die Jakobsleiter

Один человек сказал: «Отвергая джаз в целом, нужно учиться у него одной вещи: мягкости в точности». Эта мягкость в точности, т.е. сочетание очень точных намерений с элегантной «небрежностью» и естественностью их выражения, и будет темой этого поста.

Я, наконец, подобрался к тексту, который был мне долго непонятен: Лунь Юй, I-12. Главный термин в нем  – Ли, 禮. Это первый текст Лунь Юй, в котором он появился, первый его «выход на публику». Поэтому важно дать ему хорошую «презентацию». Его когда-то неудачно перевели как «ритуал» или «церемонии»; теперь приходится регулярно отмывать его репутацию от переводческой клеветы.

Вот что пишет об этом Алексеев (сокращения, курсивы и номера – мои):

Это слово ли <…> вряд ли переводимо на русский и вообще европейские языки. Иероглифически оно означает: строгое служение при совершении ритуальных обрядов древности перед алтарем, на котором стояли жертвенные сосуды. <…> Это: 1) служение божеству, соединенное с набожным благоговением; 2) чинное поведение вообще в жизни, хотя бы и вдали от алтаря. 3) вежливость как в ее высшей форме людей высокой культуры, так и в обычной форме отношения между собою простых людей. <…> Переводчик старается избежать слова «церемонии», столь часто встречающегося в европеизациях китайского ли <…> Попав в русский язык вместе с другими банальными сведениями о Китае, оно приняло опереточно-юмористический, очень пошлый оттенок, от которого нужно избавляться с героическою настойчивостью. <…>

Я предлагал переводить Ли как Форма или Социальная Форма, что является не буквальным, но зато – гораздо более точным переводом. Алексеев (с которым я впервые в жизни чувствую такое совпадение взглядов на переводы) тоже ищет свой вариант перевода Ли, который выбил бы читателя из колеи «ритуала». У него нет окончательного варианта, но коренное слово найдено удачно: это чин, только не в нынешнем, а в старинном значении, как порядок, форма, уклад («чинно», «починить», «все по чину», «бесчинствовать»). В текстах он переводит Ли то как благочиние, то как правила чинного поведения; это уже не так хорошо (хотя и намного лучше, чем «ритуал»); но для стадии поиска – простительно. Чин мне нравился бы больше: коротко и емко. (Для сравнения: Переломов переводит Ли как Правила; это тоже неплохо, но все-таки не так объемно, как форма или чин.)

Но мои затруднения касались не столько понятия Ли, с которым я более-менее разобрался раньше, а понятия хэ, 和. Графически этот иероглиф сочетает 禾 зерно (пищу) и 口 рот, что означает, видимо, довольство и сытость, отсутствие голода. Его словарные значения:

-      мирный, спокойный, гармоничный;
-      мягкий, добрый;
-      теплый, умеренный (и о нраве, и о температуре);
-      мириться, объединяться, связывать;
-      и (союз), с (предлог)
-      звучать согласно с..., повторять, откликаться (в музыке и не только)
-      смешивать с водой, разжижать, растворять, соединять в растворе или в порошковом виде. 

Меня когда-то сбил комментарий Переломова, который настаивал, что хэ – это старинный китайский (не только конфуцианский) политический принцип плюрализма и гармонии различных мнений, который противоположен принципу тун – тоталитарного единомыслия. Думаю, что Переломов вообще-то прав, просто в данном тексте это значение неуместно. Здесь речь – о другом. О том, как важна мягкость, доброта и гармоничное взаимодействие с другими людьми  при применении жестких правил Ли, т.е. Социальной Формы (Чина). Текст вложен в уста одного из учеников Конфуция. Перевожу точно, но оставляю ключевые слова без перевода:

Ю Цзы сказал:
В практике Ли самое ценное – Хэ.
Дао древних императоров этим и прекрасно,
ему следовали как в малом, так и в великом.

Но бывает, что не получается;
знать Хэ и быть Хэ,
но при этом не следовать скрупулезно Ли, –
так, повторяю, ничего не получится. 

Т.е., говоря по-русски: при соблюдении правил Социальной Формы самое ценное – не быть солдафоном и роботом, а проявлять мягкость, доброту, человечность, естественность, гармоничное согласие с другими участниками. Но если сильно выпячивать эти качества в ущерб строгому соблюдению Формы, то тоже будет плохо. Доброта, человечность и гармоничность работают не сами по себе, а только как качества, оттеняющие точность и строгость.

Такова главная мысль по поводу Ли. Это строгие принципы и правила поведения, смягченные элегантностью, естественностью и мягкостью манер. Важны оба элемента: и твердый формальный «скелет», и мягкая человечная «плоть». Мягкость в точности.

Подобная внутренняя пульсация в одном слове противоречивых идей и делает его сильным термином. Как я не раз писал, внутренняя противоречивость – важнейший признак хорошего философского понятия, признак его интеллектуальной «породистости».

Как всякий хороший философ, Конфуций не вводит термин раз и навсегда (как это бывает с научными понятиями, простыми и однозначными), а возвращается к нему снова и снова (в следующих текстах), снует челноком между противоречивыми тезисами, пытаясь согласовать и гармонизовать их. Он кружит над понятием, как вертолет, делая заходы то с одной, то с другой стороны. Ничего удивительного: философская мысль только так и работает...

 ...Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло,
пересекает небо. И мир на миг
как бы вздрагивает от пореза...

***

Самая первая песня в составленной Конфуцием «Книге Песен» начинается с резкого, тревожащего крика ястреба. Это красивый выбор для начала: рождение текста из глоссолалии; точно так же тетралогия Вагнера начинается с бессмысленных криков русалок, которые потом плавно превращаются в слова.

Тут, если быть точнее, это крики ястреба речного или морского, охотника за рыбой, называемого по-русски скопóй. 



Скопá, как и ястреб, кричит высоко, резко, пронзительно, на грани свиста. Но древняя китайская песня обозначает эти звуки как guan-guan.

«Гуан-гуан», – собираются скопы на речном острове...

Русский переводчик стесняется слова «скопа» (ему слышится «оскопить»? кастрационный комплекс переводчиков?!) и сползает в русскую «народную» песню «Летят утки»:

Утки, я слышу, кричат на реке предо мной,
Селезень с уткой слетелись на остров речной...

Не читайте этот перевод Штукина (единственный полный для Ши Цзин, издан в Литпамятниках). Он не точен ни в чем: ни в размерах, ни в стиле, ни в структуре, ни просто в «содержании», вообще ни в чем. Одно лишь вялое «творчество» третьеразрядного поэта по мотивам некоторых (не всех) иероглифов. Он мог выпустить это как свои стихи; правда, на них уже не было бы золотого отблеска древности; никто бы этот мусор не читал.

Другая причина, почему Конфуций поставил песню в начало собрания, – это неожиданное упоминание в ней «джентльмена» цзюнь-цзы. Для древней песни это, конечно, будет не «истинный джентльмен», а Принц (буквально «сын правителя»).

Песня свадебная, и в ней говорится о юном Принце и его невесте, которая:  

君子      好     逑  

Принцу прекрасную пару составит.

Но тема цзюнь-цзы переводчика не волнует: Будешь супругу ты доброй, согласной женой... Но бог с ним, Штукиным. Он сейчас наверное на самом дне переводческого ада.

Интересно другое. Песня связана с историей о принце по имени Вен Ванг, который был влюблен в девушку по имени Тай Си. Он был юношей очень эмоциональным, влюбленным до безумия. Он совершенно кипел чувствами, изводился от тоски по невесте; но, будучи джентльменом, изо всех сил держал себя в руках, вел себя корректно, почти холодно, и даже на собственной свадьбе избегал буйных и сальных форм веселья.

Это поведение (сильные чувства и еще более сильный контроль над ними) снискало ему большую славу, в том числе упоминание в песне Guan-ju. Тема невысказанной, сдерживаемой любви вообще популярна в фольклоре многих народов. Внутренний конфликт всегда интереснее, чем одномерное чувство, всегда привлекает внимание.

Песня длинная, и переводить ее я не собирался. Моя цель была добраться до понимания афоризма 3-20 из Лунь Юй, в котором речь идет именно об этой песне:

[Песня] Guan-ju:
веселье, но не буйство;     печаль, но не надрыв.

Перевод иезуитов объясняет внутреннюю драму принца (точный перевод выделен мной): The nuptial poem, Guanju, is lively, joyful, and not obscene. It is sad, as if it expresses the desire of the lover and the conflicting feelings of his soul, but not to the point that it would affect and disturb someone very strongly.

Песня написана стихами по 4+4 иероглифа, и Конфуций это воспроизводит в своем тексте. Иероглиф  樂 музыка=радость (другая любимая тема Конфуция) – финальный в стихотворении, и там он значит и музыку, и веселье одновременно (!). Здесь с него начинается фраза:

關雎，

樂而不淫，哀而不傷。

Помимо эмоций, есть еще один смысл, связанный с тем, что 1-й иероглиф – также музыка. Музыка – эталон меры и чистой формы, противоположность излишеству и хаосу. Речь идет также и о самом стихотворении, о его поэтике, стройной форме. Конфуций высказывает свою эстетическую позицию классициста:

Guanju – стройная музыка, а не распущенность и неумеренность.

Дальше речь идет об эмоциях, но в поэтике. Эта песня трогает печалью, но не терзает муками и слезами. Это эмоциональный диалог, а не эмоциональная агрессия (свойственная романтическим и «артистическим» стилям искусства). Эта печаль, которая touching, а не torturing.

И не случайно Конфуций заговорил именно о первой песне сборника, составленного им же самим, согласно его представлениям о важном. 1. Это песня о Принце-джентльмене-цзюньцзы. 2. Это песня о Музыке = Радости. 3. Это песня о контроле благородного человека над своими чувствами. 4. Это песня о любви. 5. Это песня, сопоставляющая природу (которая не знает этики, а только чувства) и человеческий мир (где этика царит над чувствами).

И вот два прочтения афоризма, одинаково правильные: с точки зрения эмоций и с точки зрения поэтики:

[Песня] Guan-ju:
веселье, но не буйство;     
печаль, но не надрыв.

[Песня] Guan-ju:
стройная музыка, а не распущенность и неумеренность;
она трогает печалью, а не терзает страданием.

Конфуций считается последним и окончательным редактором канона классической поэзии, книги Ши Цзин (305 стихотворений примерно 3000-летней давности). Это важно помнить: он был, во-первых, философом очень строгого, системного склада мыслей (а не мутноглазым «восточным мудрецом» из эзотерических книжек); во-вторых, ценителем поэзии, филологом, редактором-составителем. Профессионалом Слова. 

Был ли он поэтом? Смешной вопрос. Разумеется, был. Свой опыт работы над древними стихами Конфуций прямо приложил к своим философским текстам. У китайских стихов структура намного строже, жестче, чем у европейских, они требуют от поэта мощного, почти музыкального чувства формы; и Конфуций явно обрел и натренировал его в своих филологических штудиях. Когда его тексты длинные, они кажутся прозой (это требует проверки). Но когда они короткие, это всегда поэзия; всегда ясная и красивая Форма. 

Иногда афоризмы похожи на старинные песенки из Ши Цзин (когда в них много словесных повторов), иногда они – более сложной штучной выделки, как тексты Гераклита или Лао Цзы. Но они всегда имеют ясную форму мысли (бинарные оппозиции, расподобления, классификации) и четкий поэтический ритм (3+3+3, 4+4 и т.п.). Они всегда прошиты созвучиями (аллитерации, рифмы) и иероглифическими соответствиями, и часто насыщены игрой синонимов-омонимов. В переводах от всего этого уцелевает не больше, чем от Хиросимы после атомной бомбардировки. 

Поэзия Конфуция и звучит красиво, и яснее постулирует мысль, и (кстати!) с большим хитроумием защищает ее от перевирания в устах учеников: жестко-структурированный текст трудно исказить. (Интересно, что Гераклит, так похожий на Конфуция и Лао-цзы, лучше сохранился, чем другие ранние греческие философы: от них осталось по нескольку фраз, а от него более 120 афоризмов в неискаженном цитировании; а все потому, что жесткие и красивые тексты легко цитировать и трудно коверкать.) 

Я уже разбирал текст, в котором Конфуций предлагает три формы воспитания истинного джентльмена цзюнь цзы. Начинать надо с поэзии, словесной формы; растить и укреплять этикетом, социальной формой; а завершать и полировать воспитание музыкой, чистой формой. Как воспитательная модель это вполне актуально и действенно (я «проверял», не зная о Конфуции). 

Сегодня разберу афоризм (Лунь Юй, 3-3), в котором он говорит, что эти формы не работают в отрыве от этики «человечности», жэнь, т.е. чуткости и эмпатии по отношению к другому.

Напомню: человечность 仁 rén, или жэнь – это сумма иероглифов человек 亻(сокращение от 人) и двойка 二. Суммарный смысл 仁 это человечное отношение к другому. Конфуцианская этика базируется на идее другого (а не на «спасении своей души», например). Нет этики «вообще», а есть этика отношения к другому: этика сочувствия, доброты, эмпатии, чуткости (это все – словарные смыслы и древние комментаторские пояснения, а не моя фантазия.) 

Конфуций не упоминает о поэзии Ши, а только об этикете Ли и музыке Юэ: о социальной форме и чистой форме. Но поэзия тут в самом тексте, причем поэзия избыточно наглядная, в духе Ши Цзин, с характерными для старинных песенок повторами и простой структурой 4+3+4+3. Я выделил всего лишь два неповторных иероглифа – этикет-Ли и музыка-Юэ. Все остальное повторяется, совершенно как в народной песенке (я их немножко разбирал тут и тут и тут). 

人而不仁
如禮何
人而不仁
如樂何 

rén ér bù rén
rú    lǐ    hé?
rén ér bù rén
rú  yuè  hé? 

Созвучия:
-      Стихи рифмованы повторами: rén-rén и hé-hé.
-      Все строки кончаются созвучием на е: rén hé rén hé.
-      Все строки начинаются на r: rén rú rén rú.
-      1-я и 3-я строки имеют еще и внутреннее созвучие rén-rén. 

Эта плотность повторов и созвучий – явное подражание песенкам из Ши Цзин. Забавно: текст так и просится быть спетым. И, возможно, Конфуций не «вещал», а напевал это ученикам, как бабушка детям, шутливо пародируя колыбельные «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю» или серьезно подражая печальным напевам «Полынушка, горька травонька, горчей ее в поле не было». Если он пел, то это звучало именно так.

Возможно, ученикам было легче запоминать тексты в виде песенок, и они хором повторяли за учителем. Если он и не пел, все равно: этот текст - явное подражание простодушно-изящному фольклору из Ши Цзин. Надо учесть и то, что пение для запоминания – очень древняя практика: библия, ригведа, многие традиции сохранялись устно, причем в виде пения. Ничего странного, если ее использовал и Конфуций.

Слово жэнь или rén использовано здесь в двух разных значениях и написаниях. Первое rén 人 – это просто человек, a man, a person. Второе - 仁- я уже объяснял: человечность, эмпатия. Эта игра омонимов тут основная. Но есть и еще два «человеческих» иероглифа – это вопросительное слово 何hé?  как? (слева иероглиф человека). И глагол 如 rú, соответствовать, быть подобным (слева иероглиф женщины). 

И теперь можно прямо двинуться к переводу и пониманию текста. 

Нечетные строки (они одинаковы: 人而不仁) переводятся так: человек – и без человечности. 

А четные строки (они почти одинаковы: 如禮何  и 如樂何) переводятся так: как [он может] соответствовать Этикету (Ритуалу)? как [он может] соответствовать Музыке? Или проще: что ему делать в Этикете (Ритуале)? что ему делать в Музыке?

И теперь все складывается в целое: 

Человек – и без человечности:
Как он может соответствовать Ритуалу?
Человек – и без человечности:
Как он может соответствовать Музыке? 

Звучит почти бессмысленно, особенно для русского уха. Но смысл очень ясный и красивый. Речь идет о социальной форме: ли, этикет, ритуал. И речь идет о чистой художественной форме: юэ, музыка (или музыка с поэзией; они часто мыслились вместе). И Конфуций говорит о том, что бессердечному, холодному социопату, человеку без эмпатии и чуткости, нечего и пытаться приближаться к Форме. Ничего не получится. Он не «соответствует». 

Форма имеет этическое измерение: это знали греки, это знала западно-европейская традиция, этого клинически не понимает русская культура. Я уже писал о Стурлуссоне, с его честным скальдом, и о Шекспире, с его честным методом. Это старая и важная для меня тема. 

Ну, вот, совершенно очевидно (ибо другого прочтения тут нет, не существует), что Конфуций тоже знает этот секрет цивилизации: Форма и Этика – связанные вещи, одна без другой невозможна.

В европейской литературе вершиной формальной сложности считается исландская скальдическая поэзия. Хоть она и культивировалась в устном виде, исландские поэты имели долгие зимы, полные досуга для шлифовки своих стихов. Структура ритма и рифм там была предельно жестка, а многоэтажные метафоры-кённинги не имели аналогов в других поэтических традициях.

Конечно, и в профессиональной поэзии были авторы-«формалисты», уделявшие звуковой и смысловой конструкции повышенное внимание и писавшие стихи очень плотной структуры. Но вот я смотрю на китайские стихи из древнейшего сборника Ши-цзин (фольклорная и авторская поэзия XI-VIII веков до н.э.), и спокойно могу сказать: европейская поэзия может расходиться по домам, ей на такую сложность ответить нечем. 

Вот одно из стихотворений: в нем дважды 4 строки по 4 слога. Зарифмованы и концы, и даже начала строк (рифмы и повторы слов размечены цветом)! Но и на этом поэт не останавливается: даже средние слова сделаны созвучными через строку (подчеркивание, курсив). А если к этому добавить омонимы, синонимы и смысловые связи через схожую графику (общие элементы, как у 息 и 思 или у 漢, 游, 泳 и 江), - то европейским поэтам остается изломать свои перья и податься в вольные землепашцы. Такого ничем не перешибешь:

nan   you qiao   mu
bu ke     xiu        xi
han    you you    nü
bu ke     qui        si 

Приблизительный перевод (точный тут сделать трудно из-за древности стихов)

На юге – деревья высокие:
Нельзя под ними остановиться отдохнуть.
Ханские девушки – [вольно] гуляют:
Нельзя и думать к ним свататься.

Хан-страна – так широка!
Нельзя и думать поперек ее пересечь.
Янцзы-река – так длинна!
Нельзя и думать на плоту по ней проплыть. 

南有喬木、
不可休息。
漢有游女、
不可求思。

漢之廣矣、
不可泳思。
江之永矣、
不可方思。