Цао Е. Крысы в казенной житнице

В казенной житнице крысы живут –
        толстые, как кувшины.
Если вдруг кто-то откроет дверь –
        не уходят они никуда.
У солдат на границе нет еды,
        голодают простолюдины;
Кто же все это, день за днем,
        посылает в ваш рот, господа? 

***

Стихи, понятное дело, о коррупции.

Ответ на риторический вопрос скрыт в иероглифах последнего стиха. «День за днем» –
朝朝, старинное выражение, составленное из двух иероглифов чжао, утро. Но иероглиф также значит императорский двор, правительство, даже династия. При дворе по утрам регулярно проводились совещания императора с чиновным аппаратом. Связь со значением «утро» может быть двоякой: или как время регулярной аудиенции (скорее всего), или как уподобление выхода императора «восходу солнца».

Еще один намек на то, кто виноват в коррупции, – в словах ваш и господа: это нейтральное вежливое обращение обозначается иероглифом цзюнь , который буквально значит «монарх» (и от которого берет начало конфуцианский идеал цзюньцзы).

Так что, задавая свой риторический вопрос «кто виноват», Цао Е отвечает: монарх, двор, правительство. Что соответствовало тогдашней реальности: поэт жил на закате империи Тан (она распалась в 907 г.), когда ее созидательный потенциал уже исчерпывался, императоры мельчали, нравы деградировали, качество управления падало, коррупция росла. Чиновники предчувствовали скорый коллапс государства и спешили урвать побольше.

Цао Е жил в 816-875 гг., высоко поднялся по чиновной лестнице (что сразу отметает возможный упрек в зависти как источнике его социальной критики), писал не только стихи, но и монографии по истории искусства, и комментарии к старинным книгам. В 50-летнем возрасте ушел в отставку. Был известен своей честностью, прямотой; возможно, эти качества и привели к ранней отставке. Социальная тема в его стихах была одной из постоянных.
 

曹鄴: 官倉鼠 

官倉老鼠大如斗
見人開門亦不走     
健兒無糧百姓饑
誰遣朝朝入君口

Bai Ju-yi. The Song of the Rear Chambers (по-русски с комментариями - тут)

Tears    moisten
        a thin    kerchief:
                her dreams    gone    wrong.

Late    at night
        in the front    hall
                sounds    a rhythmic    song.

Her fair    face
        hasn’t yet    faded,
                but former    favour    is gone.

Leaning    on the frame
        of the incense    burner,
                she sits    and waits    for the dawn...

Бай Цзю-йи. Песня дворцового гарема 

От слез промок
        прозрачный платок:
                мечта ее не сбылась. 

Глубокая ночь.
        Из парадного зала
                ритмичная песнь донеслась. 

Юная краса
        еще не сошла,
                но прежней милости нет. 

Сидит, склонясь
        на решетку курильницы:
                скоро наступит рассвет...

***

Одна из жен или наложниц надеялась, что ночью император придет к ней; но он не пришел. Глубокой ночью она не спит и слышит звуки «вечеринки», доносящиеся из главного зала: император веселится с другими. Она плачет и сетует, что вышла из фавора, даже еще не утратив своей красоты. (У Феллини в «8 с половиной» в сцене «гарема» для таких вышедших из фавора была предусмотрена ссылка на Второй Этаж.)

Она лежит без сна, опираясь на решетку курильницы, ждет рассвета, который тут назван словом мин, яркий, ясный, умный, светлый. Поэтому ожидание утра символически расширяется до всякого ожидания света или ясности. Красивая, чисто китайская «разомкнутая» концовка, открытая и печальная.

А «решетка курильницы» - это бамбуковая решетка в форме полусферы, которую набрасывали на курильницу с благовониями: и чтобы не обжечься, и чтобы удобнее было полулежать около нее. Вот картинка времен династии Мин (600 лет спустя), которой иногда иллюстрируют эти стихи; наверное, во времена Бай Цзю-йи было что-то похожее.



Если не ошибаюсь, это современный японский вариант:


白居易:  後宮詞 

淚濕羅巾夢不成
夜深前殿按歌聲
红颜未老恩先斷
斜倚薰籠坐到明

Bai Ju yi

La despedida en la llanura antigua

Densa, densa,
             cubre llanuras la hierba,
Una vez al año
             se seca y de nuevo prospera.
Fuegos de verano
             la queman, pero no la eliminan;
Brisas de primavera
             regresan y la reaniman.

Fragancia desde lejos
             al camino antiguo vuela;
Verdor esmeralda
             al muro abandonado envuelve.
Otra vez, de nuevo,
             el noble joven se encamina...
Espesa, espesa,            
             brota la tristeza de despedida.
 

По-русски с комментариями было вчера.

***

Bai Ju-yi. Fu-de (a composition on a given theme):

The Farewell on the Ancient Plain
 

Densely, densely
            grasses grow on the plain,

Once in a year
            drying and thriving again.
Wild fires
            burn them but not erase;
Spring winds
            brings rebirth with the rains. 

Fragrance from far
            reaches the ancient road;
Emerald greenery
            wraps the abandoned wall;
Over again,
            the noble youth should go...

Lushly, lushly
            farewell feelings grow.

Бай Цзю-йи.

Фу-дэ (экзаменационные стихи на заданную тему)
о прощании на старой равнине, заросшей травой
 

Густо-густо
            покрыли равнину травы... 

За год они
            засохнут и вновь прорастут;
Дикий пожар  
            сожжет, но не истощит;
Ветер весной    
            дохнет и вновь оживит... 

Издалека аромат
            достигает старинной дороги;
Изумрудная зелень
            оплетает забытые стены;
Вновь отправляют
            благородных юношей вдаль... 

Пышно-пышно
            разрослась разлуки печаль...
 

***

Самая эффектная деталь – арка между первым и последним стихом: густо растущие травы, пышно растущая печаль разлуки. В последнем стихе – сдвоенный эпитет «пышно-пышно», который обычно относят к растительности. В первом стихе – похожий сдвоенный эпитет, но более широкого смыслового поля; он тоже может значить «пышно-пышно, широко-широко, густо-густо». Интересно, что расставлены они так, а не наоборот: «уместнее было бы» чисто растительное слово приставить к траве, а более общее – к чувству. Но поэт поменял их местами. И, конечно, эти пары созвучны: первая ли-ли – вторая ци-ци.

Какая отправка юношей имеется в виду – трудно выяснить. На учебу или на придворную или чиновную службу в столицу – даже уникальная энциклопедия байке-байду, подробно разбирающая почти каждое классическое стихотворение, этого не объясняет. Но речь явно идет о разлуке юношей с семьями и родными местами. Возможно, Бай Цзю-йи пишет и о себе: стихи написаны им в 16 лет, на экзамене, и он тоже искал себе учителей и покровителей для столичной карьеры.

Вышло по формуле «старик Державин нас приметил». Он встретился с известным поэтом Гу Куангом. Тот, услышав имя Бай Цзю-йи, скаламбурил, намекая на столичные амбиции юноши: «Рис в Чанъяне нынче дорог; боюсь, жить бесплатно будет нелегко» (бай-цзю-кун-па-бу-йи). Но потом прочитал стихи про траву на равнине и отнесся к юноше со всей серьезностью.

В стихах причудливо сведены вместе мотивы уезжающих юношей и ежегодно возрождающихся трав. Возможно, с ежегодным воскресением трав после зим или пожаров тут сравнивается очередное «пополнение» служилого сословия молодым поколением, а может даже и его возрождение после гражданской войны. Смена поколений показана и тем, как аромат новых трав достигает старой дороги, а молодая поросль покрывает дряхлые стены.

白居易
賦得古原草送別 

離離原上草    歲一枯榮
野火燒不盡    春風吹又生
遠芳侵古道    晴翠接荒城
又送王孫去    萋萋滿別情

Chen Hang (1785-1826). «Ein» Wort Lied  (По-русски было вчера)

Ein Segel,
        ein Paddel,
                ein Fischerboot im Fluss.
Ein Haken
        mit Köder,
                Ein alter Fischer im Boot.
Ein Blick hinab. 
       Ein Blick hinauf;
                ein Lächeln, breit und frei.
Ein Mondschein
        im Wasser
                Und Herbst im Fluss allein.

Как звучит оригинал, можно послушать здесь. Кому хочется послушать по-немецки, это здесь (Гугль-робот, конечно).

***
Пишут, что когда люди собирались на очередной экзамен-соревнование для книжников, им надо было переправиться через реку. Чень Хан не мог найти себе места или стеснялся попросить народ подвинуться. Увидев проплывающую рыбацкую лодку, он сымпровизировал эти стихи. Они звучали как детская песенка-считалка, складно и ритмично, и люди, сидевшие в лодке, их немедленно подхватили и стали весело распевать, дирижируя руками. На радостях они потеснились и дали Чень Хану место в лодке. 

Оригинал и правда годится для такого "подхватывания", но осмелюсь предположить, что немецкий перевод годится еще лучше. То ли именно этот перевод так удачно сложился, то ли немецкий язык вообще располагает к дружному распеванию маршей, не знаю. Но этот текст сразу врезался мне в память, и теперь я хожу и распеваю его по дому. Мелодия заводная и неотвязная, как "миронтон-миронтен"...

Чень Хан (1785-1826). Одна песня

Один парус,
        одно весло,
                один рыбацкий челнок;
Один-единственный
        старый рыбак
                и один с наживкой крючок;
Взгляд вниз,
        взгляд вверх,
                улыбка широка и вольна.
Одно в реке
        сиянье луны.
                И осень в реке – одна. 

Случайно затесавшийся в мой читательский ряд поэт начала XIX века Чень Хан с шуточными стихами, сымпровизированными во время переправы через реку. Слово «один», йи, служит также и неопределенным артиклем, поэтому точнее всего это перевелось бы на немецкий, где есть совершенно такое же ein. Может, завтра попробую...

А стихи сделаны очень стройно, смотрите:

一帆一槳一漁舟
一個漁翁一釣鈎
一俯一仰一場笑
一江明月一江秋

Бай Цзю-йи. Читая Лао-цзы 

«Кто    говорит,
        тот    не знает;
                а тот,    кто знает      молчит.»
Эти    слова,
        я    слыхал,
                изрек    мудрец    Лао-цзы.
Если   путь
        мудреца    Лао-цзы –
                это дао    «того,    кто знает»,
Зачем же    он сам
        выпустил    в мир
                книгу    в пять тысяч    слов?
 

***

Прекрасный образец здравого смысла.

«Все критяне лжецы, – сказал критянин». Никто не хочет относить свои умозаключения к себе. «Психоанализ все сводит к сексуальности, кроме самого себя» (К.Краус). Скептицизм подвергает сомнению все, что угодно, кроме самого скептицизма. Редукционист объясняет через низменное все мысли, кроме своих собственных. Вот и Лао-цзы с помпой возвещает миру свое «знающий не говорит, говорящий не знает», считая само собой разумеющимся, что у него, как носителя этой мудрости, есть привилегия не относить ее к себе.

白居易
讀老子 

言者不知知者默
此語吾聞於老君
若道老君是知者
缘何自著五千文

Bai ju-yi. Evening at the River 
 

 

Last rays
            pave the waters
                        with the remains of light.
Half river

            ripples blue,

                        the other glows red.

Ninth month,

            third night,

                        so touchingly it begins:

Dew resembles

            scattered pearls, 

                        the moon bends like a bow.


***

白居易
暮江吟  

 一道殘陽鋪水中
 半江瑟瑟半江紅
 可憐九月初三夜
 露似真珠月似弓

Бай Цзю-йи. Вечер на реке 

Последний луч
            остатками света
                        устилает поверхность воды:
Половина реки -
           рябь синевы,
                        другая мерцает красным.
Девятого месяца
            третья ночь;
                        Начало ее так трогательно:
Россыпью жемчуга
            сверкает роса;
                        выгибается луком луна. 

*** 

Cтихи с прихотливым словарем, но с простым разделением на две половины. Очень ясная симметрия: конец дня – начало ночи; заход солнца – восход молодой луны; игра солнечного света на речной воде – игра лунного света на каплях росы. 

Вторая половина проще и привычнее по словарю, только удивляет эта календарная точность: третий день – это понятно: молодой серп луны; а зачем упомянут девятый месяц (ранняя осень, сентябрь-октябрь, «месяц хризантем»), не знаю. Возможно, в параллель к закату дня – закат года, осень. 

Первая половина очень интересна выбором слов. Тут нет популярного «закатного словаря», переходящего из одного танского стихотворения в другое. Ни одного привычного слова: ни «солнца», ни «заката», ни «луча». Вместо солнца – сказано «ян» (из пары инь-ян). Вместо луча – выражение 一道 «один путь», которое сейчас означает «вместе», но в стихах, видимо, значит единственный луч, последнюю дорожку света на воде. Также неожиданно слово «остатки» ; его более распространенные значения – «уничтожать, разрушать, губить». Т.е. это «остатки разрушения солнца-Ян». Интересен и редкий глагол . Его значения – «устилать, мостить, покрывать, распространять». Т.е. свет заходящего солнца не отражается, не играет на воде, а мостит ее, как мостовую; устилает ее, как ковром; покрывает ее, как тонкими листами сусального золота. 

Т.е. если первую строку перевести слово за словом, будет нечто невнятное: 

один // путь // губить-остатки // ян-свет // стелить-мостить // вода-река // посреди-вдоль 

Но китайские слова делают усилие, ищут своими смысловыми лучами друг друга, находят маловероятные, но возможные связи, и получается нечто вроде: 

Последний луч
            остатками света
                        устилает поверхность воды. 

А самое причудливое выражение, известное именно по этим стихам, – 瑟瑟 сэ-сэ. Один иероглиф означает просто сэ, музыкальный инструмент типа гуслей. Сдвоенный знак иногда используется как звукоподражание, имитирующее шум ветра или воды, шорох листьев (сэ-сэ или шэ-шэ). Это идет от техники игры на сэ: обильные тремоло и трели вызывают ощущение шелеста струн, дрожи, трепета. По сходству, этой парой обозначают зрительную или осязаемую вибрацию: мерцание, рябь на воде, дрожь. Иногда, крайне редко, слово превращается в название нефритового изделия – возможно, по ассоциации с игрой света, мерцанием. А дальше, по ассоциации с нефритом, пара сэ-сэ начинает значить «бирюзовый, зеленый или темно-синий цвет», но встречается этот узус так редко, что словари иллюстрируют его только этими стихами. И тогда это все переводится: половина реки – темно-синяя, другая половина – красная.

Но синий цвет может быть и изумрудно-зеленым, аквамариновым, как иногда в китайских реках.

Другие настаивают, что, несмотря на напрашивающееся сопоставление цветов (красный против синего), тут важнее «рябь»: половина реки покрыта рябью, половина отблеском красного. Я думаю, что в сэ-сэ нужно слышать и то, и другое: и вибрацию ряби, и синеву воды. Иначе автор выбрал бы чисто-цветовое обозначение, а не это. Если стихи описывают не зеркальную гладь, а волнистую, ветреную, тогда одни грани окрашены солнцем, а другие остаются темно-синими. Тоже возможная картина.

Последний луч
            остатками света
                        устилает поверхность воды:
Половина реки -
           рябь синевы,
                        другая мерцает красным.
Девятого месяца
            третья ночь;
                        Начало ее так трогательно:
Россыпью жемчуга
            сверкает роса;
                        выгибается луком луна. 

Bai Ju-yi. Nevada nocturna 

De repente siento:
               la cama está tan fría.
Me turno y veo:
               el papel de la ventana brilla.
La noche profunda.
               Pienso, la nevada es intensa.
A veces se escucha
               el crujido de bambú rompiendo.

Бай Цзю-йи. Ночной снегопад 

Вдруг    заметил:
         стала    постель    холодна.
Обернувшись,    увидел:
         сияет    проем    окна.
Глубокая    ночь.
         Подумал:    снег идет    густо.
Слышно    порой:
         бамбук    ломается    с хрустом. 

Тут пояснения почти не нужны. Оклеенное бумагой окно «сияет» из-за снега – возможно, подсвеченного луной или фонарем во дворе. Интересно тут то, что снегопад воспринимается с четырех сторон: осязанием (постель холодна), зрением (сияние окна), слухом (хруст) и мыслью («подумал»). Три главных чувства плюс интеллект, полный набор познания мира. 

Перевел эти стихи и полистал чужие переводы. Классик, все-таки; переводят часто. Много китайских блогов с самодельными переводами на английский – вольно, многословно, без чувства ритма; взглянул – и забыл. Потом мне попался перевод Льва Эйдлина. Интересно: сам того не зная, я уже несколько месяцев двигаюсь в том же направлении, что и он в 50-70-е. Приоритет у него тот же: точность, краткость, ритм (5-дольником передавать 5-сложность). Он с легким сердцем отказывается от рифмы (я бы тоже отказался, да здесь она как-то сама получилась). И перевод мой совпадает с его почти полностью, от ритма до подбора слов, включая даже графическую разбивку стиха на полустишия. 

Звучит у него лучше, чем у меня. Ну или просто глаже, привычнее для русского поэтического вкуса: он не гнушается «якать», добавлять чисто русские обороты «холодна как лед»; это конечно, читателю по шерстке (а я считаю, что читателя надо против шерстки, построже с ним, шельмецом). 

«Яканье» из переводов надо, конечно, убирать; оно в китайских стихах почти не встречается и явно не приветствуется. Весь смысл китайской поэтики – в том, чтобы передавать личное безличным. Уничтожать этот зазор, делать shortcut и перепрыгивать прямо к себе-любимому – значит, сильно обеднять и упрощать замысел. Вот перевод Эйдлина: смотрите, без «я» он звучит лучше. 

НОЧНОЙ СНЕГ


Я вдруг просыпаюсь —
        постель холодна, как лед.
Глаза открываю —
        бумага окна светла.
Глубокая полночь...
        Наверное, снег тяжел:
Я слышу порою —
        ломаясь, хрустит бамбук.
 

白居易
夜雪  

已訝 衾枕冷
復見
夜深 知雪重
時聞 折竹聲

Бай Цзю-йи. Спрашиваю Лю Шицзю 

Зеленые муравьи
            мутного молодого вина.

Красная глина
            маленькой пылающей печи.

Наступает вечер,
            небо чревато снегопадом.

Не хочешь ли выпить
            кружку-другую со мной?

***

«Зеленые муравьи» – традиционное выражение; его смысл – темная пузырчатая пена, иногда с зернами риса, на поверхности только что ферментированного и неочищенного рисового вина. Можно было перевести просто «пена»; но в стихах сопоставляеся зеленое и красное; пришлось оставить и цвет, и муравьев. Рисовое вино пили теплым или горячим, особенно в холодное время года. Стихи обращены к столичному другу поэта – Лю Шицзю.



Бай Цзю-йи
Далинский храм и персиковый цвет 

В мире людей
          в четвертый месяц
                    аромат цветов исчезает;
В горном храме
           деревья персика
                    только цвести начинают.
Вечно тосковал
           о возврате весны:
                     куда же уходит она?
Не знал того,
          что кружным путем
                    она приходит сюда. 



Далиньский храм
– один из знаменитых Трех буддийских храмов на горе Лу: Силинь, Дунлинь и Далинь. Во время культурной революции он был разрушен. Сейчас восстановлен (на фото именно он, и именно в персиковом цвету). Далинь значит Большой Лес: видимо, храм находился в лесном массиве. Храм Большого Леса.

Четвертый месяц китайского календаря примерно соответствует маю. (Правда, «персиковым месяцем» называют предыдущий, третий; а четвертый называют «сливовым».)

Фразе в мире людей противопоставляется фраза в горном храме: это не столько оппозиция равнинагоры, сколько мирскоерелигиозное. 

Персиковый цвет – традциционный символ любви и романтических приключений. Но здесь речь явно не о любви, а о чем-то большем: это вообще молодость, жизненные силы, свежесть восприятия. Последние строки – именно об этом. Тоска об ушедшей весне и поиски утраченной молодости приносят неожиданный результат: их новое местоположение – это удаленный горный буддийский храм. Религия приносит «омоложение души», новые силы и свежесть. 

Это традиционное для китайский поэтов решение: многие из них начинали конфуцианцами, а кончали даосами или буддистами. Начинали с посвящения себя государственной службе, а кончали добровольным изгнанием и отшельничеством. А после гражданской войны – мятежа Ань Лушаня – уход образованных людей со службы стал массовым. Бай Цзю-йи жил уже после этих событий; он находился на службе долго; но в конце жизни удалился от столицы, поселился в одной из буддийских обителей и стал именовать себя «Сяньшанским отшельником».

А мотив «утраченной весны», уходящей молодости – один из самых традиционных в китайской поэзии (в европейской тоже). Чаще всего утраченную «витальную силу» заново обретают в преображенном виде – как силу духовную (религия) или эстетическую (искусство).

В «Майстерзингерах» Вагнера есть интересный «урок композиции», который Ганс Сакс дает Вальтеру Штольцингу. Там Сакс объясняет, для чего в искусстве нужно образование, профессионализм, мастерство: чтобы до старости сохранить в себе и в своих произведениях «весну», молодую свежесть отношения к жизни.

Ло Биньван. В тюрьме поет цикада 

В западных землях
            осенняя песня цикады
Узника с юга
            осаждает «чувствами странника».
Трудно выдержать:
            черные пряди крыльев
Оплакать пришли
            голову в белых сединах... 

Тяжесть росы
            полет ее затрудняет;
Ветра порыв
            песню легко заглушает.
Никто не хочет
            верить в честь, в чистоту;
Кому же тогда
            предъявить свое сердце смогу?

***

Этот текст написан в тюрьме в жанре De Profundis: «Из бездны взываю...». В 678 г. поэт попадает в отчаянное положение: арестованный за критику властных амбиций императрицы У Цзэтянь, он не знает, как доказать чистоту своих намерений. Будучи прямодушным чиновником-идеалистом, он выпад против императрицы считал проявлением верности, а не предательства, и в вину себе не ставил. Но все это было еще до смерти императора, до узурпации власти и кровавых чисток, которые при дворе устроила У Цзэтянь, и которые привели к мятежу, в котором участвовал и Ло Биньван. А сейчас – он только провел в тюрьме год и был освобожден по амнистии.

Стихам предпослано большое и красивое предисловие в стиле «полустихов-полупрозы», его поверхностный английский перевод можно почитать здесь.

Несмотря на положение узника, вроде бы не располагающее к эстетическим изыскам, текст получился очень сложным, с богатым словарем и сложной метафорикой. На самом деле, парадокса тут нет: отчаянное положение лучше, чем что-либо, проявляет истинный характер, и в случае Ло Биньвана этот характер оказался... сложной и богатой поэтической натурой, склонной к виртуозной работе со словом. У него и репутация была такая. Его включали в «Четверку Великих Мастеров Ранней Тан», вместе с Лу Чжаолинем, Ван Бо и Ян Цзюнем.

***

Чтобы понять смысл и оценить красоту текста, не обойтись без комментариев.

разбор... )

Ли Бай. Весенние чувства 

Травы в Янь –
             как шелк изумрудного цвета.
В Цинь шелковицы
             склоняют густую зелень.
Когда государь
             возвращения день наметит,
У этой служанки
             будет разбито сердце.
 

Мы незнакомы
             с тобою, весенний ветер;
Зачем влетаешь
             в эти прозрачные занавески?
 

*** 

«Государь», «служанка» – это не обозначение статуса, а вежливые формулы вроде «сударя» и «вашего покорного слуги». «Разбитое сердце» – буквально «рвутся кишки»: эта стандартная китайская формула точно соответствует европейской формуле heartbroken. Шелк – типичная для фольклора метафора красоты. Весенний ветер – традиционнейший образ любви: эмоций, «приключений» и т.д. 

Стихи – явное подражание фольклорному стилю, и Ли Бай уже не первый раз в этой игре замечен. Фольклорные тексты многих народов строятся по формуле «в огороде бузина, а в Киеве дядя»: фразе о природе отвечает фраза о человеке. Человек глядится в природу как в зеркало, ищет в ней или подобие своим эмоциям или подходящий фон для них. Например, самая распространенная русская песня «Во субботу день ненастный»: ненастье – отражение печали. 

Гладко стелящиеся шелковые травы – часто повторяющийся образ в стихах. (И не только в стихах: у Конфуция тоже есть образ властителя как ветра, а народа как трав, стелющихся по направлению ветра.) Горизонтальная покорная мягкость трав – как бы альтер эго героини; а тяжелое вертикальное дерево шелковицы – альтер эго ее возлюбленного. 

Образ мягких шелковых трав переходит в образ прозрачных прозрачных шелковых занавесок в комнате героини: треплющий их ветер легко понять как символ эмоций, теребящих героиню. А провисшие (от тяжести?) ветви шелковицы (шелк = шелковица) – это созревание мысли о возвращении у героя. 

И – стиль Ли Бая: изобразительности (в духе Ван Вэя) у него очень мало; эмоции – очень живые и непосредственные; а композиция выточена до абсолютного совершенства. Как у античной статуи; точнее, как у скульптурной группы. Сцепление мотивов: шелковые травы, шелковая занавеска, шелковичное дерево. И вечная опозиция движения и покоя. Мужчина думает об изменении, отъезде; женщина – о неизменности, сохранении. Она – в своей комнате, ей неприятен ветер изменений, врывающийся в ее жизнь и разрушающий ее покой. 

李白
春思

燕草如碧絲,秦桑低綠枝;
當君懷歸日,是妾斷腸時。

春風不相識,何事入羅幃?

Ло Биньван (619-684), поэт ранней эпохи Тан. Еще одна яркая личность в поэтическом пантеоне. Гос. служащий, как почти все китайские поэты. Строптивого нрава. Когда императрица У Цзетань приобрела чрезмерное влияние при дворе, он написал яростный памфлет против нее (сильный текст). Императрица смеялась, читая его; но в конце чтения оценила силу и мастерство. Когда она пришла к власти, Ло Биньван стал одним из организаторов мятежа против нее. Мятеж кончился неудачей, Ло был казнен вместе с лидером, князем Ли Цзинъе. После этого императрица велела собрать и издать его сочинения.

Пишут, что он читал стихи наизусть в 6-летнем возрасте (подумаешь: моя дочь делала это регулярно с трех с половиной лет).

А эти стихи он написал 7 лет от роду; и сегодня дети того же возраста учат их в школе:


駱賓王
詠鵝 

鵝鵝鵝
曲項向天歌。
白毛浮綠水
紅掌撥清波。
 

Га!   га!   га!  
Гусь поет,      к небесам изогнув свою шею.
Белые перья       скользят в изумрудной воде.
Красные лапки      толкают прозрачный поток. 

*** 

Его взрослые стихи очень хороши. Следующим постом выложу «В тюрьме слушаю цикаду»: это было написано во время очередной размолвки с властями, когда Ло Биньван провел год в тюрьме.

Мэн Хаожань. Дар Ван Цзю 

солнце заходит
        деревня дом далеко
надолго в горах
        лучше не оставаться
возвращается человек
        выезжать нужно рано
малые дети
        ждут Тао Цяня 

Название означает посвящение некоему Ван Цзю (или Вану Девятому; кто это – я не смог узнать.) 

Несмотря на кажущуюся неясность, стихи понять несложно. 

Два мира. «Горний мир» – горы, отшельничество, размышление, созерцание, свобода; «дольний мир» – поле, дом, семья, труд, рутина, ответственность. Т.е., человек находится в поездке и думает о возвращении, о деревенском доме, о семье, ждущей его. Размышляй и созерцай, но и о реальном мире не забывай.

В последней фразе – имя первого классика-отшельника китайской поэзии, поэта 4-го века Тао Юаньмина (иначе Тао Цянь), который был учителем и классиком уже для Танских поэтов 8-10 вв. Эта строка – полуцитата из его краткой прозаической поэмы: из пассажа о том, как вернувшегося встречают у дверей дети и домочадцы. Расставляя какие-то знаки препинания, в этой фразе нужно добавить кавычки. 

Солнце заходит.
        Деревня и дом далеко.
Надолго в горах
        лучше не оставаться.
Возвращается человек;
        выезжать нужно рано:
«Малые дети
        ждут Тао Цяня». 

Rì mù      tián jiā yuǎn
     shān zhōng      wù jiǔ yān
Guī rén      xū zǎo qù
     zhì zǐ      wàng táo qián
 

日暮田家遠
山中勿久淹。
歸人須早去
稚子望陶潛。

Li Bai 

Bajo la luna bebiendo solo 

Entre las flores
                la única jarra de vino;
Bebiendo solo:
                ni amigos, ni parientes.
Levanto la copa, 
               a la luna brillante invito;
Aparece la sombra,
               y con ella nos hacemos tres. 

Sin embargo, la luna
               no comprende nada en bebidas;
Y la sombra solamente
                sabe repetir mis movimientos.
Aunque temporal,
               con estos dos en compañía,
Nos alegraremos
               mientras dura la primavera.  

Cuando yo canto
                la luna en ritmo me sigue;
Cuando yo bailo
                la sombra en zigzags se agita.
Somos sobrios –
               nos en armonía movemos;
Somos borrachos –
               nos dispersamos y caemos... 

Por el mundo sin fines
                destinados siempre vagar,
En la Vía Láctea
                designamos nos encontrar.


 
Еще один испанский вариант старого перевода: Ван Вэй. Прощание. Самые известные в Европе его стихи, потому что их использовал Малер как заключительный текст "Песни о земле".

Wang Wei. Despedida

Descabalgo,
         ofrezco una copa de vino,
Te pregunto:
      "¿Adónde intentas irte?"

Contestas:
         “qué quería, no he logrado;
Regreso, desaparezco
         en montañas Nanshan', algún lado.”

Y te vas;
         a preguntar no volvemos...

Nubes blancas
         no tienen límites de tiempo...


王維送別 

下馬飲君酒
問君何所之。
君言不得意
歸臥南山陲。
但去莫復問
白雲無盡時。

 

Старый перевод из Ду Фу пробую переложить на испанский.

Du Fu

El Palacio del Esplendor de Jaspe

El arroyo serpentea,
                el viento voltea en los pinos,
Un ratón gris se oculta
                en los restos de tejas astilladas. 

No sé dónde estoy,
                y cuál rey poseía los pasillos,
Y cómo era el palacio
                que yace a los pies de las rocas. 

En las cámaras oscuras
                centellean las luces fantasmales.
En los senderos deslavados
               el agua murmura tristemente. 

En los ecos dispersos
               se escuchan miríadas de flautas.
En los matices del otoño,
                se siente alienación, angustia. 

Las bellas de aquellos tiempos
                se han vuelto en arena amarilla;
Polvo y rímel de sus rostros
                han desaparecido mucho antes. 

Una vez sirvieron ellas
                en carruajes decorados con oro;
Y ahora solamente queda
                un caballo, monumento de piedra. 

Se apodera de mí la tristeza
                y me hundo abatido a la hierba
Y canto un largo rato,
                de lágrimas llenando mis palmas. 

Callado, silencioso,  
                me pongo en camino de nuevo...
¿Podría alguien estar
                destinado a vivir mucho tiempo?

Мэн Хаожань. Спрашиваю у лодочника 

Близятся сумерки.      Спрашиваю у лодочника:
«Будущий путь –       много ли еще осталось?» –
«Излучина впереди:      сейчас постараюсь причалить;
За ней на реке Хуай –      сильный ветер и волны». 

*** 

«Будущий путь» звучит неловко по-русски; но сказано именно так: «будущее странствие», «путешествие (ожидающее меня) впереди». Я оставил эту и другие неуклюжести в переводе, не желая жертвовать точностью и порядком слов. Автор раскладывает слова, как предметы в натюрморте, очень придирчиво, ему этот порядок важен. Симметрия: в крайних строках – приближающиеся «проблемы» (сумерки, шторм за излучиной реки), в средних строках – разговор о движении вперед. Моего знания языка недостаточно, чтобы решить, имитирует ли поэт разговорный стиль или пользуется литературным, но мне кажется, что все написано «книжно», весомо, значительно. 

Поэт избегает главного слова – дао, хотя стихи – именно о дао-пути, о жизни человека как странствии. О том, «куда ж нам плыть» и «много ли мне еще осталось». Эстетика молчания или умолчания о главном (в том числе «спрятанное» главное слово) – уже не первый раз встречаю ее в стихах. И, конечно, «речной код». Река как главный китайский символ – и путь, и движение по пути; и поток мировой истории, и отдельная человеческая жизнь. Поэтому самый естественный для китайского поэта способ «поговорить о жизни» – это использовать метафору путешествия по реке. 

Стихи написаны во время реального путешествия по реке Хуай; поэтому сцена получилась очень живая и естественная. Это лучший сорт символизма: когда не только значение важно, но и знак. Т.е. когда прямой смысл текста не менее важен, чем переносный, а образы – живые и реалистичные. 

И да, можно только согласиться с тем, что имя Мэн Хаожаня тесно ассоциируется с Ван Вэем. У него такая же убедительная живописность и такое же умение фокусироваться на «главных узлах» человеческого существования. 

孟浩然
問舟子 

向夕問舟子,前程複幾多。
灣頭正堪泊,淮裏足風波。

Мэн Хаожань.
Пойти к Пруду Хризантем и не встретить хозяина 

Пока шел      до Пруда Хризантем,
За деревню      склонилось солнце...
Хозяина нет:      поднялся в горы...
Куры, собака.      Пусто в доме... 

*** 

Символика кажется несложной: пока искал некий идеал, жизнь подошла к концу; высшее недостижимо (ушло ввысь), «дом бытия» наполнен тривиальностями (куры, собака), и – тишина, молчание, пустота. 

Скорее всего, буддизм или его смесь с даосизмом. Обе школы много думали об этом: о тишине, молчании и пустоте. 

Красивые стихи. 

Символ пустого дома сильно напоминает пассаж из «Е.О.» о смерти Ленского: 

Теперь, как в доме опустелом,
Все в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окны мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, бог весть.
Пропал и след.

 

孟浩然尋菊花潭主
不遇
 

行至菊花潭村西日已斜。
主人登高去雞犬空在家。

Весенний сон...
      Проснешься не от рассвета:
Со всех сторон
      послышится птичий гам...
Ночь приходила
      с  шумом дождя и ветра...
Цветы опадали:
      знаешь, сколько их там?...

*** 

Мэн Хаожань (689 – 740) – поэт старшего поколения Танской классики, предшественник знаменитых Ду Фу, Ли Бая и Ван Вэя. Был другом, а также учителем Ван Вэя в его живописной эстетике: «принести живопись в поэзию». Этих двоих часто вспоминают в «связке»: сначала Ван Вэя, а потом Мэн Хаожаня.

«Весенний рассвет» – возможно, самые известные его стихи, потому что их неизменно включают в европейские и американские учебники китайского. Тут, правда, образец не столько пейзажа, сколько симметрии в форме: крайние строки «зрительные» (рассвет, осыпавшиеся цветы), средние – «слуховые» (птичий гам, шум дождя и ветра); первая половина – дневная, вторая – ночная.

孟浩然 
春曉  

春眠不覺曉
處處聞啼鳥。
夜來風雨聲,
花落知多少。

PS. На удивление хорошим переводчиком китайских стихов оказался Эйдлин. Он был китаистом, учеником Алексеева, степень точности его переводов - наивысшая из того, что я читал. Он старается не менять не только смысл слов, но и их порядок. Он сохраняет размер и цезуру, пользуясь (как и я) пятистопным дольником, но жертвует рифмой, и если приходится выбирать, то это правильный выбор. Силлаботонические стихи в привычную рифму АБАБ - это преступление против оригинала. Эйдлин избегает привычных штампов поэтики, привычных сантиментов. Вот разве что "якает", а китайские стихи этого не любят. Вот его перевод "Весеннего утра": за вычетом "я" и "меня", идеальная точность.

Меня весной
      не утро пробудило:
Я отовсюду
      слышу крики птиц.
Ночь напролет
      шумели дождь и ветер.
Цветов опавших
      сколько - посмотри!
(мимолетный перевод - почти подстрочник, без рифм, без авторского размера)

Джон Донн

Песня

Иди, поймай в падении звезду,
Добудь с сынишкой корень мандрагоры,
Скажи мне, где прошедшие года,
И кто копыто дьявола раздвоил.
Как мне услышать пение русалок?
Как зависти уколов избежать?
И как определить, какие ветры
Продвинуть помогают честный ум?

Но если ты рожден для странных битв,
И чтоб невероятное увидеть,
Скачи верхом хоть десять тысяч дней,
Пока года не убелят тебя, как снегом,
Потом вернись и расскажи мне все
О чудесах заморских, что ты встретил,
И поклянись, что не бывает женщин,
Что вместе и прекрасны и верны.

Но если ты найдешь одну, пиши мне:
Паломничество это будет сладким...
Однако, нет. Я лучше не поеду.
Пусть даже встретимся мы по соседству,
И пусть она верна в день вашей встречи;
Но ведь, пока ты пишешь мне письмо,
Пока его прочту, пока приеду –
Двоим-троим успеет изменить...

У оригинала совсем другой размер: )

白居易
花非花  

花非花    霧非霧
夜半來    天明去
來如春夢幾多時
去似朝雲無覓處 

цветы не цветы     
туман не туман
в полночь придет
с рассветом исчезнет
придет весенней мечтой      такой мимолетной
исчезнет утренним облаком      таким бесприютным 

***

Этого классика Танской поэзии у меня еще не было. С почином, стало быть.

Стихи написаны почти как загадка. 花非花 霧非霧, «цветы не цветы, туман не туман», – типичный зачин загадки. Еще это явно перекликается с началом «Дао дэ цзин»: 道可道 非常道,名可名 非常名。(Буквально: «Дао – можно – дао, не настоящее дао; имя – можно – имя, не настоящее имя».)

Наверное, основная отгадка стихотворения – роса. Традиционная метафора мимолетности и краткосрочности жизни. Например, у Цао Цао, который, возможно, и ввел эту метафору в китайскую поэзию. 

Выпивку сопровождаю песней своей:
Жизнь наша – сколько отмерено ей?
Не подобна ль она – утренней росе?
С солнцем исчезает, как исчезнем мы все...

У Бай Цзюйи слово роса (lu) не звучит, но оно рифмуется с основной рифмой стихов: wu - qu - chu

Но есть и второй слой: «весенняя мечта» значит также «эротическая мечта». Поэтому стихи – еще и о пришедшей на свидание девушке. И тут всплывает удивительное сходство с Лермонтовым: «Ночевала тучка золотая».

Некоторые переводы ныряют с головой в сентиментальность, прямо используя местоимение «она»:

A Flower in the Haze

In bloom, she's not a flower;
Hazy, she's not a haze.
She comes at midnight hour;
She goes with starry rays.
She comes like vernal dreams that cannot stay;
She goes like morning clouds that melt away.

Конечно, ничего такого в оригинале нет; ни слова «она», ни упрощенности, ни нелепых первых двух строк. Вся красота стихотворения – в его «туманности». Отсюда и ключевое слово «туман», которое, кстати, омонимично слову «небытие», wu; и отсюда уже открывается дверь в буддистскую тематику, основную для стихов: иллюзорность и мимолетность. Поэтому переводы, убивающие это, убивают и красоту, и весь смысл оригинала. Эти стихи должны звучать загадочно и многомерно, а не плоско-сентиментально.

Потом я понял, откуда это все. Оказывается, есть китайский сериал, название которого – первые слова стихотворения, Hua-fei-hua, Wu-fei-wu. (花非花  霧非霧; по-английски Flowers in Fog, 2012). Там речь идет о четырех девушках из приюта; у всех в имени иероглиф , hua, цветок). А еще в фильме звучит песенка на текст этих стихов. Видимо, ее перевод мне и попался. Она написана 100 лет назад и сегодня чрезвычайно популярна, вроде рождественской Silent Night (и даже похожа на нее): ее поют и детские хоры, и попсовые девицы, и академические певицы.

Боюсь, что и стихи Бай Цзюйи, образец изящества и совершенства, углубленный присутствием буддистской и даосской метафорики (мимолетность радостей и зыбкость восприятия); теперь китайцы употребляют только под сладким сиропом этой песенки. Когда-то русские романсы убивали русскую поэзию, стаскивали ее с небес и волокли в кабак или бордель ("Выхожу один я на дорогу" и пр.), теперь и китайская попса взялась за свою классику. 

И английский вариант перевода (см. предыдущий пост). По-английски почему-то всегда лучше звучит.



riding     a horse

                 reaching     the sky

                                further     to the western     lands

leaving    home

                 seeing    twice

                                how the moon’s     circle     ends

knowing     not

                 where     to find

                                a lodging     place     for the night                                      

thousand      li

                 and not     a smoke

                                just level     and silent     sands

***

reaching the sky = horizon
the moon's circle ends twice = 2 months
not a smoke (literal transl.) = not a single house around

 

верхом    на коне
                дальше    на запад      
                                почти    до самых    небес

дважды    свершила    
                луна    свой круг     
                                как уехал    из родных    мест

этой    ночью
                еще    не знаю      
                                смогу ли     ночлег    найти

на тысячи    ли      
                никакого    жилья
                                ровные    мертвые    пески 

***

Окончание напоминает Шелли, его «Ozymandias»:

Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.

Автор – Цэнь Цань (715–770) или Цэнь Шень или Цэнь Сань. Танский поэт. Ду Фу и Ли Бай были его друзьями. Он провел долгие годы на службе в пограничных провинциях, в пустынных районах Средней Азии.

Тоска по дому была одним из самых частых мотивов Танской поэзии, прежде всего из-за гражданской войны, сорвавшей полстраны со своих мест (мятеж Ань Лушаня). Ровные мертвые пески – не только описание среднеазиатского пейзажа, но и метафора тогдашнего состояния Китая: гражданская война оказалась очень разрушительной, с массовыми жертвами и опустошением деревень и городов.  Почти до самых небес – скорее всего, речь идет о горизонте. Дважды свершила луна свой круг – т.е., с момента, когда он покинул дом, прошло два полных лунных цикла, два месяца.
 

岑参

磧中作

走馬西來欲到天

辭家見月兩回圓

今夜未知何處宿

平沙萬里絕人煙 

цзен, значит «дар, подарок», а также «посмертные почести умершим». Стихи Ван Вэя говорят о разлуке с его другом Пэй Ди, причем, скорее всего, не случайной, а конфликтной; что-то случилось.

Перевод дался трудно; он потому и пролежал много месяцев: не мог понять какие-то выражения, и все. Я и сейчас не во всем там уверен. Но уж пусть.

Стихи начинаются красивым повтором: как будто начал говорить... запнулся... снова начал с тех же слов. «Рукава разделились» – традиционная формула разлуки.

***

Ван Вэй. В дар Пэй Ди


друг друга    не видим    мы

друг друга    не видим    мы    очень    давно...

день    за днем     направляясь    к истокам    ручья

вспоминаю    всегда     едины    рука    в руке

а рука    в руке    коренится    в едином    сердце

снова    вздыхаю    разделились    вдруг   рукава...

друг о друге    память    сегодня    она    такова

друг о друге    тоска    глубока...    или не    глубока...

Цзы Ся спросил: 

«Как мила ее кокетливая улыбка,
как красиво очерчены ее глаза,
какая основа, чтобы приукрасить! 

– что это значит?»

Учитель сказал: «Краска кладется поверх основы».

Цзы Ся сказал: «Ли – поверх?»

Учитель сказал: «Кто меня раскрывает – так это Шан! С ним уже можно разговаривать о поэзии!»

***

Этот текст – важный для понимания того, как у Конфуция работает социальная форма-ли. (Его хорошо обдумывать в паре с 1-12, который был разобран здесь.) Он начинается с цитаты из песни, которую я переводил в предыдущих постах; но в этой цитате третья строка (курсивом) – «лишняя». Ее нет в «Ши-цзин». Комментаторы иногда пишут, что перед нами – частично утраченный текст.

Не буду давать ничего на отсечение; но у меня создалось впечатление, что это не утраченный, а добавленный текст. Либо намеренно, «для пояснения»; либо по ошибке: комментарий одного из собеседников был ошибочно включен в цитату, и дальше так и осталось. Эта строчка – лишняя в песне; и по смыслу, и по стилю (логический оборот 以為 «чтобы» диссонирует с остальным текстом песни, прямо-описательным), и по размеру. Это единственная 5-сложная строка на всю песню! А песня – 4-сложная. Она разбита на четыре строфы, в каждой по семь строк. И вдруг в одной строфе, как прицепленный вагон, появилась эта «кривая» строка, чуждая и неуместная...

4444444
4444444 (+5?!)
4444444
4444444 

Но это текстологическая проблема песни. А на смысл разбираемого текста она влияет мало.

Иероглиф , который я перевел как основа, в древних формах изображает руки, плетущие шелковую нить, а в современной форме состоит из шелка и никому не понятного знака, в котором иногда видят упрощенный иероглиф , жизнь, рождение, прорастание.

изначально значит белый, простой, некрашеный шелк; потом его значение расширилось до всякой основы для письма, рисования или раскраски. В контексте фразы это естественная основа для будущей искусственной раскраски – подобно тому, как бумага или шелк служат для письма, белый грунт для живописи, простой шелк для цветного вышивания или раскрашивания. В нашей псевдо-цитате этот смысл распространяется на макияж: красивое лицо как основа для подкрашивания.

Мой любимый комментатор Чжу Си цитирует древний текст о живописи и поясняет его такими словами:

Сначала используют белую грунтовку как естественный фон, а потом уже накладывают пять цветов. Точно так же и человек – сначала обладает прекрасной естественной основой; а потом ее уже можно украшать узорами и красками.

(Т.е. только красивую внешность имеет смысл украшать макияжем и прочими средствами – одежда, ювелирные изделия...) А потом, комментируя слова «ли – поверх?», Чжу Си пишет:

Форма-ли должна наноситься на основу чжун-синь (т.е., верная и искренняя личность), подобно тому, как рисунок и краски должны наноситься на предварительную белую грунтовку.

Это толкование можно считать верным и окончательным. Есть первичное: естественная основа – этос человека, его личные качества, его прежде всего человечность-жэнь-эмпатия. И есть вторичное: искусственная раскраска – поведенческий кодекс, форма-ли. Человечность со всеми своими конкретными проявлениями – справедливость, уважение, уступчивость, искренность+доверие (синь), честь+верность (чжун), сыновность и братскость и т.д., – это основа личности человека. Формы поведения, социальный код, нормы вежливости и стандартные ритуалы – это, как рисунок по белому фону, уже искусственные вещи, украшающие и облагораживающие человека. Сначала кладется грунтовка – воспитывается личность; потом добавляется внешняя форма-ли.

Но ли не работает без этической основы жэнь. Не будет основы – поведение человека будет фальшивым и неуместным, как косметика на некрасивом и неумытом лице: дурное впечатление только усугубится.

Вот и все. Теперь можно перечитать. «Шан» – это личное (домашнее) имя Цзы Ся; Конфуций вправе называть его так, по-отечески. «Раскрывает» - это очень колоритное словечко (словарь Конфуция никогда не банален), оно еще значит «поднимает», «выводит наружу», чуть ли не «на чистую воду». Т.е. ученик вскрывает и выводит «из сумрака на свет» мысли учителя, не произнесенные, но подразумеваемые. Итак:

Цзы Ся спросил: 

«Как мила ее кокетливая улыбка,
как красиво очерчены ее глаза,
какая основа, чтобы ее приукрасить! 

– что это значит?»

Учитель сказал: «Краска кладется поверх основы».

Цзы Ся сказал: «Ли – поверх?»

Учитель сказал: «Кто меня раскрывает – так это Шан! С ним уже можно разговаривать о поэзии!»


子夏問曰「『巧笑倩兮美目盼兮素以為絢兮。』何謂也子曰「繪事後素。」曰:「禮後乎?」子曰:「起予者商也!始可與言詩已矣。」


Интересно, что событие, описанное в предыдущей «народной песне», имеет точнейшую датировку -  753 г. до н.э. Это знает не только многомудрая Вики, но даже скромный историк Сыма Цянь. Даже до него дошла молва о красоте Цзян.

На пятом году [правления] (753 г.) Чжуан-гун взял в жены дочь [правителя] княжества Ци; она была красива, но не имела сыновей. Тогда князь взял в жены дочь [правителя] княжества Чэнь; она родила сына, который рано умер. И т.д.

Видимо, все-таки, это не столько фольклор, сколько сочинение придворного автора, который был свидетелем события и задокументировал его в стихах. Стих, считаемый народным – 4-сложный, рифмованный, вроде

手如柔荑。
膚如凝脂。
領如蝤蠐。
齒如瓠犀。

свойствен не только тогдашней поэзии и не только 4-сложным поговоркам, но и «прозе»: хроникам, императорским указам, военным трактатам и ранним философским текстам. Стилистически они почти неотделимы от поэзии.

Тут надо еще вспомнить, что поэзия намного древнее и первичнее прозы, она во всем мире была главной дописьменной формой «хранения информации» (ритмичный и созвучный текст легче запомнить), поддержания культурной традиции в виде мифологии и родословных (Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова...). Поэтому зафиксировать любую мысль или даже «новость» в стихах было естественнее, чем в прозе. Поэтому граница между фольклором, официальным документооборотом и журналистикой тогда была очень зыбкой.

Песня сочетает все эти три признака: фольклорный стиль, с характерными словесными повторами («Река Хуанхэ – широка, широка...»), официальный меморандум о прибытии принцессы соседнего княжества для свадьбы и... журналистский «репортаж с места события», чуть ли не с фотографиями кортежа прибывшей принцессы...

Доперевел старинную песню, на которую ссылается Конфуций (разбор его текста скоро последует). Это из фольклорного сборника Ши-цзин, который был им собран и отредактирован, и который он рекомендовал штудировать своим ученикам. 

Песня – из раздела «Оды княжества Вэй»; говорится в ней о приезде в это княжество принцессы Чжуан-цзян из княжества Ци; она должна была выйти замуж за вэйского князя. В песне перечисляются ее родственные связи и дается по-фольклорному идеализированный портрет: высокая, стройная и т.д. Внимание к деталям: ее расшитые одежды, а поверх них одноцветные, простые; крупные кони и их красные попоны и украшенные удила. Специально отмечается симпатичная улыбка (один вариант перевода: какая милая улыбка! другой: какие ямочки на щеках!) Видимо, ширмы из фазаньих перьев, которыми скрывали от посторонних взглядов невесту, не всегда были закрыты. 

Специфически-китайские комплименты, вроде шеи-личинки, я объяснил в предыдущем посте. Желтая река – Хуанхэ; на одном из участков она действительно бежит на север. 

***

Высока она и стройна;
Одежды расшиты, а гладкие поверх. 

Цискому  князю – дочь она,
Вэйскому князю – невеста она,
Наследнику-княжичу – младшая сестра,
А Синскому князю - свояченица;
И Таньскому – тоже свояченица. 

Руки ее – как мягкие травы,
Кожа ее – как застывшее масло,
Шея ее – как белая личинка,
Зубы ее – как семечки тыквы,
Как у цикады ее голова,
А брови - как усики мотылька... 

Как же улыбка ее мила!
Как красиво очерчены глаза! 

Как высока она и горделива!
Велела проехать сельским предместьем:
Четверка крупных, надменных коней,
Красные попоны, узорные удила,
Фазаньими перьями скрыта, едет ко двору.
Уходите раньше, высокие сановники:
Не заставляйте государя томиться. 

Желтая Река – широка, широка;
На север течет, так живо, живо.
Забрасывают сети – плещут, плещут;
Осетры в них – мечутся, мечутся.
А осока и камыш – густеют, густеют. 

Сестры невесты богато украшены.
Офицеры охраны грозно воинственны.

***

Английский перевод Легга - тут. Русский перевод Штукина - здесь (3-я песня, "Ты величава...").

Мы помним 130-й сонет Шекспира с шокирующими антикомплиментами. «My mistresseyes are nothing like the sun...». Думаю, прочитав этот фрагмент из «Книги песен», Шекспир бы побледнел и сжег свой сонет.

Руки как мягкие метелки травы,
Кожа как застывший жир,
Шея как личинка жука,
Зубы как семена тыквы,
Цикада-голова, бровь-моль...

***

Я пошел читать эту песню, потому что она цитируется у Конфуция (не эти строки!); просто чтобы понимать контекст. И вот наткнулся.

Про застывший жир понятно. Метелки травы - возможно, просто мягкие травы либо сережки на деревьях; но скорее всего вот это:

Личинка жука идентифицируется (возможно, ошибочно) с насекомыми семейства Cerambycidae; это длинноусые жуки. Личинки у них (и шея девушки) – как на фото. Пишут, что сравнивать шею с гусеницей или червяком было обычным комплиментом в древнем Китае.

Семена тыквы и сама она (точнее, это бутылочная тыква, калабаса) были такие; но это сушеные семена; при жизни они, конечно, были белыми.




Голова как у цикады и брови как у моли – это уже не природа, а искусство. Имеется в виду «квадратноголовая цикада» и усики-антенны огромной ночной бабочки. И прическа укладывалась так, чтобы была форма цикады, и брови рисовались широким мазком, чтобы явно напоминать усики ночной бабочки.


red     beads            grow     in the southern     lands      

so many     branches            bloom     in the spring     time

please     my lord            pluck     and collect them     more   

they are     the best            love     longing     sign


***


Русский перевод был здесь.
 

***

王維 

相思

紅豆生南國
發幾枝
願君多采擷
此物最相思

С началом Нового времени именно Италия стала главным учителем европейской музыки, именно она сглаживала провинциальную угловатость немцев и голландцев, прививала «этой деревенщине» вкус к мелодичной вокальной музыке и вообще - плавной текучести музыкальной мысли, даже если это была не вокальная, а инструментальная музыка. Мягкие, свободно вьющиеся линии мелодий, но и такая же мягкие, "обтекаемые" контуры формы, без торчащих наружу подпорок и шарикоподшипников. Авторитет итальянских учителей даже и в XVIII веке был так высок, что Бах в рукописях называл себя на итальянский лад Джованни, а Бетховен - Луиджи. Музыка - значит, Италия.

Но и до Нового времени, в мессах Ренессанса, хорошо слышна разница между северными интеллектуалами, с их суховатостью и угловатостью (Окегэм, Обрехт) и итальянской школой, вершиной которой был Палестрина. Он умел все то, что умели северные интеллектуалы (полифонические кунстштюки), но старался писать плавно, предпочитая вьющиеся гаммо-образные пассажи в мелодиях (это легко слышать).

***

Это я не к тому, что одно лучше другого. В каждой технике есть свои достоинства. По поводу гладкости я всегда вспоминаю

Как стих без смысла в песне модной,
Дорога зимняя гладка...

Бродский говорил, что гармоническая школа научила русскую поэзию этой скользящей итальянской гладкости (ибо Батюшков и др. учились у итальянцев); но это не всегда хорошо. Иногда «спотыкание» стиха, заставляющее читателя вдумываться и обращать внимание на важные слова, лучше, нужнее. Иначе стих плывет, плывет, и читатель, убаюканный его плавностью, перестает что-либо замечать. В музыке - та же проблема: слишком гладкое письмо делает музыку "фоновой", как обои. 

Но нарочитая затрудненность, не отпускающая внимание ни на минуту (в этом был хорош Бетховен), - это не то же самое, что неуклюжесть и неотесанность. Это следующая, более высокая стадия, которая приходит после обретения итальянской гладкости и текучести.

***

Палестрина, упомянутый выше, - это "ранний" для нас, но очень поздний, "итоговый" мастер долгой традиции хоровой полифонии; конец Ренессанса и его венец. Сразу после него пришло следующее поколение, изменившее музыку: Монтеверди, прежде всего. А Палестрина - очень хорош, просто великолепен. Жалко, что мы уже плохо слышим до-барочную музыку, она для нас уже вся «на одно лицо». Иначе Палестрина был бы для нас кем-то вроде Баха или Моцарта.


Просмотрел и выправил переводы 20 взаимных стихотворений Ван Вэя и Пэй Ди (т.е. всего 40 стихотворений). Возился над ними ровно 9 месяцев; пришла им пора родиться на свет. Выкладываю полный сборник. Стихи Ван Вэя идут первыми в каждой паре, Пэй Ди всегда отвечает. Стихи 5-сложные, я передаю их акцентным 5-дольником. Рифма китайская не так строга и не очень выделяется на фоне обычной речи; я сделал ее соответствующей. Перевод - не гладкий: я старался быть предельно точным, сохранять культурную дистанцию, не сползать в штампы русской поэзии. Стихами наслаждаться "просто так" трудно: они полны исторических, литературных, буддистских и даосских намеков. Все разборы и комментарии - в постах под тэгом wangchuan. (Там найти легко, всегда даны номера: Ванчуань-1, Ванчуань-2...) Ван Вэй предваряет сборник маленьким предисловием, в котором дано как бы содержание сборника: перечислены все 20 названий, соответствующих тому месту, где стихи были сочинены.


***

ВАНЧУАНЬСКИЙ СБОРНИК
 

Ван Вэй 

Я покинул службу и поселился в долине реки Ванчуань. Я гуляю и останавливаюсь посмотреть на долину Мэнчэн, холмы Хуацзы, беседку из узорного абрикоса, хребет Цзинь-чжу, оленью рощу, изгородь из магнолий,  кизил на берегу, тропинку среди монастырских софор, беседку у озера,  Южный холм, озеро Йи, ивы над волнами, быстрину у дома Луаня, ручей с золотым песком, отмель у Белого камня, Северный холм, беседку в бамбуковой роще, ущелье магнолий, рощу лаковых деревьев, сад перечных деревьев. Здесь мы проводили досуг с Пэй Ди и сложили по стихотворению о каждом из этих мест...

20х2 стихотворений )

Иконическая сцена из «Троецарствия», не менее иконично снятая в сериале 2010 года: как в мраморе высечено. Цао Пи, занявший императорский трон, подвергает своего брата Цао Чжи публичному испытанию. Он должен сочинить стихи за время, нужное для семи шагов, и получить прощение за свою политическую ошибку; или умереть. Заданная тема – отношения между братьями; при этом само слово «брат» использовать нельзя. Вот что получилось:

煮豆 燃豆萁
豆在 釜中泣
本是 同根生
相煎 何太急


zhǔ   dòu       rán   dòu   
dòu   zài       fǔ   zhōng   qì
běn   shì       tóng   gēn   shēng
xiāng   jiān       hé   tài   jí 
 

boil   beans    burn   bean   stalks
beans   cry    in   hot   pot
roots   are    same   from   birth
our   broil    why   so   hot
 

Варят фасоль –      стебли фасоли сжигают.
Плачет фасоль,      оказавшись внутри котла:
«Мы корнем едины,     рождение нас сближает;
Почему между нами      так горяча вражда?» 

Первое китайское эссе о поэзии написал правитель и поэт эпохи Троецарствия и герой романа «Троецарствие», Цао Пи, сын знаменитого Цао Цао. Эссе написано легко и изящно, приподнятым поэтическим тоном, вольной кистью уверенного в себе человека, хотя и подточенного цинизмом политики. Так, например, он начинает ироничной фразой, вошедшей в поговорку:

文人相輕自古而然。

Люди литературы друг друга презирают, это уж так с древности принято.

Потом он перечисляет своих друзей и коллег по поэтической группе, дает им трезвые характеристики (сильные и слабые стороны), немного говорит о жанрах. А дальше делает заявление, в котором исследователи видят впервые подчеркнутый фактор «духа-ци», благодаря которому все чисто поэтические грани текста синтезируются в художественное целое. Европейская культура с удивлением узнает тут и тезис об аполлинийском и дионисийском началах в искусстве, и романтические идеи о доминировании творческого духа, «гения»; и Евангелие от Иоанна с «Дух дышит где хочет», и много чего еще, вот в этой маленькой фразе:

文以氣為主氣之清濁有體不可力強而致


В словесности-вэнь господствует дух-ци
И дух этот ци – [двоякую] форму имеет: чистая ясность и темный хаос.
И нельзя его силой принудить, ни [как-то иначе] призвать...

Получилось, наконец, сделать идеально точную копию китайских стихов английскими словами. И порядок слов, и рифмовка, и односложность (в каждой строке 5 слогов), и примерно та же степень аграмматичности и загадочности. Только надо учитывать, что для китайского уха такое привычно, а для английского нет. В ХХ веке, отчасти под влиянием китайцев, поэты стали писать подобные стихи – словесные созвездия, образно-понятийные кристаллы. Эзра Паунд, например, вполне сознательно искал подобия китайской поэтической технике (imagism, ideogrammic method).

Это Ван Вэй и Пэй Ди, 11-я пара из Ванчуанского цикла. Мой перевод на русский был здесь. Два примечания: «сяо» в первой строке – бамбуковая флейта; «длинный свист» в предпоследней строке – особая даосская практика. Итак, внимание!  Если хотите знать, как звучит китайская поэзия, вот вам точнейший перевод на свете: 

11 

yī lake 

wang wei 

play    xiao        stand    high    bank
sun    set        leave    my    lord
on    lake        one    look    back
blue    hill       wear    white    cloud 

same song 

pei di 

space    vast        lake    glass    wide
blue    gleam       sky    hue    like
moor    boat        one    long    whistle
four   sides        come    cool    breeze 


Глаголы тут звучат скорее императивом, оригинал этого не предполагает. И это единственное неудобство. В остальном – китайские стихи именно таковы. Прояснение смысла доверено читателю. Более привычный европеизированный перевод «с прояснением» мог бы звучать так:

I play xiao-flute, standing on the high bank.
The sun sets. I am saying goodbye, my lord.
I turn my head back and look over the lake once again:
Blue mountains are wrapped in white clouds. 

The space is vast, and the water surface of the lake is endless.
The blue glimmering [of waters] is the same as the hue of heaven.
I moor my boat and make one long whistle;
From all four sides, as a reply, comes cool breeze.

Ван Вэй 

кубок    гуэй -        приветствовать    дочерей    царя
пучок    дужо -        предложить    красавицам    в дар
настойку    цзяо -        возлить    на циновке    из яо
молить    чтоб сошел        с неба    Облачный    Князь 

Пэй Ди 

алые    шипы        впиваются    в наши    одежды
сладкий    аромат        впитается    если    заденешь
к счастью,    можно        сварить    в ритуальном    котле
надеюсь,    мой друг        сорвет,    наклонившись    к земле 

***
Перевод Ванчуанского цикла из 20 «взаимных стихотворений» Ван Вэя и Пэй Ди вчерне закончен. Эта последняя пара – довольно темная, трудная для понимания. Энциклопедический кабинетный стиль, к которому тут обратился Ван Вэй, и те значения, которые мне удалось выудить из стихов, подробно разобраны здесь. Что касается стихотворения Пэй Ди, то оно, с одной стороны, очень бесхитростно говорит о прогулке по саду, с другой – явно на что-то намекает. Возможно, что-то буддистское или даосское. Он уклоняется от точного называния растения: только шипы, аромат, возможность сварить в котле и сорвать, наклонившись к земле (значит, не дерево, а что-то низкое). Мои поиски среди упоминаемых у Ван Вэя растений ничего не дали. Возможно, он говорил сладости познания и прилипчивости ее ароматов. Или о шипах, задерживающих человека на пути личного роста. Но вряд ли, слишком банально. Возможно, это какие-то намеки на ритуалы, о которых я не знаю. Или даже на трон, политику. Котел  
dǐng имеется в виду старинный, на треноге. Его использовали больше для ритуалов, чем для готовки. Это слово также означает «трон», «большой, великий».

***
Оставлю пока так, в подвешенном состоянии. Потом, когда буду собирать цикл воедино, еще подумаю.

Я вовсе не поклонник «ученого» стиля в стихах, ни тем более «зашифрованного» символизма. Но вот уникальный в своем роде пример – виртуозное соло на ассоциативной клавиатуре из последнего стихотворения Ванчуанского цикла. Плотность намеков и ассоциаций – уникальна. Всего 20 иероглифов – и такой широкий спектр бытовой, исторической и литературной памяти. Видимо, это и есть примета финала цикла: связать в один узелок много нитей. Я оставил некоторые слова непереведенными: отчасти потому, что у них нет точного перевода, отчасти чтобы сохранить «энциклопедический стиль». В остальном перевод – 100% точный.

Перечная роща

кубок    гуэй -       приветствовать    дочерей    царя
пучок       дужо -       предложить        красавицам      в дар
настойку    цзяо -       возлить    на циновке    из яо
молить    о сошествии       Князя    Среди    Облаков

Перечная роща – сад «перечных деревьев»; так назывались разные виды: кассия или китайская корица; истинная корица; османтус ароматный; лавр. Гуэй – вино, приправленное корицей. Дужо – ароматная трава; ее использовали для церемонных подарков. Цзяо – перечно-алкогольная настойка или паста; раньше использовалась в ритуалах поклонения богам и духам, сейчас – приправа.

Трава яо имеет много значений: от «травы бессмертия» до просто «очень красивой травы» (слово яо значит яшмовый, прекрасный). Из нее плели циновки для ритуалов. И на эти циновки совершали возлияния: впитывается хорошо – значит, духи или боги принимают дар. Слово яо, хоть и пишется другим иероглифом, произносится так же, как имя древнего императора Яо, одного из Пяти Великих. Девушки, упомянутые в стихах, его дочери. Яо-трава – намек на его имя.

Итак, Ван Вэй приходит в с другом Пэй Ди в сад перечных деревьев видит разные растения, и они, начиная с корицы, вызывают у него длинные цепочки ассоциаций. Коричное вино – ритуал приветствия. Душистая трава дужо – подарочные букеты для красавиц. Перечная паста – ритуалы поклонения богам и духам. Циновка из яо-травы – ритуальные возлияния.

Отсюда, через названия растений и, возможно, неизвестные мне ритуальные подробности, а также через слово Яо, его мысль перепрыгивает к императору Яо, двум его дочерям, императору Шуню (женатому на двух дочерях Яо), а также поэту Цю Юаню (343-248 до н.э.) и двум его стихотворениям – «Богини Реки Сян» (о двух дочерях Яо) и «Князь Среди Облаков». Растения, упомянутые Ван Вэем, появляются в первом из двух стихотворений. А название второго совпадает с финалом стихов Ван Вэя (те же 3 иероглифа 雲中君).

Яо, Шуня, двух дочерей Яо и поэта Цю Юаня связывает еще один мотив – река (главная китайская мифологема). Точнее, гибель в реке. Яо так оценил личные качества Шуня, что сделал его (а не своих сыновей) наследником престола и женил на нем своих дочерей. Шунь, среди прочего, прославился тем, что смог одолеть Великий Потоп (разлив реки Хуанхэ) и защитил население от гибели и голода. Но сам он потом погиб в реке Сян, утонул. Жены его с горя покончили с собой: вошли в воды той же реки и утонули. Впоследствие, традиция почитала их «Богинями реки Сян».

Поэт Цю Юань из княжества Чу, член царской семьи и высокопоставленный сановник, был оклеветан и сослан. В изгнании он провел много лет, собирая чуский фольклор. На фольклорные темы он писал стихи, ставшие классикой; в том числе упомянутые два стихотворения – о дочерях Яо и об Облачном Князе, персонаже чуской народной религии. Когда пришли новости о том, что армия Цинь захватывает города Чу (это та самая эпоха, становление циньской империи), он покончил с собой, утопившись в реке Мило, притоке реки Сян.

Финальная связь мотивов заключается в том, что память самого Цю Юаня стали почитать в образе Облачного Князя, покровителя поэзии и поэтов.

Вот так: в двадцати иероглифах Ван Вэй умудрился уместить и растения, и приготовляемые из них продукты, и их ритуальное использование; и историю давнюю, из времен Пяти Императоров; и историю «недавнюю» (всего 1000 лет до Ван Вэя), связанную с поэтом Цю Юанем; и намек на два его стихотворения; и мифологический сюжет. Прямо или намеком упомянуты: четыре растения, четыре ритуала, пять человек плюс одно божество, связанное с поэзией, и два стихотворения. Возможно, что-то еще, о чем я не знаю. Даже по меркам сверх-компактной китайской поэзии, это очень высокая плотность текста-подтекста. При этом тон стихов - очень простой, легкий и ненавязчивый.

Теперь можно и перечитать:

Перечная роща

кубок    гуэй -       приветствовать    дочерей    царя
пучок       дужо -       предложить        красавицам      в дар
настойку    цзяо -       возлить    на циновке    из яо
молить    о сошествии       Князя    Среди    Облаков

19. Лаковая роща 

Ван Вэй

этот    древний         гордым    чиновником    не был  
себя    считал         недостойным    страной    управлять
однажды    нанялся         на одну    ничтожную    службу
в пестрой    листве         деревьев    стволы    считать

 

Пэй Ди

любовь    к безделью         в привычку    давно    вошла
так    получилось         что давний    обет    исполнен
нынче    весь день         в лаковой    роще    гуляю
со старым    Чжуаном         в радости    снова    един  
 

Возвращаюсь к Ванчуанскому циклу. Перевод – сырой, еще буду думать. Но пусть уж повисит. Надо двигаться вперед. Работа над циклом застопорилась несколько месяцев назад: навалилась удаленка и превратилась в удушенку. А еще я застрял потому, что 19-я пара была непроходимо трудной, ничего не получалось. И я отложил.

Сейчас, после очередного паломничества по китайским блогам, удалось найти зацепку. А потом глянул и другие переводы (советские и итальянские – единственные приличные), и там это тоже подтвердилось. Из чтения одного лишь текста я этого извлечь никак не мог. Оказывается, в стихах упоминается Чжуан-цзы, автор 4-го века до н.э., классик древней литературы. Вместе с «Дао дэ цзин», его книга «Чжуан-цзы» – это библия даосизма. Но написана она не супер-сжатыми афоризмами, а красивыми байками-притчами. Это очень хорошая литература, хотя к философской силе таких баек я отношусь, мягко говоря, без энтузиазма. Вот тут неплохой перевод Малявина. (Вот еще прямая ссылка на пдф.) По одному только слову «Чжуан» (с множеством значений) появившемуся в поэме Пэй Ди, я не смог опознать намек. А историю Чжуан-цзы не знал.

Он, оказывается, не хотел делать чиновную карьеру (об этом – первые слова Ван Вэя); по одним сведениям – потому что считал себя недостойным и неспособным; по другим – потому что презирал государственные дела как таковые. Он, как и полагается классику даосизма, в своих текстах воспевал праздность, вольную жизнь и социопатию и заочно полемизировал с Конфуцием. Единственная служба, на которой он случайно оказался, это смотритель сада лаковых деревьев. (Про лаковые деревья и добычу лака я подробно писал здесь.) Соответственно, когда Ван Вэй и Пэй Ди во время своих прогулок попали в лаковую рощу, они сразу вспомнили Чжуан-цзы и писали свои поэмы – и о его скромности, и о его праздности.


Лу Тун. Семь чашек 

Первая   чашка        губы   и горло   промочит;
Вторая   чашка        одиночества   боль   смягчит;
Третья   чашка         в иссохшем   нутре   поищет,
Но лишь книги   найдет,        пять тысяч   свитков   книг. 

Четвертая    чашка        пробьет    потихоньку    пóтом;
И все,    что было        несправедливого    в жизни,
С потом    из пор        полностью    выведет    прочь. 

Пятая   чашка        кости    и плоть    очистит;
Шестая   чашка       к бессмертным    тебя    приблизит;

А седьмую   чашку       уже   и пить    невозможно;
Только   чувствуешь:      где-то   подмышкой    родится
И обвевает      свежестью         легкий    прохладный    бриз.

На гору   Пен-лай –        вот    куда бы   вернуться,
оседлав   этот бриз,       хотел     Ю    Чуань цзы...

***

Ю Чуань цзы («сын яшмовой реки»?) – поэтический псевдоним Лу Туна (790–835), который известен тем, что посвятил жизнь теоретической и практической разработке темы чаепития. Где речь идет о китайской чайной церемонии, там непременно будет упомянут Лу Тун и процитировано стихотворение "Семь чашек".

Пен Лай – мифологический скалистый остров, на котором обитают бессмертные, и на который собирался, но так и не доплыл Цинь Шихуанди. (Впрочем, сегодня его уже отождествили с реальным островом и возят туда туристов.) Вот картина «Пен-лай, остров бессмертных» Юань Цзяна (1671 – 1746). Дворцовая площадка на фоне трехмерно бушующего океана очень хороша.

Это вопрос ключевой для понимания пьесы.

Краткое содержание:

Фивы в осаде. Один из сыновей Эдипа, Полиник пришел отвоевывать город у своего брата, Этеокла. В панике мечутся женщины (хор), воображая ужасы, которые с ними случатся, если город падет. Царь Полиник, демонстрируя чудо выдержки, вразумляет женщин, и они отчасти успокаиваются, перестают кликушествовать. (Все это, конечно, свежие впечатления недавних греко-персидских войн, когда вся Греция металась в ужасе перед нашествием миллионной армии, и многие, в т.ч. Фивы, переходили на сторону Ксеркса; и лишь немногие, в т.ч. афинянские лидеры, сохранив достоинство и мужество, смогли организовать оборону.)

Потом вестник перечисляет, какие из семи ворот «семивратных Фив» атакует какой полководец, и Этеокл высылает по отряду к каждым воротам. А когда ему сообщают, что у седьмых ворот наступает его брат Полиник, он теряет всю свою выдержку, совершенно звереет, дичает и, несмотря на уговоры хора (уберечь его от греха братоубийства), бросается на битву с братом. После этого вестник сообщает, что враг отбит, но Этеокл и Полиник мертвы. Их трупы вносят на сцену (греки никогда не убивали на сцене, всегда за сценой: это считалось слишком грубым и низким способом вызывать страх и сострадание в публике). И тут... все кончается.

Есть, правда, еще одна сцена, но некоторые почему-то считают ее приписанной позже другим автором. Появляются сестры двух братьев, Антигона и Исмена. Исмена уходит с половиной хора в одну сторону, хоронить царя Этеокла. Антигона, вопреки запрету властей, уходит со вторым полухорием – хоронить мятежного Полиника (которого хотели просто выбросить, как мусор). И это – вторая концовка.

Надо сказать, что это одна из красивейших сцен во всей греческой литературе: две «солистки» и два полухория, обменивающиеся репликами – прямо готовая кантата Баха (Вспоминаются «Страсти по Матфею», написанные «стерео» - для двух оркестров и двух хоров, со множеством стерео-эффектов между солистами и хорами.) И текст просто великолепный, рот раскроешь и закрыть забудешь.

И вот, одна партия считает, что эта концовка с Антигоной аутентична, что без нее ни катарсиса, ни должного финала нет. (И я тоже так думаю.) Другие замечают стилистические отличия и говорят, что это все – не настоящее, что Эсхил закончил братоубийством, а позже, после появления трагедий Софокла, кто-то приписал конец с Антигоной.

Тут надо еще помнить, что «Семеро» - не отдельная пьеса, а финал трилогии про три поколения рода Эдипа (остальные части утеряны). Первая часть – про Лаия, вторая – про Эдипа, третья – про его детей. Эта семейная сага на материале фиванского цикла мифов – не единственная. Орестея – такая же сага на материале аргосского цикла. Так что появление дочерей в финале – не должно удивлять или казаться чуждым. Они – тоже часть семьи; тоже, как и братья, младшее поколение, расхлебывающее последствия судьбы Эдипа. И вообще, греческая Судьба не бьет только по личностям; она атакует роды, семьи, несколько поколений.

Но главное – что финал, заключающийся в том, что братья поубивали друг друга, ну и ладно, просто невозможен у Эсхила, с его прекрасным чувством формы и сцены. Объявить публике, что братья убили друг друга, какая жалость, всем спасибо, все свободны? Да никто не поднялся бы с места! Это не конец, а обрыв. Б.Ярхо пишет, что «конфликт исчерпан», а значит это конец текста. Ничего себе! Финал, по греческим понятиям, требует очищения эмоций. А для этого надо подняться над развязкой, эпически (через обзор всей истории), эмоционально (через долгое «прочувствование»), рационально (через исчерпывающий анализ), этически (через неожиданный благородный поступок), – как угодно. Без этого форма не замкнута, не окончена, напряжение не снято. Особенно если это финал целой трилогии.

Так что я уверен не просто в том, что концовка аутентичная, а в том, что без нее никак нельзя (смерть братьев – не конец!), и что она единственно возможная и на редкость убедительная. Этическая сила поступка Антигоны снимает напряжение и конфликта братьев, и всего «родового проклятия».  

А текст прекрасный, свежий, советую перечитать. 

Трагедия есть

подражание действию важному,
(т.е. о вещах серьезных и возвышенных, а не о низменных пустяках, как в комедии)

законченному и определенного объема,
(определенной формы и длины, в отличие от эпических поэм, ничем не ограниченных),

при помощи речи, в разных частях различно украшенной,
(музыкой и / или стихотворным размером);

в действии, а не в пересказе,
(в трагедиях есть много «вестников», пересказывающих события; ведь там действие заключается не в action, а в реакции на события, в диалогах);

через сострадание и страх
(эмпатия – и здесь базовое чувство, а не только у Конфуция; напугать и заставить сострадать – в этом задача трагедии по отношении к публике);

совершающее очищение подобных эмоций.

Катарсис, т.е. очищение – и есть финальная цель. Просто счастливый или несчастливый конец катарсиса не создают. Для него требуется особый прием. Новый угол зрения, более высокая ступень осознания судьбы или смысла сюжета, а иногда – просто иррационально-благородный поступок, развязывающий все узлы. Так, Антигона, вопреки запрету властей, хоронит опального брата Полиника, «снимая» этим горечь братоубийства. Или Ифигения добровольно приносит себя в жертву, развязывая узел конфликтов между Агамемноном, Клитемнестрой, Менелаем, Ахиллом плюс остальным войском, застрявшим в Авлиде.

Янь Юань глубоко вздохнул и сказал так: 

«Чем больше смотрю, тем оно выше;
Чем глубже вникаю, тем оно тверже.
Вижу его впереди, пред собой;
И вдруг – оно позади, за мной. 

Учитель людей шаг за шагом ведет,
За собой увлекая умелой речью.
Культурой-вэнь он меня развивает
Формой-ли он меня усмиряет. 

И бросить хотел бы – уже не смогу.
Уже иссякают талант и силы,
Но кажется, что-то еще остается –
вот, прямо передо мной.
Я очень хотел бы ему последовать,
но просто не знаю, как.» 

Легко догадаться, что неназванное «оно» – это учение Конфуция. Красивый, но странный текст, нетипичный даже для сверх-пестрых «Суждений и бесед». Он вложен в уста любимого ученика, молчаливого интроверта Янь Хуэя (= Янь Юаня), и некоторые комментаторы этим так удивлены, что делают вывод: это поздняя выдумка, ибо молчун не мог так долго и цветисто говарить: The elaborate imagery here also suggests late authorship. Nowhere else in the text does the enigmatic Yan Hui speak at greater length. (R. Eno)

Но это глупости. Текст выглядит почти как стихи, в нем мелькают рифмы, и большая его часть написана 4-сложником, типичным для «Книги Песен», которую ученики Конфуция знали хорошо, а многие песни – и наизусть. Янь Юань был самым умным, самым образованным, но и самым молчаливым из учеников, это правда, об этом есть много свидетельств. Как интроверт, он мог быть застенчив на групповых занятиях. Но уж писать стихи или заготовленные речи – это для интроверта дело самое обычное! Все это говорит как раз в пользу авторства Янь Юаня.

Стихи, на мой слух, не слишком искусные (все-таки философ, не поэт), но очень искренние и хорошо продуманные. В них не нужно видеть банальные славословия. Это очень точное описание эффекта, производимого Конфуцием и его рассуждениями. Это в точности совпадает с моим внутренним ощущением, и я это описал бы ровно так же. Примерно такими же впечатлениями делятся и другие люди, соприкосавшиеся с Лунь Юй – от советских китаистов до средневековых комментаторов.

Действительно, и масштаб растет по мере вглядывания, и внутренняя жесткая конструкция мысли постепенно проступает сквозь кажущийся беспорядок. Точно описан двоякий эффект – и «расширение сознания» через словесные штудии, и усмирение нрава через понимание формы-ли. Верно и то, что тебя шаг за шагом завлекают, и делают это так умело и убедительно, что сопротивляться даже не хочется. Есть и аддиктивный эффект: и захочешь бросить, а не сможешь. Точно подмечена иллюзия того, что все понятно, цель достигнута, но остается что-то еще, какая-то малость, и все никак не получается охватить целое. Это верно: учение устроено так, что к нему всегда идешь, но на нем никогда не едешь: подчинить и оседлать его невозможно.

Стихи выглядят почти как сонет. Рифмовка - странно-нерегулярная; но в тогдашней поэзии она еще не стала строгой и отрегулированной, это придет через много лет. Показываю рифмы цветом:

 

顏淵喟然歎曰

仰之彌高
鑽之彌
瞻之在
忽焉在後。

夫子循循   
然善誘
博我以
約我以

欲罷不
既竭吾才,
如有所

雖欲從
末由也

 

Аристотель пишет, что трагедия должна иметь непременно шесть слагаемых: фабула (миф, μῦθος), характеры (этос, ἦθος), словесность (лексис, λέξις), рассуждение (дианойя, διάνοια), зрелище (опсис, ὄψις) и музыка (мелос, μέλος или μελοποιία).

Легко заметить, что они делятся на три группы: фабула и характеры относятся к «содержанию» трагедии; словесность и рассуждение – это инструмент литературной разработки фабулы и характеров. Зрелище и музыка – это средства украшения и «услащения», напрямую не связанные с работой поэта. Это способ подачи, «сервировка».

Ставя на первое место фабулу и характеры, Аристотель подчеркивает приоритет фабулы, а характерам отводит служебную роль:

Цель трагедии  изобразить действие, а не качество, между тем как характеры придают людям именно качества, а счастливыми и несчастливыми они оказываются только в результате действия. В трагедии не для того ведется действие, чтобы изображать характеры, а наоборот, характеры затрагиваются лишь через посредство действия; таким образом, цель трагедии составляют события, сказание, а цель важнее всего. Кроме того, без действия трагедия невозможна, а без характеров возможна: трагедии очень многих новейших поэтов — без характеров. 

При этом, надо помнить, что трагики (в отличие от комиков) никогда не сочиняют сюжет, а берут уже существующий. Поэтому для трагедии становится важно не «про что», а «как». Важна проработка мотивации и аргументации поступков. Важно создание правдоподобного повествования с убедительными диалогами. Тут проявляет себя следующая пара: это словесность, литературная обработка и это рассуждение, мысль.

С помощью литературных средств (повествование, характеристика) поэт создает правдоподобную картину происходящего. С помощью мысли поэт рационализирует миф, разрабатывает правдоподобную мотивацию поступков и логику речей. Так он превращает бессмысленные и ужасные действия героев, – например, как Агамемнон приносит в жертву свою дочь Ифигению, – в «по-человечески понятные» (ну, насколько возможно). Еврипид, например, очень убедительно прописывает ходы мысли Агамемнона (который три раза менял свое решение на противоположное!) и его собеседников.

О музыке Аристотель пишет лишь то, что она украшает и услащает трагическое повествование. А зрелище он считает наиболее чуждой частью трагедии:

Зрелище, хоть и сильно волнует душу, но чуждо искусству и наименее свойственно поэзии: ведь сила трагедии сохраняется и без состязания и без актеров, а устроение зрелища скорее нуждается в искусстве декоратора, чем поэта.

 

Гаспаров писал, что гитара спасла русскую поэзию от верлибра. Это неверно – ни если понимать «спасла» всерьез, ни если иронически. От верлибра лечатся другим лекарством: формой. А гитара не спасла русскую поэзию, а проломила ей голову. И продолжает бить по голове талантливым людям. И прекрасное человеческое существо, называемое поэтом, превращается в отвратительное животное, называемое бардом.

三家者以雍徹。子曰

相維辟公

天子穆穆

奚取於三家之堂

 

Три Семьи в прохождении использовали гимн «Плавно, гармонично». Учитель сказал: 

[Вот они входят – плавно, гармонично;
Вошли, остановились – чинно, достойно.]
Вместе в согласии служат князья;
А Сын Неба – спокойный, величавый! 

Какое это имеет отношение к [ритуальному] залу Трех Семей?! 

Это один из текстов, которые хуже всего понимаются сегодня «демократическим» читателем. Ему, стоящему на пьедестале «прогресса» и гордо попирающему ногами историю, как рыцарь – поверженного дракона, все это должно казаться мелочным педантизмом на пустом месте, спором остроконечников с тупоконечниками. Но для Конфуция это было важным. Потому что его мышление, во-первых, системно; во-вторых, семиотично. 

Как системный мыслитель, он строит свою этическую и социальную философию от корня до кроны, от базового экзистенциального «чувства другого», эмпатии, через систему этических качеств, до развернутой иерархии социальных форм и до государства. 

Как мыслитель-семиотик по философским убеждениям и как представитель самой семиотичной на свете знаковой культуры, в центре которой стоит иероглифическая письменность, он с предельной серьезностью относится к любому соотношению знака и объекта. Даже предлагая реформы, он говорил не о политических или экономических мерах, а о семиотических, об «исправлении имен». Не только каждое слово, но и каждое социальное явление для Конфуция – это знак, иероглиф, несущий определенный смысл. 

Нарушение знаковой системы, разрушение связи «знак-денотат», установление произвольных смысловых связей для него было не пустяком, а орудием массового разрушения. В мире, где можно любой знак (слово, жест, поступок, обряд) наделять любым смыслом, коммуникация невозможна, общество и государство невозможны. (Поэтому главный враг – не тот, у кого другие убеждения, а тот, кто вот так опрокидывает систему коммуникации.) 

Знаковая система плюс этический кодекс – вот та «малость» (если вспомнить фразу Мэн-цзы), которая отделяет человека от животного. Поэтому именно эти две вещи (этика и семиотика) были в центре внимания Конфуция; поэтому ко всякой атаке на них он относится с предельной серьезностью. 

О чем говорится в тексте? 

Три Семьи – это три знатных рода из княжества Лу (где родился Конфуций): их называли Сунями, т.е. «внуками, потомками»: Старшие Сунь, Средние Сунь, Младшие Сунь, – все потомки князя Хуань-гуна от наложницы, т.е. потомки «второго ранга». Потомок «первого ранга» (от жены князя) сидел на троне царства Лу; а Три Семьи Сунь просто занимали высокое положение в аристократической иерархии. 

Песня-гимн «Юн-юн», т.е. «Плавно, гармонично» - из Ши-цзин, Книги Песен. Конфуций цитирует строки 3-4, я добавил в перевод первые две строки, для полноты строфы и картины. Это стихи, описывающие поминальную церемонию в императорском храме предков. 

有來雝雝、
至止肅肅。
相維辟公、
天子穆穆。 

[Вот они входят – плавно, гармонично;
Вошли, остановились – чинно, достойно.]
Вместе в согласии служат князья;
А Сын Неба – спокойный, величавый! 

Конфуций возмущается: какое этот царский гимн может иметь отношение к родовому храму Трех Семей Сунь?! Он напоминает им о разнице в положении князей и императора, о знаковой системе, в которой этот гимн может звучать только в императорском обряде поминовения небесных предков. Использование его выскочками-аристократами – это глупость, наглость, узурпация, нарушение коммуникативного и социального порядка. 

«...в прохождении использовали гимн...» – тут «прохождение» (буквально «проникновение» и «нанизывание») – это словечко из ритаульного лексикона, обозночающее один из этапов поминальной службы. Его объясняют чаще как финальную часть обряда, когда жертвенную посуду собирают и уносят. Так это у Чжу Си, но и иезуиты говорят о том же, добавляя в уста Конфуция развернутый монолог, смысл которого в том, что, уничтожая разницу между монархом и его вассалами и узурпируя в домашней службе элементы монархического ритуала, эти люди уничтожают и саму монархию. 

Текст 3-2 – это, по сути, продолжение текста 3-1, где говорилось о похожем «семиотическом преступлении»: местные князья устраивают ритуальные танцы по образцу императорских. (У меня 3-1 был тут). 

Теперь можно вернуться и перечитать 3-2: 

Три Семьи в прохождении использовали гимн «Плавно, гармонично». Учитель сказал: 

Вместе в согласии служат князья;
А Сын Неба – спокойный, величавый!

Какое это имеет отношение к [ритуальному] залу Трех Семей?!