфуция с разной степенью достоверностью цитируются еще в нескольких книгах. В «Ли-цзин» (Учении о Социальной Форме Ли), в «Мэн-цзы», еще кое-где. Мэн Цзы цитирует надежно: там, где текст повторяется в Лунь Юй, отличий нет. Зато бывают продолжения, которых там нет. А бывают и совершенно новые фразы. Вот одна из них, процитированная по случаю разговора об одном усердном чиновнике, который чуть не лишился головы. 

志士  不忘  在溝壑

勇士  不忘  喪其元 

Целеустремленный служивый не забывает, что может умереть в сточной канаве.
Храбрый служивый не забывает, что может потерять свою голову. 

Если этот текст переводить «словарно», получается нелепо: 

Целеустремленный служивый не забывает оказаться в сточной канаве.
Бесстрашный служивый не забывает потерять свою голову. 

Чтобы пояснить, почему так переводить нельзя, несколько комментариев.

1. Прежде всего: «служивый» – это ши, 士, слово многозначное и древнее, означающее человека, мужчину, причем непременно на службе. На любой службе, военной или штатской: солдат, офицер, чиновник, министр, советник. И просто ученый человек, готовый к службе и ищущий ее (вроде Конфуция и его учеников). Именно о таком «ши» Конфуций сказал, что если он стыдится бедности, с ним не о чем разговаривать. Английское officer неплохо охватывает круг значений, но и руское «служивый» не хуже. 

2. Речь, конечно, идет о постоянной готовности к смерти. Memento mori. Но слова «умереть» в первой полуфразе нет. Зато есть красивая игра графем и смыслов. Первый иероглиф 志 означает целеустремленность и волю, но он также означает запоминать, записывать. Дальше идет иероглиф  忘 с противоположным значением забывать, пренебрегать, упускать, а состоит он из сердца (внизу) и смерти (вверху). Т.е. забывание – это когда что-то умирает в уме или в сердце. Но главное – и забывать (полный иероглиф), и умирать (его часть) звучат одинаково! – wáng. Поэтому для китайского слуха тут звучит и смерть, и забвение вместе (какая выразительная омонимия, правда?). И поэтому иероглиф 忘 лучше переводить дважды: 

Целеустремленный служивый не забывает о смерти в сточной канаве. 

3. В чем смысл различия характеристик целеустремленный и бесстрашный? Имеет ли это отношение к военной и штатской службе? Попов, например, переводит так: «Пылкий ученый не забывает, что он может найти конец в канаве или овраге, а мужественный воин не забывает, что он может сложить свою голову на поле ратном.» Смысл: Штатский должен быть готов к изгнанию и бесславному концу в сточной канаве, а военный – погибнуть в бою. 

Я думаю, это неверно. Речь идет о разных качествах служивого человека, которые могут довести его либо до смерти в канаве, либо до казни, т.е. лишения головы («сложить голову на ратном поле» - глупость: переводчик поддался соблазну увидеть у К. банальное клише военной журналистики.) 

К изгнанию и смерти в канаве может привести «целеустремленность», которая тут означает не карьеризм, а  рвение, ретивость, серьезность, основательность в подходе. А к лишению головы может привести храбрость, дерзкое поведение перед правителем. Вот и все. 

Теперь можно выдать итоговый перевод 

Целеустремленный ши не забывает о [возможной] смерти в сточной канаве.
Бесстрашный ши не забывает о [возможной] потере своей головы.

***

Тема готовности к смерти, в том числе унизительной и бесславной, – важная в этическом кодексе человека. Вся мировоззренческая картина становится стройнее и адекватнее, а человек достойнее и порядочнее, если он не прячется от этой темы за иллюзии пожизненной стабильности и вечного комфорта. Заботиться о них (стабильности и комфорте) надо; но слишком на них полагаться – нет. И уж тем более – зависеть. Это делает человека трусом, лжецом, приспособленцем, продажным ничтожеством. 

У человека с убеждениями, с кодексом, с понятиями о чести вопрос «чем пожертвовать, удобствами или убеждениями?» возникает постоянно. Иногда он чувствует себя загнанным в угол: когда от решения зависят и другие люди, их удобство. Иногда он действует безоглядно и радикально (отчего, как правило, выигрывают и эти «другие люди» тоже). Но так или иначе, это один из лейт-мотивов его сознания, проблема № 1.  А у человека-животного, у циничного юзера этого мира, такой проблемы вообще не существует. 

Спокойная готовность к крайней форме расплаты за упрямство, – к смерти, даже и в унизительной и мучительной форме, – это хорошая база для построения любого этического кодекса. Потому что если все эти «разговоры» – только до первых трудностей, если за ними не стоит готовность платить, то зачем они вообще нужны?

Еще хорошая фраза из «Мэн-цзы» (IV Б, 19): 

То, чем человек отличается от животного, - это самая малость.
Большинство народа это [различие] стирает, а благородный человек сохраняет. 

***

Меня всегда удивляло, что люди, говоря «ничто человеческое мне не чуждо», имеют в виду как раз не человеческое, а скотское: чаще всего – неумение держать себя в руках и прямое следование своим желаниям. По-моему, человеческое начиналось бы как раз с преодоления этого.

Еще я ненавижу прочтение человеческого поведения в животном коде: «альфа-самец в стае», «борьба за самку», «естественный отбор», «закон джунглей». Это, во-первых, глупо, во-вторых, цинично, т.е. равносильно расчеловечиванию и отказу от той самой малости, что и отличает нас от животных.

IV А, 17. 

Интересная беседа Мэн Цзы с одним самовлюбленным софистом-троллем, который пытается казуистическими вопросами «поймать» оппонента. Мэн Цзы отвечает тем же оружием: завязывает свой последний ответ петлей на шее собеседника. 

Чун Ю Кун сказал:
Мужчина и женщина, давая или принимая, не касаются друг друга руками, –
это Ли? (= этикет, правила) 

Мэн Цзы сказал:
Да, это Ли. 

[Чун Ю Кун] сказал:
Невестка тонет; должен ли [зять] помочь ей рукой? 

[Мэн Цзы] сказал:
Если [зять] не поможет, когда невестка тонет, – он шакал и волк!
Мужчина и женщина, давая или принимая, не касаются друг друга руками, –
да, это Ли. Но тот, кто для спасения протянет руку, когда невестка тонет, –
тоже вправе [так поступить]. 

[Чун Ю Кун] сказал:
Сегодня вся Поднебесная тонет, а учитель не помогает. Как же так? 

[Мэн Цзы] сказал:
Тонущую Поднебесную спасают с помощью Дао;
(= Пути; возвращения на правильный путь; Дао-учения)
Тонущую невестку спасают с помощью руки.
Вы хотите, чтобы я Поднебесную спас рукой?

Колоритный пассаж из разговоров Мэн Цзы. Он сначала рассказывает байки, потом цитирует двух учеников Конфуция, а потом прибавляет свой короткий комментарий. Речь идет о тонкостях этикета при трудоустройстве ученых-чиновников, о том, как соблюсти достоинство и не допустить никакого угодничества и раболепия (неприлично самим идти представляться князьям, нельзя «домогаться» службы и т.д.). Mengzi, Teng Wen Gong II, 12.2 (или lll Б, 7 по русскому изданию.) Перевод мой: 

У древних было принято: если не служишь этому князю, то и не встречаешься с ним. Дуангань Му перепрыгнул через стену, прячась от князя. Се Лю закрыл ворота и спрятался внутри. Все это – излишества. Если князь настаивает – можно и встретиться. Ян Хуо хотел встретиться с Конфуцием, но боялся ошибиться в ритуале (этикете). По правилам, если высший сановник приносит ученому дар, но не застает его дома, тот должен нанести ответный визит уважения «к воротам» [= в дом сановника]. Ян Хуо подсмотрел, когда Конфуция не будет дома, и принес ему в дар жареного поросенка. Конфуций тоже подсмотрел, когда того не будет дома, и пошел с ответным визитом уважения. Ведь Ян Хуо действовал первым; как можно было не прийти с ответным визитом?

Цзэн Цзы сказал: «Извиваться плечами и угодливо смеяться – тяжкий труд, хуже летних полевых работ.» А Цзы Лу сказал: «Когда заговаривают с теми, кто им не ровня, – посмотрите, как краснеют от стыда и смущения их лица! Я даже знать таких не хочу.» Посмотрев на это, можно понять, как благородные люди (цзюнь цзы) воспитывают / блюдут себя.

Мэн Цзы приводит (VII В, 37/12 ) одну из фраз Конфуция, которая частично была в Лунь Юй (я разбирал ее здесь), но в этой цитате она полнее. Среди прочего, она показывает, насколько осознанным было у Конфуция использование формул типа А и не псевдо-А. (Я писал об этом способе здесь.) В них он не сопоставляет противоположности («добро и зло»), а отсекает возможную подмену понятий: постулируя качество «А», он сразу бьет по губам потенциальным лжецам: «...но не псевдо-А».

Лунь Юй полон таких формулировок: достоинство, но не надменность; строгость, но не свирепость; твердость, но не упрямство и т.д. Не надо думать, что это такой само-очевидный метод. До него в истории мысли доходили очень немногие, и даже в китайских текстах он не является нормой. Этот метод согласуется с практической программой Конфуция – «исправлением имен». Конфуций исходил из понимания того, что он живет в век массовой подмены понятий. И с этим надо что-то делать.

Мы тоже живем в век массовой подмены понятий. И нам тоже надо с этим что-то делать. В таком масштабе она происходит не всегда; наше время (последние 100 лет) тут стоит особняком. Вероятно, век Конфуция был таким же. Поэтому для него было так важно привести голову в порядок, вернуть подмененные понятия в свои смысловые ячейки.

Вдумайтесь: Конфуций не просто «ненавидит плохое» и «любит хорошее»; его мысль сосредоточена именно на возможности подмены: «боюсь, что спутают с...» или «боюсь, что выдадут за...»

Ненавижу то, что чем-то кажется, но этим не является.
ненавижу сорняки:   боюсь, что их спутают с [хорошими] ростками;
ненавижу лицемерие:   боюсь, что его спутают со справедливостью;
ненавижу бойкость языка:   боюсь, что ее спутают с искренностью;
ненавижу песенки чжэнь:   боюсь, что их спутают с [настоящей] музыкой;
ненавижу фиолетовое:   боюсь, что его спутают с красным;
ненавижу деревенское добродушие:   боюсь, что его спутают с [настоящей] этикой-дэ.

Два текста из «Мэнцзы» о парках, животных и о том, как радость правителя обусловлена тем, разделяет ли ее народ. Вэнь-ван (文王, буквально культура-царь, просвещенный царь, царь цивилизации) – это царь XII-XI вв. до н.э., с восхищением упоминаемый в Книге Песен.

1.

Мэн Цзы встретился с Лянским князем Хуэем. Князь стоял на берегу пруда и созерцал диких гусей и оленей. Он спросил:
–     Достойные люди [= мудрые, добрые, авторитетные] тоже радуются этому?
–    Сначала они достойные люди, а потом уже радуются этому. [Вариант: только достойные этому и радуются.] Недостойные люди тоже это имеют; но их это не радует... [Дальше идет большая цитата из Книги Песен. А потом комментарий к песне:] Вэнь-ван всенародными силами устроил террасу и пруд, и народ весело радовался, называя террасу «чудесной террасой», а пруд «чудесным прудом»; радовался, что у государя есть олени, рыбы и черепахи. В древности люди [государи?] радовались вместе с народом, поэтому они были вообще способны радоваться.

2.

Князь Сюань из Ци спросил:
–     Парк Вэнь-вана имел 70 кв. ли. Это правда?
Мэн Цзы ответил:
–     Согласно источникам, это так.
–     Неужели такой большой?!
–     А людям он все-таки казался маленьким.
–     Парк моего величества имеет всего 40 кв. ли. А людям он кажется большим. Почему?
–     Парк Вэнь-вана имел 70 кв. ли. Однако те, кто косил траву и собирал дрова, ходили туда [свободно]; и те, кто ловил зайцев и фазанов, ходили туда [свободно]. [Этим парком царь] пользовался вместе и наравне с народом. И народу парк казался маленьким, разве это не логично? Когда ваш покорный слуга только прибыл на границу, он сначала расспросил о главных запретах в стране, и только после этого решился въехать. Я услышал, что за барьерными воротами есть парк в 40 кв. ли, и что убить в нем оленя считается таким же преступлением, как убить человека! Так что парк в 40 кв. ли – это настоящий капкан [для народа] посреди вашего царства. Поэтому парк кажется людям большим; разве это не логично?

Оценил силу этого автора. По первым беглым взглядам, мне не нравилось, а как стал читать подряд, сразу вошел во вкус. Это диалоги Мэн Цзы с правителями, обратившимися к нему за советом. Т.е. записанные консультации. Удивительно, с каким достоинством держится Мэн Цзы: вежливо, но твердо и властно; с ясным намерением не уронить авторитет Мысли перед авторитетом Трона. 

Вот как он начинает: сразу ставит государя на место. Вместо того чтобы терпеливо отвечать, критикует поставленный вопрос и сам определяет, о чем надо говорить. Удивительное достоинство. И отменное качество мысли: показывает, как опора государя на принцип выгоды, опускаясь вниз, приводит к коррупции, войне всех против всех и разрушении государства. 

Мэн-цзы представился лянскому князю Хуэю. Князь сказал ему: 

—     Вы не затруднились пройти «тысячу ли» [вежливое клише] и вот пришли; и вероятно скажете что-нибудь, что послужит для выгоды моего государства? 

Мэн-цзы в ответ сказал:
—    Князь! Как можно говорить о выгоде? Я буду говорить только о человечности и долге/справедливости (仁義, жэнь и йи). Вы, князь, говорите: «как бы мне получить выгоду для моего государства?»; министры и высшие чиновники скажут «как бы мне получить выгоду для моего дома?»; а низшие чины и простые люди скажут «как бы мне получить выгоду для себя?». Высшие и низшие начнут рвать эту выгоду друг у друга из рук, и государство будет в опасности. В стране с 10000 колесниц убийцей государя станет тот, чей клан владеет 1000 колесниц. В стране с 1000 колесниц убийцей государя станет тот, чей клан владеет 100 колесниц. 1000 из 10000 и 100 из 1000  —  ведь нельзя сказать, что это мало. Но если принцип долга/справедливости (義, йи) будет отодвинут на второе место, а принцип выгоды выдвинут на первое, [эти люди] не насытятся, пока не получат все!

Не бывает такого, чтобы человечный (仁, жэнь) покидал своих родителей. Не бывает такого, чтобы справедливый / с чувством долга (義, йи) «отодвигал» своего государя [на второе место]. Князь, вам также следует говорить только о человечности и долге/справедливости. Как можно говорить о «выгоде»?!

 
***

У Мэн-цзы наткнулся на пассаж о чуткости благородного человека к страданию животных (I-A-7). 

У цзюньцзы такое отношение к животным:
если видит их жизнь, то не может видеть их смерть;
если слышит их крик, то не может есть их мяса.
Поэтому цзюньцзы держится подальше от кухни.  

君子之於禽獸也，
見其生，不忍見其死；
聞其聲，不忍食其肉。
是以君子遠庖廚也。

На другой день Мэн Цзы встретил князя и сказал: «Князь, я слышал от офицера Жуана, что вы любите музыку; это так?» Князь изменился в лице и сказал: «Мое величество не в состоянии любить музыку древних императоров; я люблю современную популярную музыку.»


Перевод точный, не сомневайтесь. Прекрасный текст, особенно это "изменился в лице".

***

Древнейший из встреченных мною текстов, говорящий прямо в лоб о том, что алкоголик – это конченый, пропащий человек. Пить – это путь вниз. Мэн цзы отчитывает очередного князя. Текст по стилю очень напоминает Конфуция: зарифмованный (huang-wang), симметрично построенный.

從獸無厭謂之荒
樂酒無厭謂之亡

Охотиться на [диких] зверей, не пресыщаясь, – значит, [самому] одичать;
Наслаждаться вином, не пресыщаясь, – значит, погибнуть [= быть конченым, пропащим человеком].
 

***

Кто обеспечил себя доходами, того и засушливый год не убьет.
Кто обеспечил себя дэ-совестью, того и испорченный век не смутит.
 

周于利者，凶年不能殺；
周于德者，邪世不能亂。

Неожиданный пассаж у Мэн цзы (IV Б, 12):

Великий человек – это тот, кто не утратил своего детского сердца.

大人者，不失其赤子之心者也。

Это выражение про детское сердце (оно выделено красным) потом стало китайской поговоркой со значением: детская чистота, искренность, неиспорченность.