Проглядывая свои разборы и переводы из II главы Лунь Юй, я заметил, что не все тексты додуманы и допереведены. Например, последнего, 24-го я только коснулся в разговоре о том, как совмещается «вера в традицию» с «неверием в Бога». Но не сосредоточился на разборе. Сделаю это сейчас; не знаю, будет ли время закончить 2-ю главу как цельный текст, но пусть будет материал хотя бы.
子曰：
非其鬼而祭之， 諂也。
見義不為，無勇也。
Учитель сказал:
Не своим духам – и жертвы приносить? Это лесть / заискивание.
Знать, как дóлжно, и не действовать? Это трусость / безволие.
Не раз и не два в текстах Конфуция встречались фразы, казавшиеся случайным сочетанием: «В огороде бузина, в Киеве дядя». И всякий раз после вдумчивого усилия (своего либо заимствованного у старинных комментаторов), картина прояснялась, связь обнаруживалась, и даже было странно, как ее раньше можно было не видеть. Подобные парные фразы всегда хорошо продуманы, и смысловой зазор между ними не случаен: он призван стимулировать мысль, побуждать ее найти связь, заполнить зазор. И понимать подобные «дуплеты» можно только как целое, во взаимодействии двух половин.
В тексте нет трудных для понимания древних иероглифов; он очень прозрачен. Только две трудности: как понимать первую половину, про «лесть-заискивание» (это религиозное, политическое или этическое высказывание?); и какова связь первой половины со второй.
Первую фразу многие старинные комментаторы понимают прежде всего политически. Мои старые-добрые помощники, иезуиты, опиравшиеся на комментарии Чжан Цзюйчжэна (XVI век), переводят-толкуют так:
«Если ты совераешь обряд жертвоприношения духам, которым ты не можешь и не должен приносить жертвы из-за своего ранга или служебного положения, то ты заискиваешь / льстишь.» Иными словами, безрассудно молишь о каком-то благе, руководствуясь дурными побуждениями и пользуясь незаконными обрядами.
И фраза сразу помещается в контекст политической позиции Конфцуция: он стоял за единую Поднебесную и ненавидел удельных князей, рвавших ее на части и присваивавших себе императорские привилегии. Когда князья вводили в свой протокол обряды, а в свою власть – функции, на которые не имели прав (а об этом в Лунь Юй есть немало текстов), Конфуция это приводило в ярость: он считал их поведение разрушением всей культурно-политической конфигурации Китая, убийством страны. (Он жил в эпоху полураспада империи Чжоу, когда император еще сидел на троне, а власть уже была в руках грызущихся между собой удельных князей.)
Иезуиты в поддержку своего понимания приводят культурологическую справку, довольно точную:
Китайская монархия всегда очень ревниво относилась к должному порядку управления и регулирования, от больших вещей до мельчайших. <…> Так, в почитании богов и духов исходили из того, что одни божества выше других, и строго следовали древнему порядку обрядов и правилам жертвоприношений. Только император мог совершать величественный обряд жервоприношения духу и владыке Неба и Земли; а удельные князья и знать могли обращаться только к местным, более низким духам и божествам. Таким образом, Философ осуждает самомнение и наглость тех, кто, из себялюбия и амбициозности, совершал жертвоприношения высшим божествам, пренебрегая порядком и правилами.
Базовым правилом в Китае было то, что человек может совершать поминальные обряды только духам своих предков. Для простых людей это умершие члены семьи; для императора, Сына Неба, это Бог-Отец, «небесный владыка». Кроме того, местные ваны-князья получали дополнительную обязанность – поддерживать отношения с духами-богами вверенной им местности. Они отвечали за благополучие своей территории перед императором, и потому обязаны были «ладить» с местными духами и богами: чтобы не случилось какое-нибудь бедствие. Но люди легко принимают всякое отличие за привилегию: и князья стали понимать свою обязанность как эксклюзивное право, как еще одну «звездочку на погонах». А отсюда уже рукой подать до желания получить больше «звездочек», расширить свои эксклюзивные права. И как только императорская власть династии Чжоу ослабла, они стали заглядываться и на религиозные обряды Сына Неба, на его «контакты» с высшими божествами.
Все это объясняет ярость Конфуция по поводу узурпированных обрядов (выраженное и в этом, и в следующих текстах из 3-й главы); но не вполне объясняет, почему он называет это «лестью». Возможно, имеется в виду заигрывание князей с богами «высшей категории», попытка лестью захватить их расположение.
Но, возможно, политическое толкование тут не единственное и не главное, и во фразе «приносить жертвы не своим духам – это лесть» звучит и более широкая этическая мысль.
***
Вообще, если судить по текстам, боги и духи никогда не были предметом разговоров Конфуция. Он подчеркнуто обходил религиозные темы, уклонялся от «духовной болтовни», и тем показывал хорошее чувство интеллектуального такта. Эти темы интересовали его с двух точек зрения: а) политики и государственного устройства; б) личной этики человека.
Конфуций учит своих учеников уважать людей с разными убеждениями, в том числе религиозными, и в том числе «варваров». Никакого единомыслия, никакого политического и религиозного тоталитаризма он не приемлет, только «гармонию различных мнений». Послушных и молчаливых учеников он тоже не выносит; предпочитает, чтобы ему возражали, с ним спорили. «Гармония различных мнений» олицетворяется его школой, где живут и учатся очень разные люди, и их несходство не ретушируется, а наоборот, всячески подчеркивается в «Лунь Юй».
С другой стороны, он пытается прочертить границу, за которой уважение к иному превращается в потерю себя, в предательство своей системы ценностей. Есть тексты, в которых он предостерегает от «очарования зла», предлагает не погружаться в его созерцание. В других он советует не увлекаться изучением вздорных и экстравагантных доктрин: и бесполезно, и вредно.
Здесь – другой поворот темы: уважение к иному не должно превратиться в заискивание и подхалимаж. «Приносить жертву не своим духам» можно понимать буквально, как льстивое участие в чужих поминальных обрядах; а можно широко, метафорически, как льстивая демонстрация приверженности чужим ценностям, как моральная ассимиляция: «с волками жить – по волчьи выть».
Правила вежливости, которые сам же Конфуций и разрабатывал, говорят о том, что в общении надо быть уступчивым, скромным, не спорить, не скандалить, держать свое эго под жестким контролем. Но уступчивость и неконфликтность не означают, что надо льстиво поддакивать всякой глупости и лжи, присоединяться ко всякой злой и циничной болтовне, солидаризоваться с мировоззрением подлеца, «идти в совет нечестивых». Это уже не вежливость, по Конфуцию, а подхалимаж, уже не мягкость джентльмена (самоназвание конфуцианцев, напомню, 儒, ру – буквально: «мягкие люди», gentle men), а беспринципность низкого человека.
Примерно таков, мне кажется, полный смысл первой фразы. А вторая кажется на вид банальной поговоркой: «знать как дóлжно, и не действовать – трусость / безволие». Как это связано с первой фразой? Как это вообще здесь оказалось?
В парных фразах должен быть элемент общности и элемент противопоставления, иначе они бессмысленны. Что здесь общего? Обе фразы говорят о слабом, трусливом, недостойном поведении. Что здесь противопоставляется чему? Самый очевидный ответ: религиозное – мирскому. Неправильное поведение по отношению к духам (и шире – духовным ценностям) и неправильное поведение по отношению к людям (и шире – мирским этическим ценностям).
Чжан Цзюйчжэн, главный источник для иезуитов, говорит об этом противопоставлении так:
Не сбивай себя с толку «познанием тайн духов и богов», а сосредоточься на человеческом пути-дао и связанных с ним обязанностях.
Иезуиты пересказывают его мысль с широким разворотом:
[Конфуций] нас учит обращаться с вещами, которые находятся «у наших дверей», в пределах досягаемости человеческих сил. Было бы разумно удержаться от суетного любопытства к постижению «таинственного» и «божественного», – вещей, лежащих за пределами нашего понимания. Следовало бы сосредоточиться на понимании того, что хорошо и плохо, что правильно и неправильно, в чем наш долг, здесь и теперь. Не нужно предпринимать чего-либо из страха или эгоизма [это по поводу жертвоприношений чужим духам]; это не признак мужества. Наоборот, подобная низость и непристойность должны быть осуждены всеми. Однако, не следует осуждать и того, кто способен постичь скрытую и возвышенную природу духов, на которую другим не хватает остроты ума.
Есть человеческий путь-дао и связанный с ним долг / обязанности, включая необходимость осмысливать этот путь и этот долг, жить осознанно: вырабатывать этический кодекс-дэ и гармонично включаться в социальную форму-ли. А религиозно-философские вопросы можно оставить тем немногим, у кого есть к этому способность; остальным достаточно идти своим человеческим дао-путем, выполнять свой долг-йи и следовать социальной форме-ли.
***
Разбор затянулся, надо «подводить итоги». (Занятие, на самом деле, неуместное в работе с философскими текстами; вообще-то эта работа должна быть подобна анфиладе комнат: каждое новое усилие открывает дверь в следующую комнату, размером больше предыдущей, потом в следующую и т.д.)
Ключом к пониманию текстов можно взять понятие о мере. И тогда видно, что оба текста говорят о нарушении меры. В религиозно-обрядовом (либо мировоззренческом) и в человеческом, этическом. В первом случае мера нарушается в сторону «слишком», во втором – в сторону «недо-».
В религиозных обрядах важно знать свою меру: какие духи твои и какие не твои. Это можно понимать буквально, как поминальные обряды предкам, и расширенно, как следование определенной системе ценностей и убеждений. Попытка заигрывать с чужими духами или чужими убеждениями – это заискивание, лесть, недостойное поведение. В политическом смысле текст читается так: попытка расширить свой обрядовый протокол, участие в обрядах «не по чину» – это попытка заискивания перед богами и духами ради захвата большей власти.
В человеческих делах тоже важно знать свою меру: что входит в твои обязанности, а что не входит. И если ты знаешь, что должен делать, но не делаешь, то это безволие, трусость.
Низость человека в религиозно-обрядовых (либо мировоззренческих) вопросах – это переход границы вовне, «перелет». Низость человека в этических вопросах, в общении с другими людьми – это невыполнение своей меры, «недолет». Так, мне кажется, двойная фраза собирается в единую конструкцию.
