diejacobsleiter: (Default)
2021-06-22 02:38 pm
Entry tags:

Ясности нет, но ясность есть

劉禹錫: 竹枝詞

楊柳青青江水平
聞郎江上唱歌聲
東邊日出西邊雨
道是無晴卻有晴


Лю Юйси. Песня бамбуковой ветви

 

Ивы прибрежные       зелены, зелены;

                        воды      реки     безмятежны...

Слышу, мой милый       поет вдали;

                        над рекой     разносится     песня...

С восточного края       солнце встает,

                        На западе     льют     дожди...

По всему выходит,       ясности нет,

                        но ясность      вот она,     есть...

 

Это стихи в стиле юэфу («музыкальная палата»), написанные в подражание фольклору и, возможно, по мотивам народной песни. Отсюда и название «бамбуковая ветвь», к тексту стихов никак не относящееся, скорее всего – название первоисточника. Один мастер юэфу – Ли Бай – уже не раз обсуждался в этом блоге, сегодня – новый поэт, Лю Юйси.

Вся изюминка этого стихотворения – в чисто китайской игре слов, которую перевести невозможно. Я уже разбирал стихи, в которых «главное слово» не произносится, а намеки на него рассыпаны в фонетике, в похожих, созвучных или рифмующихся словах. Здесь – чистейшая, нагляднейшая омонимия.

Стихи – о любви девушки к юноше. Ее эмоциональное состояние неустойчиво, как весенняя погода (то солнце, то дождь); и она сама не знает, как понимать свои чувства – то ли влюблена, то ли нет. Одно из слов для обозначения чувства любви – цин, qíng . А ясная погода обозначается его полным омонимом – цин, qíng . Причем иероглифы не просто синонимичны, они основаны на общем фонетическом элементе , который означает зелено-голубой цвет (и зеленой листвы, и голубого неба). Отличаются и только смысловым элементом, прибавленным слева, это солнце и сердце .

Таким образом, настоящий смысл последней строки – примерно такой: «по всему получается, что я не влюблена, но чувствую – да, влюблена!». Однако китайская поэзия чурается такой прямоты высказывания, поэтому «эмоция любви» тут заменена полным омонимом – «ясной погодой». 

Но этим фонетическая игра не исчерпывается. На самом деле, она начинается с повторенного в первой строке слова «зеленый» - 青青 (Ивы прибрежные зелены, зелены). Оно тоже звучит цин, хотя и с другим тоном – qīng. И это тот самый иероглиф, на основе которого построены два вышеупомянутых цин, qíng: и . Таким образом, главное слово  сначала вводится «неполным» иероглифом , а потом подменяется омонимом . Но прямо не произносится.

楊柳青青江水平
聞郎江上唱歌聲
東邊日出西邊雨
道是無卻有

Это, наверное, самый наглядный из встреченных мною в стихах примеров того, как работает китайская фонетика. И еще – как работает иероглифика: напомню, в китайских текстах, помимо смыслового и фонетического, есть еще и «третий этаж» связей – графический, через общие графемы.

И, как вы уже догадались, стихи входят в списки «самых-самых», фразы из них цитируются повсюду в качестве поговорок. Особенно последние две строки: на востоке солнце, на западе дождь принято говорить о смешанных чувствах (odi et amo); ясности нет, но ясность есть говорят в похожих случаях: когда внешние приметы говорят об одном, а внутренняя убежденность – об обратном...

***

Лю Юйси был известен не только как поэт (сохранилось около 800 стихотворений), политический эссеист и философ, но и как чиновник-политик послевоенного времени, т.е. начала IX века, после мятежа Ань Лушаня. Его отец, тоже чиновник и политик, во время войны вместе со всей столичной элитой спасался на юге, в Сычуани. Там Лю Юйси и вырос. Он получил первоклассное образование, а стихи писал с самого детства. В 21 год он сдал экзамены на высший титул цзиньши.

Его карьера была неровной: фавор не раз сменялся опалой. Сначала он был сослан в провинцию, когда предложенные его «партией» реформы не были одобрены; потом – за резкие политические сатиры. Императоры в те годы менялись часто, как весенняя погода, менялось и положение Лю Юйси: то солнце, то дождь. Читая «был сослан», не нужно представлять себе «глубину сибирских руд»; его просто отсылали из столицы и назначали на службу в провинцию, иногда на невысокие, иногда на высокие должности (напр., губернатора провинции Сучжоу). К тому времени жестокие репрессии военных и первых послевоенных лет (которые прошлись катком по многим поэтам, вспомним хотя бы Ван Вэя) уже закончились.

Проведя бóльшую часть жизни вне столицы, он имел возможность слышать разные фольклорные традиции, в том числе не-ханьские, и проявил к ним большой интерес. Фольклоризм и вообще был одним из влиятельных культурных феноменов эпохи Тан, но родился он намного раньше: «Книга песен» Конфуция, «Песни царства Чу», а потом и целый департамент фольклора – «Музыкальная палата», Юэфу (I век н.э.). Так что ко времени Танского ренессанса фольклоризм был уже старой, благородной традицией, насчитывающей около полутора тысяч лет. Один из мастеров стиля юэфу был Ли Бай. Но вообще этим занимались почти все танские поэты, в том числе и Лю Юйси. Интересно, что в качестве литературной опоры он использовал народные песни на языках Бенба и Ю. Одно из самых известных стихотворений – как раз сегодняшнее, написанное, скореее всего, на мелодию народной песни «Бамбуковые ветви». Перечитаем этот маленький шедевр:

Ивы прибрежные       зелены, зелены;

                        воды      реки     безмятежны...

Слышу, мой милый       поет вдали;

                        над рекой     разносится     песня...

С восточного края       солнце встает,

                        На западе     льют     дожди...

По всему выходит,       ясности нет,

                        но ясность      вот она,     есть...

diejacobsleiter: (Default)
2021-06-20 05:42 pm
Entry tags:

Письмо к умершей жене

李商隱:夜雨寄北

君問歸期未有期    
巴山夜雨漲秋池    
何當共剪西窗燭    
却話巴山夜雨時 

Ли Шанъинь (813-858)

Ночной дождь. Письмо на север

 

Ты спрашиваешь,     когда вернусь.

                Пока     не знаю,     когда...

В Башане сейчас     ночной дождь

                И осенний    разлив    прудов...

Как бы хотелось     вдвоем подрезáть

               свечи     у западного     окна,

Болтая о том,     что в Башане сейчас

               идет    ночной     дождь...


Еще одно стихотворение Ли Шанъиня, – поэта, с которым я познакомился только вчера, но которого включают во все списки лучших танских поэтов. Письмо на север означает: домой, в столицу Чанъань; а Башань, в котором идет ночной дождь, – это далеко на юге, в Сычуани, куда поэта отправили со служебным поручением.

Стихи понять несложно, они написаны просто и прозрачно. Загадочно звучит только фраза подрезáть свечи у западного окна. Это значит: подстригать фитили свечей, срезая обгоревшие кончики, чтобы свечи не гасли и не мерцали, а горели ярче, пока два человека сидят и беседуют у окна в западном крыле дома. В глубине дома, в западной его части была спальня хозяина дома и его жены, самая заповедная часть традиционного китайского дома. Вся эта фраза – изысканнейшая метафора беседы мужа и жены, интимной и задушевной, затянувшейся далеко за полночь. Впоследствии фраза «подрезать свечи у западного окна» стала (и до сих пор остается) популярнейшей поговоркой, означающей беседу по душам – и не только с женой, а и с другом, родственником, любым близким человеком.

Стихи написаны просто и по-домашнему, как настоящее письмо мужа жене. При этом, жена не упоминается; это делает смысл более открытым. Но, конечно, «западное окно» прямо намекает на семейные обстоятельства. Так что даже в некоторых старинных изданиях название стихов изменено: вместо бей (север) стоит мей (внутренние покои), и понимается это как «письмо во внутренние покои (т.е., жене)». Но это уже издательские вольности. Правильно – «письмо на север».

И тут возникает проблема. Ван Яньмай, жена поэта, умерла в конце лета 851 года. А стихи написаны осенью того же года. С большой вероятностью, Ли Шанъинь уже получил весть о смерти жены. На этом основании комментаторы предполагают, что оно адресовано другому человеку: другу, коллеге-поэту, там есть разные предположения.

А мне кажется, все наоборот: если он знал о смерти жены, тем более вероятно, что стихи адресованы ей. Письмо умершей жене. Как «песни об умерших детях», которые всю свою жизнь продолжал писать Фридрих Рюккерт. Это как фантомная боль: Ли Шанъинь воспроизводит в стихах домашний тон разговора с женой, мечтает о том, как бы ему хотелось сидеть с ней у окна и болтать всю ночь напролет. Я бы даже рискнул на основании текста стихов утверждать, что Ли Шанъинь уже знал о смерти жены. Именно потому, что они написаны так ностальгически. Живой жене он, может быть, таких стихов не написал бы... 

***

Для своих дилетантских прогулок по китайским текстам я выбираю самые знаменитые (Конфуций, Лао-цзы, Сунь-цзы, поэзия эпохи Тан), не сходя с главной дороги и не углубляясь в бесконечные дебри незнакомых текстов, из которых потом уже и не выберешься. Поэтому давно перестал удивляться тому, что на каждом шагу встречаю первоисточники популярных поговорок, названий книг или фильмов, общеупотребительных клише или иконических образов. Вот и сейчас в коротком стихотворение Ли Шанъиня наткнулся сразу на две фразы, ставшие иконическими образами китайской культуры и заодно – популярными поговорками.

Одна – 巴山夜雨ночной дождь в Башане; ее смысл – тоска и одиночество чужака. Китайские чиновники часто ездили по стране с поручениями, а еще чаще получали назначения на должности в далекие провинции; это одна из традиционных форм противостояния коррупции и сепаратизму – назначать на должности чужаков, не связанных с местными мафиями и не причастных к местным заговорам. Эта практика породила едва ли не самый массовый (по количеству стихов) жанр – «жалобы чужака»; ему отдали дань почти все танские поэты, которых я только читал. Стандартный набор образов: одиночество, ночь, непогода (дождь, снег, холодная роса, иней и т.д.), тоска по жене, родным или друзьям, по своему городу или деревне. Учитывая то, что каждый поэт, даже китайский (который почти всегда еще и чиновник) немного социопат, легко понять, что «одиночество в чужих краях» – это лучшая метафора для выражения социопатических чувств вообще, даже если ты не поэт, а обыватель; не в чужих краях, а дома; не один, а среди близких. Чувство «инопланетянина» знакомо каждому человеку, оно входит в стандартный набор человеческого самосознания, вручаемый нам при входе в этот мир. Поэтому сказать о своем состоянии «ночной дождь в Башане» мог бы, хоть раз в жизни, любой человек.

Другая фраза – 剪西窗燭подстригать свечи у западного окна. Символ интимной беседы мужа и жены, друзей или родственников. Эта поговорка по сей день чрезвычайно популярна. Особенно поразило меня наличие программы (приложения для мобильного телефона) с именем  西窗烛, «Свеча у западного окна». Это, кстати сказать, великолепная образовательная программа, карманный филологический факультет: полная библиотека всей китайской классики, с древности до современности, включая культурное окружение (буддистская литература), со справочным аппаратом и поиском по многим параметрам. Любопытно, что название для нее взято именно из этого стихотворения Ли Шанъиня; образование для автора имеет такой образ: беседа по душам с близким человеком.

Итак, маленькое стихотворение – и три важных культурных символа. Одиночество на чужбине («ночной дождь в Башане»); беседа близких людей («подстригать свечи у западного окна») и – пусть не ставший столь же популярным, но потенциально очень мощный образ: письмо умершей жене.

 

Ты спрашиваешь,     когда вернусь.

                Пока     не знаю,     когда...

В Башане сейчас     ночной дождь

                И осенний    разлив    прудов...

Как бы хотелось     вдвоем подрезáть

               свечи     у западного     окна,

Болтая о том,     что в Башане сейчас

               идет    ночной     дождь...

diejacobsleiter: (Default)
2021-06-19 02:37 pm
Entry tags:

«Она жива еще сегодня, завтра нет...»

李商隱: 登樂遊原 

向晚意不適
驅車登古原
夕陽無限好
只是近黃昏 


Ли Шанъинь. 
Поднимаюсь на плато Ле Ю юань

 

С наступлением вечера

                мысли и чувства в смятении...

Колесницу гоню,

                поднимаюсь на древнее плато...

Заходящим солнцем

                можно любоваться бесконечно,

Если бы только

                не надвигалась ночная мгла...

 

И снова, уже в который раз, самое-самое, общеизвестное, иконическое и культуро-образующее стихотворение. (Поэтому я не стараюсь дать «творческий» перевод: мне важнее идеальная точность, а не благозвучие.) И поэт для меня тоже новый – 李商, Li Shangyin, Ли Шанъинь (813–858), поздне-танская эпоха.

О нем известно не так много. Его чиновно-политическая карьера была не очень успешной: будучи втянут в борьбу придворных партий, он оказался на стороне проигравших. А борьба, как не раз бывало в китайской истории, велась против «мафии евнухов»: это не единственный случай, когда династия рушится из-за непомерного возвышения этой сплоченной группы дворцовых интриганов: закат империи Хань тоже начался с узурпации власти евнухами и попыток других партий восстановить баланс сил. В эту политическую драму оказалась втянута и семья (клан) Ли Шанъиня...

В поздне-танских стихах часто звучит печаль и уныние: все поэты чувствовали, что страна входит в кризис, ее расцвет позади, остается ждать упадка и распада. К этому общему настроению у Ли Шанъиня прибавилась горечь собственных неудач; поэтому в его стихах печаль и уныние глубже, беспросветнее, чем у современников.

***

Символику первых строк понять нетрудно: с приближением вечера (заката – и своей жизни, и страны) мысли и чувства в смятении. Поэт поднимается на «древнее плато» - одну из самых высоких точек в окрестностях столицы: оттуда (и с высоты обобщения, и в перспективе истории) можно составить цельное представление о том, что происходит с тобой и со страной:

С наступлением вечера

                мысли и чувства в смятении.

Колесницу гоню,

                поднимаюсь на древнее плато.

Последние две строки – любование закатом и ожидание ночной темноты – стали популярным символом. Это самое краткое и точное выражение духа поздне-танской эпохи: еще прекрасны ее осенние краски, но уже чувствуется приближение зимнего холода и мрака. Эти строки настолько монументально высечены, что их цитируют очень часто: они приложимы ко многим явлениям в фазе упадка: старение, разочарование, усталость, предчувствие беды.

Ровно такое же ощущение было свойственно последним годам европейской цивилизации перед ее крушением в 1914 году. С одной стороны – небывалый культурный расцвет; с другой – чувство конца истории. С одной стороны – бесконечно прекрасная картина заходящего солнца; с другой – ожидание темноты, беды, катастрофы.

Последние две строки написаны ясно; но не забудем: это китайская поэзия, со свойственными ей сверхсжатостью и анти-грамматичностью. И поэтому, несмотря на ясность, этот словесный натюрморт толкуют по-разному. И так: «заходящее солнце бесконечно прекрасно; но уже наступают ночные сумерки». И так: «бесконечную красоту заката можно оценить только на фоне наступающих сумерек» (наступающий мрак учит ценить красоту заката). Мне кажется более убедительным (и более точно соответствующим тексту) такое толкование: мир все еще бесконечно прекрасен, но он не будет таким всегда; приближается время бедствий.

Заходящим солнцем

                можно любоваться бесконечно,

Если бы только

                не надвигалась ночная мгла...

***

Плато Ле Ю юань – это равнина на возвышенности, с которой открывается вид на столицу Чанъань. Место, облюбованное поэтами: оно упоминается примерно в сотне стихотворений эпохи Тан. И стихи Ли Шанъиня по этому поводу вспоминают первыми. Ле Ю Юань значит нечто вроде «Луга счастливых странствий» или «Поле радостных прогулок». (Думаю, это значение тоже надо учитывать для понимания стихов.) Название это восходит к храму Ле Ю (радостное путешествие), построенному на этом плато много веков назад, при императоре Сюань (в. до н.э.) из династии Западная Хань. Храм был окружен комплексом садов и прудов, часть из которых сохранилась (или реконструирована). 

Но особо ценилось открытое плато, с которого можно было созерцать закаты или любоваться видами на столицу. Сады мало подходят на роль зрительного образа стихов. Он скорее должен быть аскетичным, минималистичным. Хороших иллюстраций я не нашел, но вот эти две акварели дают представление о том, какой круг зрительных образов сформировался в китайской культуре вокруг стихотворения Ли Шанъиня.

С наступлением вечера

                мысли и чувства в смятении...

Колесницу гоню,

                поднимаюсь на древнее плато...

Заходящим солнцем

                можно любоваться бесконечно,

Если бы только

                не надвигалась ночная мгла...


diejacobsleiter: (Default)
2021-06-14 02:04 am
Entry tags:

Бессонное

«Пока мы ставим мосты над реками невежества, они меняют русла», горько заметил Аверинцев. При новом повороте «рек невежества», от дикой немоты и косноязычия к такому же дикому бесстыдному трепу, мосты Аверинцева как будто остаются заброшенными. Его слово обладало силой пробуждать от глухого невежества – не только умственного, но сердечного невежества – советского «нового человека». Постсоветского «нового человека» в его окамененном и непринужденном цинизме это слово, как видно, не трогает. Однако, как мы слышали от Аверинцева, история уже кончалась множество раз. И этот конец пройдет. «Мы не имеем права на отчаяние, ведь правда?»

***

Это Ольга Седакова, эссе об Аверинцеве. Обозначение нового "дискурса" как дикого бесстыдного трепа, конечно, очень точное; но это уже почти банальность, почти похвала. Да и эссе написано почти 20 лет назад. Сейчас для обозначения "дискурса" просятся на язык слова, гхм, совсем неупотребимые в светском разговоре.

***

Зацепился глазом за слово окамененный. Думал, опечатка вместо окаменелый или окаменевший; но нет, это только мое невежество. У слова есть свой неповторимый оттенок и своя давняя история; правда, больше церковная. Иоанн Златоуст: «Господи, избави мя всякаго неведения и забвения, и малодушия и окамененного нечувствия». Из этого красивого окамененного нечувствия и родилось нынешнее популярное скорбное бесчувствиие.

***

И Аверинцев, и Седакова были важными людьми в моей жизни в период пробуждения от советского окамененного нечувствия. Я несколько лет активно вольнослушательствовал в МГУ, и подробные записи лекций Аверинцева до сих пор хранятся в нескольких толстых тетрадках, заполненных мелким почерком, да еще и сокращенным письмом (пчти бз глснх, однми сглснми). Лекции Аверинцева собирали толпы; а к Седаковой я ходил на очень малолюдные семинары; они были не столько "информативными", сколько "форматирующими" - сама личность Седаковой оказывала совершенно магическое воздействие.

***

Мысль Аверинцева о мостах и руслах хороша. Как рыбаки всегда ходят на вчерашнюю рыбалку (т.е. туда, где ловилось вчера); а генералы всегда готовятся к прошедшей войне; так и знание всегда спорит со вчерашним незнанием. Т.е., по сути, зря тратит силы и время. Завтра все это будет неактуально. Лучший способ остановить труд мыслящего человека, разбазарить его силы и превратить его жизнь в глупую шутку - это втравить его в перепалку с лжецами и невеждами, в "спор с веком". Браво, Лукавый! Отлично придумано.
diejacobsleiter: (Default)
2021-06-07 03:40 pm
Entry tags:

Как Пушкин не съездил в Китай

Емельянов-banshur69 про интересное пишет (а я и не знал):

«[Набросок ”О сколько нам открытий чудных”] датируют концом 1829 года и связывают со знакомством в это время Пушкина и П.Л.Шиллинга - изобретателя телеграфа и тибетолога. Шиллинг познакомил Пушкина с Иакинфом Бичуриным. В результате было принято решение о совместной поездке в Китай. Но на эту просьбу Пушкина царь наложил вето.»

Что Пушкин был невыездным, все знают, а вот про Китай я слышу впервые. Архимандрит Иакинф, он же Никита Бичурин, ярчайшая личность, первый синолог, первый систематически образованный знаток китайской литературы и языка, первый переводчик многих ключевых текстов. Если бы он завлек Пушкина в Китай, тот быстро схватил бы язык, начал бы изучать Танскую поэзию и несомненно увлекся бы ее эстетикой предельной эмоциональной сдержанности и непрямого высказывания (личное через внеличное и т.д.), пристрастился бы к открытым концовкам и антиграмматическим словесным натюрмортам. И стал бы писать примерно так.

Помнить чудо мгновение
Впереди явиться
Мимо лететь видеть
Гений чистый красивый

И тогда русская поэзия могла повернуть совсем в другую сторону. 
Ну или нет. Она ведь и так не пошла его путем европейского классицизма, а свернула в противоположную сторону; вряд ли пошла бы и китайским путем. Ей пришлось бы отказаться от гитары (! - а она за один намек на это готова убить), от рифмы «твоя-моя», от душераздирающих признаний в любви, а главное – от ни в какие ворота не лезущего постоянного Я-канья. Нет-нет, это святое, от этого она точно не отказалась бы. Все осталось бы как есть.

PS. На самом деле, экспедиция Шиллинга и Иакинфа отправилась не в Китай, а в приграничные области, в Кяхту.

diejacobsleiter: (Default)
2021-05-27 03:45 pm
Entry tags:

На пути к Сократу

Чем больше знаешь, тем меньше знаешь.
diejacobsleiter: (Default)
2021-05-25 11:12 pm
Entry tags:

Не было такого в Поднебесной...

Фрагмент из Ли-цзи, «Записок об этикете-ли». Читая такое, перестаешь удивляться тому, что конфуцианцы так раздражали императоров и князей.

天子之元子士也。天下無生而貴者也。繼世以立諸侯,象賢也。以官爵人,德之殺也。死而謚今也古者生無爵死無謚。


Старший сын Сына Неба (наследник императора) – всего лишь служилый человек. Не было такого в Поднебесной, чтобы родился – и сразу знатный. Становление князей шло через следование примеру старших поколений, через подражание совершенномудрым. От титулов и почестей нрав (дэ) людей портится. А посмертные имена – это вообще современное новшество; в старину не было ни урожденных аристократов, ни посмертных имен.

(«Посмертное имя» давалось царям, князьям, крупным сановникам или даже просто влиятельным людям; так что после смерти их в текстах называли не прижизненным, а посмертным именем. Например, Шихуанди – посмертное имя; прижизненное у него было Ин Чжэн. Сегодня иероглиф ши, , «посмертное имя» означает «улыбающееся лицо». Смайлик, то есть.)

Ли-цзи – книга не из «седой древности», а из Осевого времени; и эти мысли вовсе не обязательно такие уж традиционные. Ссылка на авторитет древних – неизменный аккомпанемент к любому высказыванию, даже самому новаторскому. Но может быть, что отсутствие жестко-фиксированной родовой знати и в самом деле было характерной чертой древнекитайского общества; я не знаю. Там всегда была сословность, да; но она была не замкнутой, не кастовой, не привязанной к происхождению. Социальные лифты работали хорошо, и подняться из грязи в князи (как и упасть обратно в грязь) было вполне возможно.

Но надо осознать: эта красивая меритократия имеет один «баг», из-за которого ее легко превратить в тоталитарную легистскую диктатуру. Почести и богатства не падают с неба, даже в Поднебесной; они кем-то выдаются или отнимаются. А это – легко понять – инструмент неограниченного контроля. Просто приглашение потенциальному диктатору.

Именно этот инструмент с упоением описывает заклятый оппонент конфуцианства, автор «Книги правителя области Шан»: «Бедные должны выгадывать от наград, чтобы разбогатеть; а богатые должны страдать от наказаний, чтобы обеднеть. Важная вещь в управлении государством: сделать богатых беднее, а бедных богаче. В этом случае страна будет сильной.» Похожие размышления у него и о титулах и знатности; не буду уж сейчас искать.

Легисты тоже считают, что от рождения люди равны; только, в отличие от конфуцианцев, с их эмпатией, справедливостью, уважением ко всем и «образованием для всех, независимо от происхождения», они делают другие выводы: у людей нет прав на наследуемые титулы и богатства; следовательно, мы будем произвольно и непредсказуемо давать их и отнимать, и не останется ни одного способного нам противостоять, ибо опереться ему будет не на что; и станут тогда все ходить перед нами как шелковые, размахивая красными флагами и славя наше мудрое правление...

Эта проблема не имеет решения. Жестко-сословная система с родовой аристократией нехороша; но она создает сильные противовесы центральной власти, очаги потенциального сопротивления и конкуренции. Меритократическая система, основанная на идее изначального равенства, хороша; но она уничтожает противовесы и очаги сопротивления, пролагает путь потенциальному диктатору.

Но ведь так и вообще устроен человейник: не существует никакого «единственно-верного учения», ни одного «окончательно-правильного» способа построения общества и государства. Это всегда многовариантность и двусмысленность, всегда инь-ян. В одних ситуациях работают одни модели, в других другие. Чаще работают сложные гибриды в состоянии хрупкого равновесия.

А верить, как марксисты, в прогресс государственных моделей, который шел, шел, дошел до сего дня и остановился  в изумлении, ибо увидел в нас с вами венец эволюции и предел своих мечтаний; и тогда, как писал Щедрин, «история прекратила течение свое», – верить в эту чушь, хоть и модно, но как-то совсем уж стыдно. Верить, как перестроечная советская интеллигенция, что есть некая правильная модель, «как в цивилизованных странах», и ничего другого быть не может, потому что не может быть никогда, – эта наивность бывших пионеров, не могущих жить без окончательно-правильной идеологии, была простительна в 90-е; но после стольких лет в меняющемся мире можно было бы уже и призадуматься...

diejacobsleiter: (Default)
2021-05-24 12:10 pm
Entry tags:

Сила, слабость и дипломатия

Читая в китайских блогах разборы одного текста Конфуция (иногда глупости, иногда очень интересные и неожиданные ракурсы), наткнулся на рассыпанную по этим блогам дискуссию по поводу дипломатии.

Один пишет:

Есть известная современная поговорка, что у слабых стран нет дипломатии. Вежливость основана на национальной силе: без поддержки национальной силы она будет казаться слабостью и запуганностью. Поэтому некоторые страны не решаются быть вежливыми: хотя они и слабы, им приходится проявлять грубость и зло.

Другой написал целую статью "У слабых стран нет дипломатии? Слабым странам нужна отличная дипломатия!" (она хорошо переводится гугле-переводчиком), с обильным привлечением материалов из китайской и европейской истории: как дипломатия Талейрана помогла спасти разгромленную Францию; как сильная австрийская дипломатия, несмотря на хроническую слабость австрийской армии, способствовала выживанию и расширению империи Габсбургов; как слабая немецкая дипломатия обнуляла эффект прусской силы и т.д.

Интересная тема, косвенно пересекающаяся с мыслями Сунь-цзы о том, что лучшая победа - та, что достигнута без единой битвы, штурма или убитого солдата: только средствами шпионажа, дипломатии и интриг. Талейран, интриговавший на противоречиях между странами-победительницами Наполеона и тем вернувший Франции все дореволюционные территории, действовал строго по Сунь-цзы.

Поговорку "у слабых стран нет дипломатии" по-русски я в гугле вообще не нашел; по-английски она известна мало, по-китайски цитируется массово. Авторство этой фразы приписывается разным людям: либо одному советнику Дэн Сяопина, либо дипломату времен Гоминьдановской республики Лу Цэн-цяну (интересная личность). У второго она полностью звучит так: "У сильных стран нет уважения к морали; у слабых стран нет дипломатии".
diejacobsleiter: (Default)
2021-05-16 09:35 am

14-9. Этот?! Этот?!...

И последний из четырех текстов в которых упоминается Гуань Чжун, – чтобы уже закрыть обсуждение этого персонажа в Лунь Юй. 14-9 – это запись не уроков, а «кулуарной болтовни»: ученики или посетители спрашивают мнение Конфуция о знаменитых политиках современности, а он отвечает в своей, как обычно, живой и непринужденной манере.

14-9

Кто-то спросил о Цзы Чане. Конфуций сказал: «Гуманный, добросердечный.» Спросили о Цзы Си. «Этот?! Этот?!» Спросили о Гуань Чжуне. «Это был человек, [в пользу которого] у Бо и его клана конфисковали селение Пянь вместе с тремя сотнями жителей; а тот, хоть и питался одним грубым рисом, до последних зубов [= лет жизни] не вымолвил ни слова жалобы».

Последнее выражение из Лунь Юй перешло в народные поговорки: что-то вроде «нет зубов, а не жалуется» или «ни зубов, ни жалоб»; но комментаторы пишут, что у Конфуция речь не о зубах, а о годах жизни. Впрочем, если рядом нет дантиста, то выпавшие зубы – тоже показатель возраста; и «до последних зубов» – то же, что «до последних лет».

У иезуитов вся эта история объясняется так, что князь Хуань-гун в наказание за какие-то преступления отнял у лидера аристократического клана Бо его имения в поселке Пянь и передал Гуань Чжуну в пользование («кормление»?). Бо, однако, никогда не роптал на это решение, хоть и доживал в нищете: он считал кару заслуженной, а Гуань Чжуна – более достойным человеком, чем он сам.

Возможно, это идеализированное объяснение, и Бо молчал не из уважения к авторитету Гуань Чжуна, а из страха перед его могуществом. Правда, я не встретил никаких свидетельств свирепости и мстительности Гуань Чжуна – даже у трезвого и скрупулезного Сымы Цяня. Может, и в самом деле его авторитет был очень высок, – почему надо непременно верить только «плохим», циничным объяснениям и не верить «хорошим»? Это противоречит здравому смыслу.

Но что хочет сказать Конфуций, характеризуя Гуань Чжуна именно этой историей? Сейчас уже трудно дать точный ответ, можно только предположить, что Конфуций выбрал «сложный» образ для характеристики сложной, неоднозначной исторической личности.

Сама история с наказанием Бо – чисто легистская. Никто не должен чувствовать себя в безопасности, ничье состояние не должно быть стабильным: таков принцип тотального легистского террора (в «Книге правителя области Шан» это прописано с циничной прямотой). Чем влиятельнее и богаче человек, тем больше страха он должен испытывать: именно он – самый опасный враг для абсолютной власти царя. Награды и наказания – главный инструмент легистской власти: обогатить бедного, разорить богатого; а потом снова поменять их местами. «И последние станут первыми»; и первые станут последними; и никто не должен чувствовать, что это окончательно; никто не должен быть уверен в завтрашнем дне; никто не должен знать, где монарх или его канцлер поставит запятую в «казнить нельзя помиловать». Именно это и произошло с аристократом по имени Бо: был ли он виновен, неизвестно; но наказали его чисто по-легистски: «из князи в грязи».

А что он не роптал – так или иначе показывает политическую силу Гуань Чжуна; внушаемое им уважение или страх; а может быть, убедительность его программы и поступков. У Конфуция все это вызывает смешанные чувства. И другие тексты подтверждают его непростое отношение: он высоко ценит отдельные достижения Гуань Чжуна, но невысоко ценит его личность; а кроме того – он противник легизма вообще и гос. террора – в частности. Простого ответа на вопрос о Гуань Чжуне он дать не может.

В этом тексте рядом с Гуань Чжуном упоминается еще один очень яркий персонаж китайской истории, в которой «дух Осевого времени» (Форма + Личность) веял в то время с не меньшей силой, чем в классической Греции. Это Цзы Чань, один из законодателей и правителей мини-княжества Чжэн, автор первого в Китае уголовного кодекса и создатель юридической машины (в которой крутились судьи, адвокаты, жалобщики, обвиняемые и обвинители), человек демократических убеждений, хотя и работавший в условиях олигархического коллективного правления; враг абсолютизма (который в княжестве Ци устанавливал Гуань Чжун, а в княжестве Чжэн пытались установить подобные ему легисты-реформаторы), даже лидер народной революции против путча абсолютистов; просвещенный и гуманный правитель, пользовавшийся уважением и «простого народа», и аристократии, и «политологов-профессионалов» вроде Конфуция; человек незапятнанной репутации, которого еще долго вспоминали с благодарностью.

Другой персонаж, упомянутый в разговоре, известен в западной литературе плохо; о нем рассказывают только китайские источники. Это Цзыси. В старинных комментариях пишут, что это был политик-авантюрист, поддержавший узурпатора трона в княжестве Чу, и что его политика оборачивалась хаосом и беспорядками. Конфуций при упоминании его имени закипает: «Этот?! Этот?!» И не хочет даже обсуждать.

Так что по-настоящему интересны тут только двое – Цзы Чань и Гуань Чжун. Два великих политика и мыслителя эпохи «Весен и осеней». Два человека, поставивших Закон в центр своей политики. Но один – создатель абсолютной легистской монархии, а другой – создатель некоего подобия монархии-республики, сочетающей личную власть (которую он в конце жизни получил) с уравновешивающими ее институтами демократии и олигархии. Первый был талантливее, активнее, успешнее; второй был этичнее, гуманнее, и его программа не была реализована вполне.

Мой любимый комментатор Лунь Юй, конфуцианец XII века Чжу Си тут плавно входит в колею "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха и заканчивает изящной формулой сравнения:

Могут спросить: Гуань Чжун и Цзы Чань – кто из них выше? Отвечу так: Этические качества Гуань Чжуна уступают его способностям. А способности Цзы Чаня уступают его этическим качествам.

diejacobsleiter: (Default)
2021-05-16 06:50 am
Entry tags:

Репутация

Встретил у моря одного местного парня. Он, таинственно тараща глаза, спросил: "А правду ли тут все говорят, что вы недавно поймали огромного парго?" - "Двух" - ответил я, гордо подбочась.

В самом деле, наша техника "дальнего заброса", когда мы (я или дочь) заплываем на полсотни метров от берега и бросаем наживку, приносит необычный улов - крупную или редкую для береговой ловли рыбу вроде акул. 

Красный парго или снаппер (pargo rojo, red snapper) - очень популярная тут рыба; промысловые рыбаки ее грузят бочками. Но у берега парго - редкость. Мы вытащили дважды огромных полосатых парго. Это странное существо с телячьими губами, собачьими зубами, ноздрями-трубочками и печальным взглядом:



 
diejacobsleiter: (Default)
2021-05-14 07:07 pm

3-22. Как неглубока его миска!

Бетховен, первоначально посвятив свою лучшую симфонию Наполеону, снял посвящение и порвал в клочья титульный лист, когда узнал о коронации Наполеона в качестве императора. Надежда, что пришел Освободитель Человечества, не оправдалась. Наполеон оказался не большим человеком, а непомерно раздувшимся ничтожеством, мещанином-властолюбцем. Что стало еще заметнее, когда он начал назначать родственников на важные посты.

Конфуций в похожей ситуации выразил свое разочарование Гуань Чжуном, его мещанским снобизмом. Попав во власть, он повел себя как нувориш: стал жить на широкую ногу, разбрасываясь деньгами и присваивая княжеские привилегии.

3-22

Учитель сказал: «Как все-таки мелок сосуд Гуань Чжуна! Кто-то скажет: ‘Может быть, Гуань Чжун был бережлив?’ Отвечу: Гуань Чжун владел тремя зданиями (поместьями?), а его служащие не совмещали должностей. Какая же это бережливость? ‘Если так, то, может быть, Гуань Чжун был знатоком этикета-ли?’ Отвечу: князья насаждали у своих ворот заслоны; Гуань Чжун тоже насадил заслон у ворот; князья имели для дружеских встреч стойку для кубков; Гуань Чжун тоже имел такую стойку для кубков. Если Гуань Чжун знал этикет, то кто же тогда не знал?!»

Это красивый текст, играющий выразительными метафорами и иллюстрациями. Но, как и все тексты, в которых упоминаются подробности древнего быта или культуры, он вызывает у комментаторов и переводчиков наибольшие трудности и разночтения.

Самое красивое тут словечко – сосуд, ци, . Им называют ритуальные сосуды, простую посуду и инструменты (знаменитая фраза из Лунь Юй: 君子不 «джентльмен – не инструмент [в чужих руках]»). А вслед за сосудом это слово стало обозначать уже всякую вместимость, емкость, а отсюда перешло на личность: способность, талант, масштаб личности. Но даже говоря , как в этом тексте, о таланте или масштабе человека, надо не терять из виду образ сосуда: Как все-таки мелок сосуд Гуань Чжуна!

Больше всего разночтений вызывает фраза сан гуй, 三歸. Кто-то говорит о «трехвозвратной (?!) башне», кто-то о трех поместьях, кто-то о трех офисных зданиях, кто-то о трех главных женах (не считая остального гарема), кто-то о казнокрадстве: мол, Гуань Чжун удерживал в свой карман часть собираемых гос. налогов. Все-таки, «три поместья» кажутся более логичным толкованием, но из словарей его вывести трудно. Темное место и для китайских комментаторов.

«Совмещение должностей», т.е. возложение на работника множества разных задач было обычным делом: и штат бездельников не раздувается, и люди держатся в тонусе, не расслабляются, и на зарплате экономия. У Гуань Чжуна штат был большим, чиновники не совмещали должностей, денег на них уходило слишком много. Бросаться деньгами – повадка нувориша и выскочки, маленького человека с большими деньгами.

«Заслоны у ворот» тоже не совсем понятны: Чжу Си говорит, что это растительные щиты-заслоны, которые насаждали, чтобы закрывать от зевак вид того, что делается внутри княжеской резиденции. Тщеславный Гуань Чжун тоже захотел иметь такое.

«Стойку для кубков» объясняют с большей уверенностью. Сверх-регламентированный китайский этикет предполагал в застольях ставить опустошенные кубки на специальные стойки; причем в домах людей разного положения их устройство было разным. Гуань Чжун завел себе такую же, как у монархов.

Конфуций играет выразительными бытовыми деталями; но для понимания его мысли они не так важны, как картина в целом: Гуань Чжун, попав в высший эшелон власти, не мог сдержать жадности и тщеславия, хотел, чтобы было «богато» и напоказ. Остался «мещанином во дворянстве».

В других текстах (см. предыдущий пост) Конфуций высоко оценивает его политические достижения; а здесь он не то чтобы винит его в каких-то злодействах, а просто высказывает разочарование его личностью. Маленький человек, попавший в большую историю и даже совершивший в ней много славных дел. Бывает и такое. Взять того же Наполеона...

Из старинных комментариев, которые приводит Чжу Си:

«Большой человек начинает с личного совершенствования, потом переходит к выправлению семьи и кончает самим государством; так он пускает глубокие корни и развивается широко вдаль. Крупная личность, по словам Ян Сюна, напоминает круг и наугольник, уровень и плотничий шнур. Сначала она приводит в порядок себя, а потом уже и других.»

diejacobsleiter: (Default)
2021-05-13 01:07 pm

14-16, 14-17. Если бы не Гуань Чжун...

子路曰:「桓公殺公子糾,召忽死之,管仲不死。」曰:「未仁乎?」子曰:「桓公九合諸侯,不以兵車,管仲之力也。如其仁!如其仁!」

子貢曰:「管仲非仁者與?桓公殺公子糾,不能死,又相之。」子曰:「管仲相桓公,霸諸侯,一匡天下,民到于今受其賜。微管仲,吾其被髮左衽矣。豈若匹夫匹婦之為諒也,自經於溝瀆,而莫之知也。」

Два соседних текста, начинающихся одинаково: в одном Цзылу, а в другом Цзыгун упрекают Гуань Чжуна в том, что он не жэнь, т.е. не соответствует высокому стандарту человечности, потому что ему не хватило характера, чтобы погибнуть вместе с князем Цзю, у которого он был наставником-советником. (Подробнее об этой истории я писал здесь.) Цзылу напоминает, что другой советник, Шао Ху, убил себя; а этот оказался «слабаком». Конфуций возражает, сбивая с учеников судейский апломб.

14-16

Цзылу сказал: «Когда Хуань-гун убил своего брата Цзю; Шао Ху погиб вместе с ним, а Гуань Чжун не погиб.» И добавил: «Это – от недостатка жэнь.» Учитель сказал: «Хуань-гун смог собрать и объединить (примирить?) девять вассальных князей; и не боевыми колесницами, а одними лишь способностями Гуань Чжуна. Вот какова его жэнь! Вот какова его жэнь!»

14-17

Цзыгун сказал: «Гуань Чжуну явно не хватало жэнь. Когда Хуань-гун убил своего брата Цзю, он не только не смог умереть, но еще и министром у него служил.» Учитель сказал: «Гуань Чжун, будучи министром у Хуань-гуна, сделал его гегемоном над вассальными князьями, объединил и привел в порядок Поднебесную, так что народ до сих пор наслаждается плодами его благодеяний. Если бы не Гуань Чжун, мы бы носили волосы распущенными и запахивали бы одежду налево [как варвары]. Он что, должен был последовать суеверию простолюдинов и покончить с собой в грязной канаве, в безвестности?!»

На эти тексты замкнуто много мыслей, высказанных в Лунь Юй много раз.

Первая – это, конечно, «двойной стандарт» человечности у Конфуция: требовательность к себе, снисходительность к другим. Требовать героизма можно только от себя. Упрекать других за его отсутствие – ханжество, повадка низкого человека. Единственное, чего можно требовать от других – чтобы следовали «золотому правилу» взаимности: «не делай другому чего не желаешь себе». Все остальные этические стандарты, особенно те, которые могут стоить жизни, приложимы только к себе.

Вторая мысль, не раз звучащая в Лунь Юй, – об умении быть благодарным к прошлому. Оценивая жизнь и деяния человека, важно не впадать в мелочное судейство, не ругать его за то, чего он не сделал, а быть благодарным за то, что сделал.

Третья мысль – об идеале человека и его самореализации. Я уже приводил текст (не могу найти ссылку), в котором Цзылу спрашивает об идеальном человеке, а Конфуций, отвечая, дает портрет самого Цзылу, только слегка идеализированный. Нет никакого всеобщего идеала; лучшее, что может сделать каждый человек, это реализовать свой эйдос. И Гуань Чжун это сделал. Он реализовал не простонародно-суеверный идеал верности (слуга гибнет со своим хозяином), а свой эйдос, свой потенциал. И благодаря этому в Поднебесной прекратились раздоры между удельными князьями, воцарился мир, возродилась высокая культура Чжоу.

И еще одна мысль, которая не могла не прийти в голову составителям Лунь Юй, – о судьбе самих Цзылу и Цзыгуна. Цзылу погиб жестокой смертью в совершенно такой же ситуации, как у Гуань Чжуна, пытаясь защитить своего князя. Спрашивая, Цзылу исходил именно из такого идеала верности, и свою цельность и искренность он потом доказал смертью: каких еще доказательств тут можно требовать? Цзыгун, «софист», сделан из другого теста. Он прожил долгую, прагматичную, успешную жизнь; представить его, как Цзылу, безоглядно умирающим за какого-то князя – трудно. (Разве что - за Конфуция, ради которого он, как известно, пускался в опасные авантюры.) Но в этом разговоре его интерес – «теоретический»; его вопрос – софистическая игра ума, не более.

В этих двух текстах Конфуций однозначно защищает Гуань Чжуна и высоко оценивает сделанное им. Главные политические принципы Конфуция – неприятие княжеского сепаратизма, единство империи Чжоу и поддержание культурной традиции – были успешно реализованы в политике Гуань Чжуна и князя Хуань-гуна.

Но в другом тексте он резко критикует личность Гуань Чжуна; этот выпад я разберу в следующий раз.


diejacobsleiter: (jiao violet)
2021-05-12 10:42 am
Entry tags:

Еще немножко истории

VII век до н.э., «империя» (т.е., скорее, конфедерация) Чжоу ослаблена, на дворе – «Период весен и осеней» (741-476), время смут и распада. Одно из сильнейших в то время княжеств – Ци. В 697 г. на его трон восходит Лю Чжу-эр, известный под тронным именем Сян-гун (князь Сян). Это был дурной правитель, известный своим любвеобилием и распущенностью: помимо обычных гаремных развлечений, не чурался и инцеста, и его связь с сестрой Вэньцзян имела потом неприятные последствия.

Эта сестра была выдана замуж за правителя княжества Лу князя Хуаня и родила ему троих детей. Однако, когда князь Хуань с женой посещал Ци, она возобновила связь с братом; и кто-то нашептал рогатому мужу об инцестуальной связи его жены. Замять скандал не было возможности, поэтому циский князь Сян-гун просто приказал своему сводному брату Пеншену убить луского князя. После этого он открыто продолжил отношения с сестрой. Княжество Лу возмутилось, но войны начинать не стало: Ци было намного сильнее. Однако, Сян-гун все равно решил умиротворить соседа и демонстративно казнил убийцу – своего брата Пеншена. Классика макиавеллизма: сначала найти верного исполнителя для грязного дела, а потом его демонстративно наказать, чтобы удовлетворить обиженных, отвести от себя ненависть, а заодно избавиться от потенциального шантажиста.

Правление Сян-гуна длилось 9 лет. Он был убит своим родственником, который тоже через несколько месяцев был убит в ходе дворцового заговора. И тогда началось соперничество между двумя братьями Сян-гуна, которые во время его правления были предусмотрительно вывезены в соседние княжества – Цзю и Лу (то самое, чьего князя убил Сян-гун и где правил Чжуан-гун, сын убитого князя и его неверной жены).

И тут начинается история первого легистского проекта и деятельность интересующего меня персонажа – родоначальника легизма Гуань Чжуна. (Начало разговора о нем – здесь.)

Соперничество между братьями Сян-гуна, за каждым из которых, конечно, стояла большая партия сановников и аристократов, развивалось так. Принц Сяобай вернулся в Ци и объявил себя князем (потом ему было дано тронное имя Хуань-гун). Ему быстро удалось взять под контроль правительство и армию; но его старший брат Цзю, прятавшийся в княжестве Лу, выдвинул встречные претензии, которые были поддержаны некоторыми сановниками в Ци, а также луским правителем Чжуан-гуном, сыном убитого князя и его неверной жены Вэньцзян. Для княжества Лу это был хороший шанс отомстить за убитого и подмять Ци под свой контроль. Лу вторглось в Ци, но потерпело сокрушительное поражение; вслед за этим уже Ци атаковало Лу и победило. Мятежный принц был убит.

У этой истории есть интересная грань. Каждый из принцев-соперников имел наставника-воспитателя. У принца Сяобая это был Бао Шу, у принца Цзю это был тот самый Гуань Чжун. С юности они были близкими друзьями и партнерами по бизнесу. Оба были, что называется, яркими личностями: хорошо образованы, талантливы, активны. Оба обещали раскрыться в крупных государственных деятелей. При этом, Бао Шу всегда признавал, что его друг талантливее и достойнее занимать высокую должность.

Когда вторгшиеся цисцы атаковали мятежного принца Цзю, Гуань Чжун защищал его, отстреливаясь из лука. Он чуть не убил князя Хуань-гуна: стрела попала в пряжку ремня. Когда принц Цзю был убит, некоторые из его свиты тоже были убиты или из верности покончили с собой, но Гуань Чжун остался жив (за что потом подвергался упрекам в недостаточной верности) и вернулся ко двору луского князя.

По окончании смуты князь Хуан-гун предложил своему наставнику Бао Шу пост канцлера (первого министра и советника), но тот отказался и предложил вместо себя Гуань Чжуна как человека более достойного, сопроводив это предложение длинным перечислением того, в чем он уступает Гуань Чжуну. Князь воскликнул: «Но он же чуть не убил меня!». Бао Шу ответил: «Он действовал так из верности. Возьмите его к себе; он будет поступать так же ради вас». После долгих уговоров князь согласился.

Но возникла другая проблема: как забрать его у лусцев. Одаренность Гуань Чжуна была известна; луский князь мог захотеть оставить его у себя в правительстве; либо убить, чтобы он не достался врагу. Тогда Бао Шу предложил сказать лусцам, что Гуань Чжун нужен для демонстративной казни за участие в бунте, и казнь эту собираются провести в княжестве Ци, в назидание подданным. На правах победителя в войне, Хуань-гун твердо потребовал выдачи, и луский князь согласился. Гуань Чжуна повезли в Ци как опасного преступника, приговоренного к казни, но по приезде назначили на самый высокий пост в государстве. И с этого момента начинается история первых в мире легистских реформ.

И с этого же момента жизнь князя Хуань-гуна была предельно тесно связана с Гуань Чжуном: после 40 лет совместного правления они умерли один за другим с небольшим интервалом. Княжество Ци за это время достигло наивысшего расцвета и стало бесспорным лидером Поднебесной.

В определенном смысле, помимо тоталитарных легистских новшеств Гуань Чжуна, это было идеальное конфуцианское правление: князь ни сам не пытался, ни другим князьям не позволял узурпировать права и привилегии и посягать на власть императора. Он честно поддерживал культурную традицию и политический баланс Чжоу, называемый «фэнцзян» (конфедерация вассальных княжеств под не-жесткой властью императора, с высокой свободой местного управления и культурного разнообразия), за что получил от Сына Неба титул «гегемона», князя над князьями, фактического правителя всей Поднебесной...

diejacobsleiter: (Default)
2021-05-11 03:39 pm
Entry tags:

Большое и малое

Композиторы-романтики, особенно волосатые салонно-фортепианные гении, часто обнаруживали в крупных формах удивительную беспомощность: слушать длинные вещи Листа, Шумана или Шопена - пытка, лишь отчасти вознаграждаемая интересным "материалом". В отличие от поколения венских классиков, которые усилие по созданию органичной и цельной формы брали на себя, романтики это усилие перекладывали на исполнителя, слушателя или, чаще всего, на русский авось: "авось это попурри из мелодий сложится как-нибудь в целое". 

Но в малых формах, где нехватка образования была не так заметна, и интуиции и таланта обычно хватало, они создавали шедевры. У Шуберта это песни и сборники миниатюрных танцев (вальсы, экосезы). А у Шопена это прежде всего мазурки. Там его дурновкусие заметно меньше, а талант раскрывается во всю силу. Вот одна маленькая мазурка в фантастически хорошем исполнении Марии Жуан Пиреш:


 
diejacobsleiter: (jiao violet)
2021-05-10 09:47 am

Путь к деспотии устлан законами

В Лунь Юй есть несколько текстов с упоминанием Гуань Чжуна; Конфуцию трудно было обойти молчанием этого крупного политика и мыслителя старшего поколения. Чтобы понять эти тексты, приходится и мне покопаться в истории Гуань Чжуна. Если не считать Мо-цзы и философскую школу моизма, появившуюся после Конфуция и довольно быстро сошедшую со сцены и рассосавшуюся по другим школам, у конфуцианства было только два основных оппонента – даосы и легисты. Лао-цзы считается родоначальником  первой линии, Гуань Чжун - второй. (Кому интересно – английская википедия выдает отличную статью про Гуань Чжуна.) 

В раннем наследии легизма есть несколько сильных книг; самая яркая и радикальная – Шан Цзюнь Шу, «Книга правителя области Шан» (IV век до н.э.). Ее легко найти в переводах, и английском, и русском.

Но истинным основателем легизма считают Гуань Чжуна. Он жил в VIII-VII веках в княжестве Ци; происходил из купеческого сословия (т.е. не аристократ), а с 685 по 645 годы (40 лет) занимал должность «канцлера» (первого министра и советника) при князе Хуань-гуне, т.е. был вторым человеком в государстве. Он провел радикальные экономические и политические реформы и сделал княжество Ци самым сильным и процветающим на то время (время распада и угасания империи Чжоу, период «весен и осеней»).

Гуань Чжун первым в китайской истории высказал мысль о главенстве закона и о единстве всех перед законом; первым сделал слово закон ключевым понятием государственного управления. Он же первым возвел наказание в главный инструмент политики (наказывали и раньше; но раньше не было легистской идеологии наказания). Он первым ввел государственную монополию на важные промыслы (тогда это были соль и железо) и совершенно советское гос. регулирование цен и контроль над торговлей.

Смысл его политики легко понять: абсолютизация власти князя, ослабление аристократии, плановая экономика и уничтожение всех форм самоорганизации, которые могли бы конкурировать с центральной властью. Как все левые реформаторы, он атаковал семейно-клановое устройство, ликвидировал крупные кланы-общины, раздробив сельское общество до уровня разрозненных семей. Он разбил крупные сельскохозяйственные районы на отдельные деревни с предписанием каждой деревне своего промысла – что выращивать и в каких количествах. Он отнял у аристократов право формировать военную силу и перевел военное ведомство на централизованную рекрутскую систему набора солдат. Он разбил княжество на уезды, которыми управляли не наследственные аристократы, а назначенные князем чиновники (то же потом сделал и Цинь Шихуанди). И т.д. и т.д.

После долгих лет раздрая и гражданских конфликтов, княжество было умиротворено и вошло в период процветания и стабильности; но, как легко догадаться, это благоденствие закончилось со смертью князя и уходом Гуань Чжуна.

Гуань Чжун – неоднозначная личность (а однозначные разве бывают?); в некоторых отношениях он был типичным легистом, в других – типичным конфуцианцем: например, говорил о том, что отношения правителя и народа должны строиться на основе искренности-синь и ритуала-ли. Основой политики он считал правильный подбор людей – отказ от привилегий аристократам, уважение к квалификации и личным качествам, продвижение талантов.

Но в целом его идеология – это, конечно, типичный красный легизм: под лозунгами свободы выстроить тоталитарный свинарник; под лозунгами равенства и уничтожения сословий создать систему абсолютного единовластия (а абсолютизм, напомню, – это не монархия, а пародия на нее, форма вырождения и самоуничтожения монархии).

Гуань Чжун если и писал что-то, то до нас это в первоначальном виде не дошло. Сохранилась огромная книга, названная по его имени «Гуань-цзы»; но она написана не им, а составлена в "Академии княжества Ци" 300 лет спустя, в IV-III вв. до н.э.. Эта академия Цзися, кстати сказать, была уникальным явлением в истории Китая и мира: огромное учебно-научное учреждение, поддерживаемое правительством (гранты, стипендии), приютившее тысячи мыслителей всех научных и философских школ, без дискриминаций и предпочтений. Там собирались и издавались древние тексты, компилировались философские антологии.

«Гуань-цзы» и была такой антологией, составленной из фрагментов учений разных школ. Это самый крупный текст в политико-социально-философском жанре, дошедший от до-циньской эпохи. Первоначально это было собрание из 564 (!) трактатов, потом часть была утеряна, а другая часть уплотнена. Сегодняшние остатки – это всего 86 трактатов.

Первый полный перевод «Гуань-цзы» на английский появился только несколько лет назад. (Еще одно свидетельство того, как мало изучен Китай: ведь это, как пишут немногие специалисты, один из главных текстов для понимания китайского Осевого времени.)

Среди 86 книг "Гуань-цзы" есть и тексты Гуань Чжуна; но какие именно и насколько они аутентичны – сказать трудно. Некоторые фрагменты совпадают со свидетельствами из исторических книг, так что можно предположить, что они восходят к его авторству. Например, следующие фразы звучат вполне аутентично:

·        Законы – это отец и мать для народа;

·        Правитель и чиновники, высшие и низшие, знатные и подлые — все должны следовать закону; это и называется великим искусством управления;

·        Только управляя на основании закона, можно выдвигать достойных и устранять плохих;

·        Закон стоит не под, а над государем; сам правитель обязан выполнять его директивы;

·        Закон ограждает народ от необузданности государя, у которой нет границ.

Это выглядит прекрасно и благородно только на очень простодушный взгляд. Нельзя забывать: всякая идеология государства-машины подразумевает Верховного Машиниста; всякая идеология равенства перед законом подразумевает Верховного Законодателя и Уравнителя; всякое «выравнивание социальной почвы» – это расчистка площадки для абсолютной, ничем не ограниченной власти. Которая главным инструментом управления делает страх наказания. Вот еще цитата из Гуань Чжуна: «Когда боятся наказаний, то управлять легко».

Гуань Чжун, конечно, был не злодей-кровопийца, а талантливый и ответственный политик. Современники и ближайшие потомки вспоминали его с благодарностью. Он – автор успешного государственного проекта, причем, совершенно нового типа, основанного на не слыханных доселе идеях и ценностях. Все это говорит о незаурядном таланте.

Правда, проект был успешным недолго: 40 лет. Но ведь все тоталитарные проекты живут недолго. А то, что Гуань Чжун создал, это оно и есть – тоталитарное государство, самое дьявольское политическое изобретение в истории. Какими бы этичными «конфуцианскими» оговорками не сопровождалась политика Гуань Чжуна, какими бы правильными ни казались отдельные его решения (прищучить аристократов-сепаратистов, например), никуда не денешься: перед нами – убежденный предшественник Сталина, Гитлера и Цинь Шихуанди.

Кстати, о недолговечности таких проектов. Именно поэтому я и не склонен верить в триумфальное шествие по планете нынешнего китайского режима (тоже чисто легистского, несмотря на притворное конфуцианство): все это – ненадолго...

diejacobsleiter: (Default)
2021-05-08 08:15 pm

3-13. Между Ао и Цзао

王孫賈問曰
與其媚於奧寧媚於竈何謂也
子曰

不然獲罪於天無所禱也。


Вансун Цзя, спрашивая, сказал:
«’Чем кланяться [в юго-западном углу] Ао,
лучше кланяться [перед очагом] Цзао,’ –
не так ли?»

Учитель сказал: «Не так.
‘Кто виноват перед Небом –
нет тому места молиться’.» 

***

Я давно откладывал разбор этого текста. Его понимание полностью зависит от знания контекста. Контекст утрачен, наверное, даже для китайских специалистов; а мои представления тут совсем туманные. Но первый заход сделать уже можно.

Изгнанный из Лу, Конфуций отправился в соседние княжества – и для сбора культурологического материала (манускрипты, песни, предания, ритуалы), и для поиска места службы. Его поездка в Вэй была одна из самых непростых и опасных; ему даже пришлось бежать оттуда, спасая жизнь.

В тексте 3-13 зафиксирован один из его политических разговоров – с военным министром по имени Вансун Цзя, который в своей борьбе с вэйским князем за престол хотел перетянуть Конфуция на свою сторону. В этом – смысл процитированной им поговорки. Юго-западный угол в китайском доме (вроде «красного угла» в русской избе) – самый почетный и важный, иногда используемый для молитв и ритуалов поминовения предков; иногда для приема самых важных гостей. Этот угол и его дух называется Ао. А Цзао – это дух кухни и печки, одного из самых профанных и непочетных мест в доме, от которого, при всем при том, зависит питание всех обитателей.

Вансун Цзя предлагает Конфуцию подумать о выборе покровителя: чем пытаться войти в фавор к вэйскому князю, не лучше ли перейти на его сторону, – человека не столь высокого положения, но влиятельного, обладающего реальной (военной!) силой. Возможно, вопрос был задан не вполне всерьез; отсюда и насмешливый тон. Но даже и заданные не всерьез, подобные вопросы – смертельные ловушки: отказ и согласие тут одинаково опасны.

Конфуций дал уклончивый ответ, намекнув, что ни к какой партии примыкать не собирается. На поговорку он ответил поговоркой: «Кто виноват перед Небом – нет тому места молиться». (И та, и другая известны только по этому тексту «Лунь Юй»; что это именно поговорки – можно судить по интонации «разговора цитатами», когда оба собеседника уклоняются от прямых слов.)

Смысл ответа объясняют по-разному. Например: мне нет места в вашей системе; на какую сторону ни стань, все равно останусь чужим. Или так: если я нарушу закон и провинюсь перед вэйским правителем, став на сторону его противника, мне потом никакое покровительство не поможет.

Интересно, как с этим разговором перекликается текст 15-1:

Правитель [княжества] Вэй Лин-гун спросил Конфуция о [военных] построениях.

Конфуций в ответ сказал:

«Жертвенные поставцы и сосуды: об этом мне случалось слышать;
Боевые построения и тактики: этому я еще не учился.»

Наутро он быстро уехал [из Вэй]. 

Возможно, только теперь проясняется смысл этого странного разговора и быстрого отъезда. Видимо, Лин-гун узнал о встрече Конфуция с военным министром и дал ему это понять намеком, спросив о военных делах (в которых Конфуций не был сведущ). Конфуций тоже ответил намеком: в альянс с военным министром я не вступал, политические интриги – это не мое. Но все равно испугался расправы и той же ночью стал собираться в дорогу.

Это, по-моему, единственное внятное объяснение его отъезда. Иначе – с чего ему так пугаться и бежать из Вэй?

diejacobsleiter: (Default)
2021-05-07 02:58 pm
Entry tags:

Вечерний звон

劉長卿: 送靈澈上人

蒼蒼竹林寺
杳杳鐘聲晚
荷笠帶斜陽
青山獨歸遠 


Лю Чанцин. Провожая наставника Лин Че

Темная синева.
          Храм бамбукового леса.
В тихих сумерках
           вечерний звон колокола.

Над соломенной шляпой
          косые лучи заката.
По зеленым холмам
          одиноко шагаешь вдаль.

 

***

Лю Чанцин провожает гостившего у него буддийского наставника по имени Лин Че.

«Наставник» – устойчивый термин в китайском буддизме, нечто вроде «гуру»: 上人, шан-жэнь, буквально «возвышенный человек»; так называли людей, соблюдающих все тонкости монастырского устава и хорошо знающих буддийское учение.

Лин Че – монах, поэт, богослов, автор сочинений на разные темы, ценимый и в Танскую эпоху, и сейчас. Им написано множество стихов и огромная 21-томная компиляция вероучительных текстов. А его книга по тибетской медицине до сих пор считается классикой жанра.

Дата встречи и написания стихов – 761 год. Посетив поэта в одном из соседних храмов, где он остановился на пути из ссылки, Лин Че возвращается в свой монастырь Чжулинь, или «Храм Бамбукового Леса». Чжулинь находится недалеко, об этом можно судить по тому, что звон его колокола слышен, и по тому, что Лин Че возвращается в вечерний час пешком, не рискуя потеряться ночью в горах.

Чжулиньский храм – одно из знаменитых мест буддистского паломничества. Это один из самых древних храмов Китая, его основание датируют III веком н.э. И это первый буддистский монастырь, учредивший женское монашество. Он находится на «Верблюжьей горе» недалеко от Сюйчжоу, в северо-восточном Китае. Во время второй мировой войны японцы разрушили его, и те постройки, которые встречают туристов сейчас, – недавняя реконструкция.

Чжулинь, «бамбуковый лес» - не только ландшафтное описание: у этого термина давняя буддистская традиция. Одна из первых проповедей Будды происходила в бамбуковой роще; а после еще одной проповеди местный правитель подарил Будде бамбуковый лес и построил для него бамбуковый храм. Бамбук в буддизме – символ единства и цельности личности. Прочность характера, подобная бамбуку. Поэтому буддистских храмов с названием «бамбуковый лес» – довольно много: и в Китае, и в Японии.

***

Первые два стиха начинаются с парных иероглифов 蒼蒼 и 杳杳, которые означают, соответственно, темно-сине-зелено-сизый цвет и глубокую тишину, сумерки, а также, возможно, слабость доносящегося издалека звука. Я их перевел, соответственно, «темная синева» и «тихие сумерки». В этих двух стихах дается не только живой пейзаж (синеющий в сумерках лес), но и символическая картина темной глубины и тишины, нарушаемой лишь звуком колокола – традиционная для буддийской иконографики картина просветления. Последние две строки – «чисто китайские», без буддизма, напоминающие стихи Ван Вэя о прощании или возвращении: горный пейзаж, косые лучи заходящего солнца, одинокая фигура путника.

Темная синева.
          Храм бамбукового леса.
В тихих сумерках
           вечерний звон колокола.

Над соломенной шляпой
          косые лучи заката.
По зеленым холмам
          одиноко шагаешь вдаль.

diejacobsleiter: (Default)
2021-05-05 08:12 pm
Entry tags:

О самом главном

Диалог из некоего китайского фильма

- Что самое главное, когда полицейский прибывает на место происшествия?
- Подчиняться приказам?
- Нет!
- Вести себя храбро?
- Нет!!!
- А что же?
- Не говорить глупостей.

***

Кальмар в стрессовой ситуации выпускает облако чернил и прячется в нем. Люди в стрессовой ситуации выпускают облако бессмысленных слов и прячутся в нем. Очень естественная защитная реакция. От которой полицейскому предлагают отказаться.
diejacobsleiter: (Default)
2021-05-03 10:17 am
Entry tags:

Продуктовое

 А творог тут продают под названием queso tipo "ahoga pollo" - сыр типа "задуши курицу". Задушевно.
diejacobsleiter: (Default)
2021-05-02 02:41 pm
Entry tags:

Еще одна формулировка цивилизационного кредо

不為憐同病
何人到白雲

Не имея сострадания в подобной беде,

Кто смог бы подняться к белым облакам?

В стихотворении, которое я скоро выложу здесь, поэт Лю Чанцин пишет о визите своего друга, бывшего придворного сановника Хуанфу в его уединенное жилище в горах. Оба они после гражданской войны попали в опалу и были сосланы, оба доживали в бедности и забвении («в подобной беде»). Поэтому и фон стихотворения – мрачный пейзаж поздней осени.

Финальная фраза, которую я привел, имеет самый прямой смысл: Хуанфу пришлось проделать большой путь в горы, подняться по заброшенной дороге до пустой горной деревни, где жил Лю Чанцин. Без острого сочувствия к другу в похожей беде, вряд ли он нашел бы в себе силы. Но фраза имеет и второй смысл, который, наверное, составляет главное кредо китайской культуры: эмпатия – это основа всякого достижения в культурном и художественном созидании.

Белые облака – традиционный символ творчески активной, «поэтической» души. Сочувствие-сострадание-эмпатия (в стихах сказано буквально «жалость») – это традиционное понимание сути человечности-жэнь (сформулированное в конфуцианстве, но свойственное всей китайской культуре): es ergo sum, человеческое существование взаимно.

Т.е., тут еще раз, с большой ясностью (потускневшей в моем переводе) формулируется этот принцип: чуткость – основа творчества; эмпатия – основа созидания. Чуткость и эмпатия – во-первых к другому человеку; во-вторых – к миру вокруг; в-третьих – к «материалу» творчества (слова, звуки, краски...). Это, конечно, противоречит популярной в Европе нарциссической установке на Эго художника, на самовыражение и самодемонстрацию (эксгибиционизм).

Но китайское многомерное мышление, основанное на принципе инь-ян, работает и здесь, не позволяя мысли быть одномерной. Чуткость к другому – это не отказ от Эго, а единственная здоровая форма его культивации; не забвение себя, а здоровое самовыражение, без издержек нарциссизма. Правильная форма взаимодействия Я и Ты, без одностороннего выпячивания Я (эгоизм) или Ты (жертвенность). И не забудем, что номером один китайская традиция считает самого «эгоцентричного» из танских поэтов, Ли Бая (Ли Бо).

А вот стихотворение Лю Чанцина целиком, в неплохом переводе Эйдлина:

РАДУЮСЬ ПРИХОДУ САНОВНИКА-ШИЮЯ ХУАНФУ 
В МОЙ ЗАГОРОДНЫЙ ДОМ У БИЦЗЯНЬ — ЛАЗОРЕВОГО РУЧЬЯ

Глухая деревня
в лучах закатного солнца.
Опавшие листья,
кружась, ложатся на землю.

На древней дороге
нигде не заметен путник.
На склоне холодном
тебя одного и вижу.

Мост перед деревней
дождями полузатоплен.
Ручей из ущелья
по ближним полям разлился...

Когда б мы не знали
взаимного состраданья,
В ком силы нашлись бы
до белых туч подниматься!