Цао Е. Крысы в казенной житнице

В казенной житнице крысы живут –
        толстые, как кувшины.
Если вдруг кто-то откроет дверь –
        не уходят они никуда.
У солдат на границе нет еды,
        голодают простолюдины;
Кто же все это, день за днем,
        посылает в ваш рот, господа? 

***

Стихи, понятное дело, о коррупции.

Ответ на риторический вопрос скрыт в иероглифах последнего стиха. «День за днем» – 朝朝, старинное выражение, составленное из двух иероглифов чжао, утро. Но иероглиф 朝 также значит императорский двор, правительство, даже династия. При дворе по утрам регулярно проводились совещания императора с чиновным аппаратом. Связь со значением «утро» может быть двоякой: или как время регулярной аудиенции (скорее всего), или как уподобление выхода императора «восходу солнца».

Еще один намек на то, кто виноват в коррупции, – в словах ваш и господа: это нейтральное вежливое обращение обозначается иероглифом цзюнь 君, который буквально значит «монарх» (и от которого берет начало конфуцианский идеал цзюньцзы).

Так что, задавая свой риторический вопрос «кто виноват», Цао Е отвечает: монарх, двор, правительство. Что соответствовало тогдашней реальности: поэт жил на закате империи Тан (она распалась в 907 г.), когда ее созидательный потенциал уже исчерпывался, императоры мельчали, нравы деградировали, качество управления падало, коррупция росла. Чиновники предчувствовали скорый коллапс государства и спешили урвать побольше.

Цао Е жил в 816-875 гг., высоко поднялся по чиновной лестнице (что сразу отметает возможный упрек в зависти как источнике его социальной критики), писал не только стихи, но и монографии по истории искусства, и комментарии к старинным книгам. В 50-летнем возрасте ушел в отставку. Был известен своей честностью, прямотой; возможно, эти качества и привели к ранней отставке. Социальная тема в его стихах была одной из постоянных.
 

曹鄴: 官倉鼠 

官倉老鼠大如斗
見人開門亦不走     
健兒無糧百姓饑
誰遣朝朝入君口

Бай Цзю-йи. Песня дворцового гарема 

От слез промок
        прозрачный платок:
                мечта ее не сбылась. 

Глубокая ночь.
        Из парадного зала
                ритмичная песнь донеслась. 

Юная краса
        еще не сошла,
                но прежней милости нет. 

Сидит, склонясь
        на решетку курильницы:
                скоро наступит рассвет...

***

Одна из жен или наложниц надеялась, что ночью император придет к ней; но он не пришел. Глубокой ночью она не спит и слышит звуки «вечеринки», доносящиеся из главного зала: император веселится с другими. Она плачет и сетует, что вышла из фавора, даже еще не утратив своей красоты. (У Феллини в «8 с половиной» в сцене «гарема» для таких вышедших из фавора была предусмотрена ссылка на Второй Этаж.)

Она лежит без сна, опираясь на решетку курильницы, ждет рассвета, который тут назван словом 明 мин, яркий, ясный, умный, светлый. Поэтому ожидание утра символически расширяется до всякого ожидания света или ясности. Красивая, чисто китайская «разомкнутая» концовка, открытая и печальная.

А «решетка курильницы» - это бамбуковая решетка в форме полусферы, которую набрасывали на курильницу с благовониями: и чтобы не обжечься, и чтобы удобнее было полулежать около нее. Вот картинка времен династии Мин (600 лет спустя), которой иногда иллюстрируют эти стихи; наверное, во времена Бай Цзю-йи было что-то похожее.

Если не ошибаюсь, это современный японский вариант:

白居易:  後宮詞 

淚濕羅巾夢不成
夜深前殿按歌聲
红颜未老恩先斷
斜倚薰籠坐到明

По-русски с комментариями было вчера.

***

Bai Ju-yi. Fu-de (a composition on a given theme):

The Farewell on the Ancient Plain
 

Densely, densely
            grasses grow on the plain,

Once in a year
            drying and thriving again.
Wild fires
            burn them but not erase;
Spring winds
            brings rebirth with the rains. 

Fragrance from far
            reaches the ancient road;
Emerald greenery
            wraps the abandoned wall;
Over again,
            the noble youth should go...

Lushly, lushly
            farewell feelings grow.

Chen Hang (1785-1826). «Ein» Wort Lied  (По-русски было вчера)

Ein Segel,
        ein Paddel,
                ein Fischerboot im Fluss.
Ein Haken
        mit Köder,
                Ein alter Fischer im Boot.
Ein Blick hinab. 
       Ein Blick hinauf;
                ein Lächeln, breit und frei.
Ein Mondschein
        im Wasser
                Und Herbst im Fluss allein.

Как звучит оригинал, можно послушать здесь. Кому хочется послушать по-немецки, это здесь (Гугль-робот, конечно).

***
Пишут, что когда люди собирались на очередной экзамен-соревнование для книжников, им надо было переправиться через реку. Чень Хан не мог найти себе места или стеснялся попросить народ подвинуться. Увидев проплывающую рыбацкую лодку, он сымпровизировал эти стихи. Они звучали как детская песенка-считалка, складно и ритмично, и люди, сидевшие в лодке, их немедленно подхватили и стали весело распевать, дирижируя руками. На радостях они потеснились и дали Чень Хану место в лодке. 

Оригинал и правда годится для такого "подхватывания", но осмелюсь предположить, что немецкий перевод годится еще лучше. То ли именно этот перевод так удачно сложился, то ли немецкий язык вообще располагает к дружному распеванию маршей, не знаю. Но этот текст сразу врезался мне в память, и теперь я хожу и распеваю его по дому. Мелодия заводная и неотвязная, как "миронтон-миронтен"...

Бай Цзю-йи. Читая Лао-цзы 

«Кто    говорит,
        тот    не знает;
                а тот,    кто знает   –   молчит.»
Эти    слова,
        я    слыхал,
                изрек    мудрец    Лао-цзы.
Если   путь
        мудреца    Лао-цзы –
                это дао    «того,    кто знает»,
Зачем же    он сам
        выпустил    в мир
                книгу    в пять тысяч    слов? 

***

Прекрасный образец здравого смысла.

«Все критяне лжецы, – сказал критянин». Никто не хочет относить свои умозаключения к себе. «Психоанализ все сводит к сексуальности, кроме самого себя» (К.Краус). Скептицизм подвергает сомнению все, что угодно, кроме самого скептицизма. Редукционист объясняет через низменное все мысли, кроме своих собственных. Вот и Лао-цзы с помпой возвещает миру свое «знающий не говорит, говорящий не знает», считая само собой разумеющимся, что у него, как носителя этой мудрости, есть привилегия не относить ее к себе.

白居易
讀老子 

言者不知知者默
此語吾聞於老君
若道老君是知者
缘何自著五千文

Бай Цзю-йи. Вечер на реке 

Последний луч
            остатками света
                        устилает поверхность воды:
Половина реки -
           рябь синевы,
                        другая мерцает красным.
Девятого месяца
            третья ночь;
                        Начало ее так трогательно:
Россыпью жемчуга
            сверкает роса;
                        выгибается луком луна. 

*** 

Cтихи с прихотливым словарем, но с простым разделением на две половины. Очень ясная симметрия: конец дня – начало ночи; заход солнца – восход молодой луны; игра солнечного света на речной воде – игра лунного света на каплях росы. 

Вторая половина проще и привычнее по словарю, только удивляет эта календарная точность: третий день – это понятно: молодой серп луны; а зачем упомянут девятый месяц (ранняя осень, сентябрь-октябрь, «месяц хризантем»), не знаю. Возможно, в параллель к закату дня – закат года, осень. 

Первая половина очень интересна выбором слов. Тут нет популярного «закатного словаря», переходящего из одного танского стихотворения в другое. Ни одного привычного слова: ни «солнца», ни «заката», ни «луча». Вместо солнца – сказано «ян» 陽 (из пары инь-ян). Вместо луча – выражение 一道 «один путь», которое сейчас означает «вместе», но в стихах, видимо, значит единственный луч, последнюю дорожку света на воде. Также неожиданно слово «остатки» 殘; его более распространенные значения – «уничтожать, разрушать, губить». Т.е. это «остатки разрушения солнца-Ян». Интересен и редкий глагол 鋪. Его значения – «устилать, мостить, покрывать, распространять». Т.е. свет заходящего солнца не отражается, не играет на воде, а мостит ее, как мостовую; устилает ее, как ковром; покрывает ее, как тонкими листами сусального золота. 

Т.е. если первую строку перевести слово за словом, будет нечто невнятное: 

один // путь // губить-остатки // ян-свет // стелить-мостить // вода-река // посреди-вдоль 

Но китайские слова делают усилие, ищут своими смысловыми лучами друг друга, находят маловероятные, но возможные связи, и получается нечто вроде: 

Последний луч
            остатками света
                        устилает поверхность воды. 

А самое причудливое выражение, известное именно по этим стихам, – 瑟瑟 сэ-сэ. Один иероглиф 瑟 означает просто сэ, музыкальный инструмент типа гуслей. Сдвоенный знак иногда используется как звукоподражание, имитирующее шум ветра или воды, шорох листьев (сэ-сэ или шэ-шэ). Это идет от техники игры на сэ: обильные тремоло и трели вызывают ощущение шелеста струн, дрожи, трепета. По сходству, этой парой обозначают зрительную или осязаемую вибрацию: мерцание, рябь на воде, дрожь. Иногда, крайне редко, слово превращается в название нефритового изделия – возможно, по ассоциации с игрой света, мерцанием. А дальше, по ассоциации с нефритом, пара сэ-сэ начинает значить «бирюзовый, зеленый или темно-синий цвет», но встречается этот узус так редко, что словари иллюстрируют его только этими стихами. И тогда это все переводится: половина реки – темно-синяя, другая половина – красная.

Но синий цвет может быть и изумрудно-зеленым, аквамариновым, как иногда в китайских реках.

Другие настаивают, что, несмотря на напрашивающееся сопоставление цветов (красный против синего), тут важнее «рябь»: половина реки покрыта рябью, половина отблеском красного. Я думаю, что в сэ-сэ нужно слышать и то, и другое: и вибрацию ряби, и синеву воды. Иначе автор выбрал бы чисто-цветовое обозначение, а не это. Если стихи описывают не зеркальную гладь, а волнистую, ветреную, тогда одни грани окрашены солнцем, а другие остаются темно-синими. Тоже возможная картина.

Последний луч
            остатками света
                        устилает поверхность воды:
Половина реки -
           рябь синевы,
                        другая мерцает красным.
Девятого месяца
            третья ночь;
                        Начало ее так трогательно:
Россыпью жемчуга
            сверкает роса;
                        выгибается луком луна. 

Бай Цзю-йи. Ночной снегопад 

Вдруг    заметил:
         стала    постель    холодна.
Обернувшись,    увидел:
         сияет    проем    окна.
Глубокая    ночь.
         Подумал:    снег идет    густо.
Слышно    порой:
         бамбук    ломается    с хрустом. 

Тут пояснения почти не нужны. Оклеенное бумагой окно «сияет» из-за снега – возможно, подсвеченного луной или фонарем во дворе. Интересно тут то, что снегопад воспринимается с четырех сторон: осязанием (постель холодна), зрением (сияние окна), слухом (хруст) и мыслью («подумал»). Три главных чувства плюс интеллект, полный набор познания мира. 

Перевел эти стихи и полистал чужие переводы. Классик, все-таки; переводят часто. Много китайских блогов с самодельными переводами на английский – вольно, многословно, без чувства ритма; взглянул – и забыл. Потом мне попался перевод Льва Эйдлина. Интересно: сам того не зная, я уже несколько месяцев двигаюсь в том же направлении, что и он в 50-70-е. Приоритет у него тот же: точность, краткость, ритм (5-дольником передавать 5-сложность). Он с легким сердцем отказывается от рифмы (я бы тоже отказался, да здесь она как-то сама получилась). И перевод мой совпадает с его почти полностью, от ритма до подбора слов, включая даже графическую разбивку стиха на полустишия. 

Звучит у него лучше, чем у меня. Ну или просто глаже, привычнее для русского поэтического вкуса: он не гнушается «якать», добавлять чисто русские обороты «холодна как лед»; это конечно, читателю по шерстке (а я считаю, что читателя надо против шерстки, построже с ним, шельмецом). 

«Яканье» из переводов надо, конечно, убирать; оно в китайских стихах почти не встречается и явно не приветствуется. Весь смысл китайской поэтики – в том, чтобы передавать личное безличным. Уничтожать этот зазор, делать shortcut и перепрыгивать прямо к себе-любимому – значит, сильно обеднять и упрощать замысел. Вот перевод Эйдлина: смотрите, без «я» он звучит лучше. 

НОЧНОЙ СНЕГ

Я вдруг просыпаюсь —
        постель холодна, как лед.
Глаза открываю —
        бумага окна светла.
Глубокая полночь...
        Наверное, снег тяжел:
Я слышу порою —
        ломаясь, хрустит бамбук. 

白居易
夜雪  

已訝 衾枕冷
復見 窗户明
夜深 知雪重
時聞 折竹聲

Бай Цзю-йи
Далинский храм и персиковый цвет 

В мире людей
          в четвертый месяц
                    аромат цветов исчезает;
В горном храме
           деревья персика
                    только цвести начинают.
Вечно тосковал
           о возврате весны:
                     куда же уходит она?
Не знал того,
          что кружным путем
                    она приходит сюда. 

Далиньский храм – один из знаменитых Трех буддийских храмов на горе Лу: Силинь, Дунлинь и Далинь. Во время культурной революции он был разрушен. Сейчас восстановлен (на фото именно он, и именно в персиковом цвету). Далинь значит Большой Лес: видимо, храм находился в лесном массиве. Храм Большого Леса.

Четвертый месяц китайского календаря примерно соответствует маю. (Правда, «персиковым месяцем» называют предыдущий, третий; а четвертый называют «сливовым».)

Фразе в мире людей противопоставляется фраза в горном храме: это не столько оппозиция равнина – горы, сколько мирское – религиозное. 

Персиковый цвет – традциционный символ любви и романтических приключений. Но здесь речь явно не о любви, а о чем-то большем: это вообще молодость, жизненные силы, свежесть восприятия. Последние строки – именно об этом. Тоска об ушедшей весне и поиски утраченной молодости приносят неожиданный результат: их новое местоположение – это удаленный горный буддийский храм. Религия приносит «омоложение души», новые силы и свежесть. 

Это традиционное для китайский поэтов решение: многие из них начинали конфуцианцами, а кончали даосами или буддистами. Начинали с посвящения себя государственной службе, а кончали добровольным изгнанием и отшельничеством. А после гражданской войны – мятежа Ань Лушаня – уход образованных людей со службы стал массовым. Бай Цзю-йи жил уже после этих событий; он находился на службе долго; но в конце жизни удалился от столицы, поселился в одной из буддийских обителей и стал именовать себя «Сяньшанским отшельником».

А мотив «утраченной весны», уходящей молодости – один из самых традиционных в китайской поэзии (в европейской тоже). Чаще всего утраченную «витальную силу» заново обретают в преображенном виде – как силу духовную (религия) или эстетическую (искусство).

В «Майстерзингерах» Вагнера есть интересный «урок композиции», который Ганс Сакс дает Вальтеру Штольцингу. Там Сакс объясняет, для чего в искусстве нужно образование, профессионализм, мастерство: чтобы до старости сохранить в себе и в своих произведениях «весну», молодую свежесть отношения к жизни.

Ли Бай. Весенние чувства 

Травы в Янь –
             как шелк изумрудного цвета.
В Цинь шелковицы
             склоняют густую зелень.
Когда государь
             возвращения день наметит,
У этой служанки
             будет разбито сердце. 

Мы незнакомы
             с тобою, весенний ветер;
Зачем влетаешь
             в эти прозрачные занавески? 

*** 

«Государь», «служанка» – это не обозначение статуса, а вежливые формулы вроде «сударя» и «вашего покорного слуги». «Разбитое сердце» – буквально «рвутся кишки»: эта стандартная китайская формула точно соответствует европейской формуле heartbroken. Шелк – типичная для фольклора метафора красоты. Весенний ветер – традиционнейший образ любви: эмоций, «приключений» и т.д. 

Стихи – явное подражание фольклорному стилю, и Ли Бай уже не первый раз в этой игре замечен. Фольклорные тексты многих народов строятся по формуле «в огороде бузина, а в Киеве дядя»: фразе о природе отвечает фраза о человеке. Человек глядится в природу как в зеркало, ищет в ней или подобие своим эмоциям или подходящий фон для них. Например, самая распространенная русская песня «Во субботу день ненастный»: ненастье – отражение печали. 

Гладко стелящиеся шелковые травы – часто повторяющийся образ в стихах. (И не только в стихах: у Конфуция тоже есть образ властителя как ветра, а народа как трав, стелющихся по направлению ветра.) Горизонтальная покорная мягкость трав – как бы альтер эго героини; а тяжелое вертикальное дерево шелковицы – альтер эго ее возлюбленного. 

Образ мягких шелковых трав переходит в образ прозрачных прозрачных шелковых занавесок в комнате героини: треплющий их ветер легко понять как символ эмоций, теребящих героиню. А провисшие (от тяжести?) ветви шелковицы (шелк = шелковица) – это созревание мысли о возвращении у героя. 

И – стиль Ли Бая: изобразительности (в духе Ван Вэя) у него очень мало; эмоции – очень живые и непосредственные; а композиция выточена до абсолютного совершенства. Как у античной статуи; точнее, как у скульптурной группы. Сцепление мотивов: шелковые травы, шелковая занавеска, шелковичное дерево. И вечная опозиция движения и покоя. Мужчина думает об изменении, отъезде; женщина – о неизменности, сохранении. Она – в своей комнате, ей неприятен ветер изменений, врывающийся в ее жизнь и разрушающий ее покой. 

李白
春思

燕草如碧絲，秦桑低綠枝；
當君懷歸日，是妾斷腸時。

春風不相識，何事入羅幃？

Мэн Хаожань. Дар Ван Цзю 

солнце заходит
        деревня дом далеко
надолго в горах
        лучше не оставаться
возвращается человек
        выезжать нужно рано
малые дети
        ждут Тао Цяня 

Название означает посвящение некоему Ван Цзю (или Вану Девятому; кто это – я не смог узнать.) 

Несмотря на кажущуюся неясность, стихи понять несложно. 

Два мира. «Горний мир» – горы, отшельничество, размышление, созерцание, свобода; «дольний мир» – поле, дом, семья, труд, рутина, ответственность. Т.е., человек находится в поездке и думает о возвращении, о деревенском доме, о семье, ждущей его. Размышляй и созерцай, но и о реальном мире не забывай.

В последней фразе – имя первого классика-отшельника китайской поэзии, поэта 4-го века Тао Юаньмина (иначе Тао Цянь), который был учителем и классиком уже для Танских поэтов 8-10 вв. Эта строка – полуцитата из его краткой прозаической поэмы: из пассажа о том, как вернувшегося встречают у дверей дети и домочадцы. Расставляя какие-то знаки препинания, в этой фразе нужно добавить кавычки. 

Солнце заходит.
        Деревня и дом далеко.
Надолго в горах
        лучше не оставаться.
Возвращается человек;
        выезжать нужно рано:
«Малые дети
        ждут Тао Цяня». 

Rì mù      tián jiā yuǎn
     shān zhōng      wù jiǔ yān
Guī rén      xū zǎo qù
     zhì zǐ      wàng táo qián
 

日暮田家遠，
山中勿久淹。
歸人須早去，
稚子望陶潛。