«Лаковое дерево» – не метафора, а точное название растения и единственный смысл этого иероглифа. Латинское название Toxicodendron vernicifluum значит нечто вроде «ядовитое дерево, текущее краской / лаком». Это дерево, из смолы которого в Восточной Азии делается лак. Иногда его еще называют китайским лаковым деревом или японским лаковым деревом. Вся традиционная азиатская технология изготовления лаковых шкатулок, украшений из дерева, оконных рам, мебели и проч. использует смолу этого дерева. По китайски оно называется qī, ци (правда, этим словом по-китайски зовется столько всего, что помнить его большого смысла не имеет).

Лак этот добывается примерно так же, как березовый сок: делается надрез и подставляется сосуд:




***
Как человек на 2/3 состоит из воды, так в иероглифе лакового дерева два из трех элементов – вода. Причем в двух разных видах – более краткого и более полного радикала воды: и . Третий составной знак – дерево .


Между деревом и большой водой, правда, затесался четвертый элемент, человек , но его обычно в объяснениях пропускают, считают не самостоятельным знаком, а историческим следом надрезов на дереве:



Они вошли в иконографику лакового дерева. И они, действительно, видны на древних вариантах иероглифа: сначала это просто надрезы, прибавленные слева к картинке дерева, а потом (в последних двух знаках) появился и элемент воды.

***

Почему вода? И почему дважды вода? Понять легко: та вода, которая справа внизу, под деревом (более полный знак), – это то, что вытекает из надрезов на дереве. Получается
: дерево, истекающее смолой. Способ получения лака. Возможно, человек между деревом и водой – не случайность, а действительно четвертый элемент, означающий, что смола течет не сама по себе, а как результат работы человека. А второй знак воды, приставленный слева, уже придает иероглифу в целом жидкий характер: лак как итоговый продукт – это жидкость.

***

Лаковые деревья иногда образовывали большие рощи, а иногда насаждались садами. Одно из «взаимных стихотворений» Ван Вэя и Пэй Ди, с которым я уже долго вожусь (отчасти от нехватки времени, отчасти из-за трудности текста), написано в такой роще, и называется: «Роща (сад) лаковых деревьев», ци-юань,
漆園. Надеюсь скоро выложить перевод...


婆娑

Это устойчивая пара иероглифов с произношением по-суó и со значением: мерцание, игра, танец, падающие капли, мелькание, поблескивание. В стихах ее применяют в совершенно импрессионистических описаниях игры света и тени, в листве деревьев или на воде; это может быть светящаяся рябь воды, мерцание праздничных огней, переливчатый блеск драгоценностей и тому подобные феномены игры света, с водой или без воды. Если вам приходит на ум Клод Моне, то это самая верная ассоциация. А если вбить эти иероглифы в гугль и посмотреть, какие образы с ними ассоциируются у сегодняшних китайцев, то они будут в основном безводными, это либо листва и солнечный свет, либо тень листвы на светлой поверхности стены, вплоть до того, что сложился целый жанр художественной фотографии: тени на стене либо многослойные фотографии, играющие пятнами тени и света.





Оба иероглифа включают в себя воду
. Но вообще вода – очень часто используемый радикал (все-таки речная культура), и вовсе не обязательно он привносит «водное» значение; иногда окончательный смысл формируется очень ассоциативно или импрессионистически... Кроме того, оба иероглифа включают в себя женщину: . И различаются они только одним элементом: мало, не хватать, мелкий, слегка, слабый, легкий; и поверхность, кожа, внешний, наружный, влажный. Так и формиируется смысл: женщина вносит элемент красоты, танца, игры (особенно две женские фигуры рядом, 婆娑, они выглядят как «группа танцовщиц» с украшениями  погремушками); вода и поверхность создают водную поверхность, а значения мелкий и слабый создают эффект мерцания и игры маленьких пятен света.

Однако, согласно словарям, иероглифы сформированы не совсем так. Первый из них , ,  взятый сам по себе, означает старушка, пожилая женщина, бабушка, свекровь. И складывается он из женщины и волны . (Один словарь говорит: «разбитая, рассыпавшаяся брызгами волна, отсюда – старушка, разбитая старостью»; но я не очень этому верю). Его второй элемент волна тоже имеет одно из значений: старушка. Состоит он из воды и поверхности, а поверхность объясняется как рука, сдирающая шкуру либо срезающая шерсть со шкуры животного (про «облезлую» или «ощипанную» старушку, к счастью, никакой словарь не пишет). Он почти не употребляется в одиночку, почти всегда в паре: 婆娑.

Второй иероглиф составлен из женщины и песка  . У второго элемента, кроме песка, есть еще и значение хриплый, каркающий голос. Т.е. это либо пожилая женщина  с хриплым голосом; либо, как объясняет другой словарь, утонченные («как песок») движения танцующей женщины.

Как из этих двух хриплых, пляшущих, разбитых старостью и облезлых старушек получилась игра света на поверхности воды или среди лесной листвы, я предоставляю судить вам. Повторюсь: вода и шкура дают идею поверхности. Песок и слабый, мелкий дают идею мерцающих бликов света. Женщины дают идею танца, игры, красоты. А старушки тут оказались либо случайно, либо (если все-таки попытаться поймать ассоциацию) потому, что тело их изогнуто и качается, как волна . А хриплый голос – как песок. И жизнь в них мерцает слабо, еле-еле, как блики на воде. Возможно, старость ассоциируется с осознанием быстротечности жизни, и эта быстротечность сравнивается с бликами на воде. Вспомним: в известных стихах Цао Цао из "Троецарствия" мимолетная жизнь сравнивается с утренней росой; это очень близкий образ...

對酒當歌
人生幾何
譬如朝露
去日苦多。

Выпивку     сопровождаю     песней     своей:
Жизнь наша –     сколько     отмерено     ей?
Не подобна ль     она –     утренней     росе?
С солнцем     исчезает,     как исчезнем     мы все...

Кроме того, существует поговорка, включающая эту пару иероглифов: 泪眼婆娑, «глаза, полные слез» или «слезы в глазах блестят и сверкают». Тут образ воды возвращается, и игра света превращается в поблескивающие капли слез...

Интереснейшая мифо-конструкция в довольно пошлых (стилистически) стихах Лермонтова. Самое неожиданное изображение смерти, какое мне когда-либо попадалось.

1. Я вижу сон, и в нем вижу ее.

2. Она видит сон, и в нем видит «меня», только я – это уже «он», труп.

Мой взгляд-сон отразился и вернулся ко мне в виде ее взгляда-сна; в нем я «увидел себя со стороны». Это и есть смерть. Переход из «я» в «он». Грамматическая замена 1-го лица 3-м. Взгляд на себя извне; утрата субъектности; превращение субъекта в объект.

СОН

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я,
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины.
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.

И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.

Но, в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той,
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.


Ван Вэй

В горных лесах
                зацветает      красный      гибискус:
В кронах     деревьев   
                чашечки      цветов      раскрываются.    
В ущелье     у ручья –
                дом:     безлюдный,      одинокий.
Один     за другим,  
                лепестки     распускаются –     и осыпаются. 

Пэй Ди

Зеленеет     на склоне
                трав     весенних     покров.
Обезьянка     остановилась,
                сама      с собой      заигралась.
Магнолия      вокруг
                разливается      изобилием       цветов.    
Пестрота      их красок
                с красным     гибискусом     смешалась.

*** 

Ясно, что это прежде всего пейзаж, а не символическая картинка. Ван Вэй как поэт вошел в китайскую историю своей «живописью в поэзии» (а как художник – «поэзией в живописи»). И Ванчуаньский цикл «взаимных стихотворений» Ван Вэя и Пэй Ди – это прежде всего живопись в стихах. Но, как любители даосской и буддистской философии, оба строят над пейзажами второй этаж – аллюзий, намеков, символов. Не придумывают их, а стараются увидеть в окружающем мире природы.

Намеки Ван Вэя тут понятнее: бесконечная череда распускающихся и опадающих лепестков – все это обычная пульсация жизни, смены поколений, от радостного массового цветения юности до умирания в одиночестве и забвении (заброшенный дом). Намеки Пэй Ди мне не очень понятны: возможно, тут мотив покрывала (весенние травы на холме), переходящий в пестрое многокрасочное цветение – это иллюзорное «покрывало Майи», разноцветный, но обманчивый монитор псевдо-реальности, любимая буддистская тема. Задержавшаяся на этом фоне обезьянка, играющая сама с собой, – возможно, символ одинокого человека, «на минуточку» задержавшегося в этом мире.

Я долго не мог решить, перевести ван-сунь 王孫 как «обезьянка» (макака) или буквально: «царские внуки», «потомки аристократии», «юные аристократы»; сейчас я склоняюсь к первому варианту. У меня были сомнения,  использовалось ли выражение王孫 в эпоху Пэй Ди (8-й в.) в значении «обезьяна / макака». Но сомнения исчезли, когда я узнал, что оно не просто было, но и было литературно знаменитым: у поэта 2-го века Вань Ян Шоу есть полушутливо-полусерьезная «Ода о макаках», ван-сунь-фу,  王孫, именно с этим странным обозначением макак как "царских внуков"...

Это стихи из Книги Песен, им примерно 3000 лет, они не «народные», а явно авторские, но анонимные. Старый чиновник невысокого ранга вразумляет молодого балбеса более высокого ранга в ситуации катастрофы: это может быть наводнение, неурожай или, скорее всего, эпидемия. Балбесу явно все «прикольно», он ведет себя нагло, глумится и кривляется, а старый чиновник кротко и терпеливо продолжает свое увещевание.  

Проблема – схожая с нашей: народ перепуган, паника едва ли не страшнее эпидемии; от поведения «элиты» (политической, родовой и интеллектуальной) зависит особенно много, а элита явно не на высоте.
 Ну и картины жизни узнаваемые: вдруг многие разговоры зазвучали фальшиво, планы стали краткосрочными, чувство своего достоинства выветрилось (перепуганные люди на все согласны, на самые абсурдные карантинные меры). Ну и рекомендация - не быть слишком гибким, но и не быть твердолобым упрямцем. Сказано даже 
про то, как не оказаться в одиночестве и в страхе (самоизоляция). И про то, что к эпохальным переменам надо относиться серьезно. ("Уважай гнев Неба".) Неважно, это болезнь, массовая паника или экономический бардак. Изменения-то происходят; их надо принимать всерьез. 

Перевод – не «художественный», просто стараюсь быть точным. При этом, времени на шлифовку нет, выкладываю очень сырой текст. Сдвоенные повторы слов – типичная стилистическая примета стихов из Книги Песен. Хоть по-русски это «не звучит», я все-таки сохранил их.

Английский перевод Легга (не самый точный, но более-менее адекватный) - тут.


1.

Владыка в небе посуровел, посуровел.
          (Бог сменил обычный ход вещей на противоположный; сменил милость на злобу)
Народ на земле страдает, болеет, озлобляется.
Люди произносят слова – а правды в них нет.
Люди затевают дела – а срок их недалек.
Исчезают мудрецы: развеяны, развеяны.
Нет правды даже в искренности.
Не хватает замыслам дальности.
Это тебе серьезное предупреждение. 

2.
Небо нам посылает несчастья:
Нельзя быть легкомысленным-легкомысленным.
Небо нам наносит удары:
Нельзя быть распущенным-распущенным.
Если твои речи связны и разумны (гармоничны)
В народе будет согласие и спокойствие;
Если твои речи расслабленны и веселы,
Народ будет в боли и страдании. 

3.
Пусть моя должность иная, чем твоя;
Объединяет нас что, мы оба на службе.
Я обращаюсь к тебе с советом:
Прошу, не пренебрегай им.
Отнесись к моим словам серьезно.
Не ищи в них повода для шуток.
Есть старая народная поговорка:
«Спрашивай совета даже у дровосека». 

4.
Небо обернулось жестоким тираном;
Нельзя быть глумливым-глумливым;
Я, старик, с тобой искренен-искренен,
А ты, молодой человек, заносчив-заносчив.
Это не мои слова – «старческие»;
Это ты делаешь из беды – шутку.
Несчастья будут распространяться, как пожар;
И невозможно спастись, нет лекарства! 

5.
Небо обрушивает на нас свой гнев;
Нельзя быть ни надменным, ни слишком гибким.
Достойные манеры теряются, умирают.
Добрые люди похожи на трупы
        (т.е. на людей, изображающих умерших в поминальных церемониях;
        возможный смысл – неподвижны, бессильны что-либо сделать).

Народ погружен в горе и печаль:
В причины этого – посмели ли мы вникнуть?
Беда и хаос лишают людей средств к жизни;
Почему мы не решаемся помочь множеству людей? 

6.
Небо ведет народ: (смущает? просветляет?)
Как сюн, как чи,
          (керамическая флейта-игрушка в форме бочонка
          и обычная бамбуковая флейта)
как резьба, как яшмовая табличка
          (атрибут чиновника, его должностной badge),

Как «взять», как «нести», -
Нести без прибавки ежедневной, -
          (? - эту фразу никто толком не понимает),
Народ вести очень легко.
У народа много слабостей;
Не выставляй перед ним еще и свои слабости.
          (не развращай народ еще больше, чем он развращен),

7.
Храбрые люди – стоят частоколом,
Народные массы – стоят стеной,
Великая страна – стоит преградой,
Великие кланы – стоят опорой;
Люди совести (дэ) – несут мир и спокойствие;
Царский род – это ров вокруг крепости.
Мы не должны дать этой стене рухнуть.
Мы не должны одиноко сидеть в страхе. 

8.
Уважай гнев Неба,
Не имей наглости – развлекаться спектаклями и пирами.
Уважай перемены Неба,
Не имей наглости – увлекаться скачками и охотами.
Бескрайнее небо зовут «ясным» –
оно видит тебя, куда бы ты ни шел.
Бескрайнее небо зовут «восходящим» –
оно видит все твои распутства.


殿屎

Вы раньше не знали, а теперь знаете, что эти два иероглифа, буквально значащие дворцовое дерьмо или дерьмо во дворце, означают на самом деле вот что: переживать несчастья; жаловаться на беды; боль и печаль; страдать и мучаться. И необязательно это связано с дворцом. «Народ погружен в беды и печали» - это тоже пишется «Народ положил во дворце дерьмо» (цитата из Книги Песен):

民之方殿屎

Есть, правда, версия, что там не «дворец», а «жопа»; к «дерьму» она подходит больше. Но эта версия настолько сомнительная, что публикуется в скобках и с вопросительным знаком. Все-таки, наверное, «дворец» и «дерьмо во дворце».

Вспоминаются первые послереволюционные годы, когда новые «депутаты» собраний и съездов мочились и испражнялись в вазы Эрмитажа. Вот такой вот образ народных несчастий. Между прочим, очень вдумчиво, очень точно.



Интересная цепочка ассоциаций. Обезьяна обозначается иероглифом йоу, собака + бутылка =  пьяная собака. Это понятно. Но дальше строится второй этаж ассоциаций: обезьяна - это подражание, следовательно любое сходство можно называть обезьяной. Отсюда - группа значений: "как", "подобно", "вроде", "как будто". А дальше - следующий шаг: поскольку планы и проекты - это подобие будущих объектов и дел, то любое планирование и проектирование тоже можно назвать обезьяной: обезьяной результата. Так и получилось, что человеческие планы, замыслы и начинания обозначаются иероглифом обезьяна = пьяная собака. Причем, с далекой древности. В Ши-цзин, "Книге песен", составленной и отредактированной Конфуцием, в одном из текстов которой я копаюсь, есть фраза: 

出話不然,為不遠。

Произносятся речи - не правдивы.
Затеваются планы - не далеки (= только краткосрочные).

Из двадцати парных стихотворений «Ванчуанского цикла» Ван Вэя и Пэй Ди сделано 17, сейчас обдумываю 18-ю пару. Потом вернусь и все окину единым взглядом, попытаюсь рассеять туман, который сейчас в голове, найти правильный угол зрения. Что-то все-таки ускользает; не пойму что. Причудливая смесь пейзажного импрессионизма с философскими и религиозными намеками и символами, да еще и с литературными ассоциациями. Стихи на вид очень цельные и органичные, но мое их понимание в целостный образ пока не складывается.

Ван Вэй из 18-й пары (предварительно):

В кронах     деревьев

                красный     гибискус     цветет.

В горах     повсюду

                чашечки     цветов     раскрываются.

В ущелье     у ручья –

                дом:     безлюдный,     одинокий.

Один     за другим, –

                лепестки     распускаются –     и осыпаются. 

Тут и простой пейзаж, и непростые символические намеки: раскрытие и опадение лепестков, одного за другим => смена поколений => опустевший дом => смертность и «преходящесть». И переклички похожих образов: например, крона дерева / чашечка цветка.

И еще раз напоминаю себе, что такие стихи требуют максимальной точности перевода. А ее я не встречаю нигде и ни у кого, ни в советских (сравнительно неплохих), ни в английских и прочих переводах. Например, почти все переводчики тут жертвуют очень точно названной «чашечкой цветка», которая соответствует кроне дерева. Почему? Ведь сразу рвется смысловая связка. Все до единого жертвуют фразой «один за другим», которая намекает на смену поколений. И сразу выпадает важное смысловое звено. И т.д. Это безжалостное мародерство переводчиков, которые лучше автора знают, как ему писать стихи и какие слова использовать, убивает последнее доверие к переводной литературе.

Я иногда читаю одного интересного блогера из Гонконга, ценителя и знатока китайской поэзии; его зовут Andrew W. F. Wong. Он в британские времена был председателем законодательного совета Гонконга, а в последние 15 лет предается на досуге переводу китайской поэзии на английский. В его блоге уже накоплена огромная коллекция ; не все мне нравится, он переводит многословно, вольно и т.д.; но человек он явно незаурядный. И работает так, как надо: бескорыстно, страстно и с хорошим знанием материала. 

В его недавнем посте – малоизвестный поэт танской эпохи Ли Дуань (VIII в.), со стихами по мотивам Троецарствия. Стихи занятные, я сразу загорелся перевести и вставить их сюда. Полководец Чжоу Юй (тот самый, победитель у Красной скалы) слушает свою будущую жену, играющую на «цитре», т.е. инструменте чжэн или гу-чжэн (= старинный чжэн). Это многострунный инструмент типа цитры, с подвижными порожками, которые делят струну на две части (порожки упомянуты в стихах). Ниже я вставил ролик из Ютуба с игрой на чжэн.

От волнения и желания привлечь внимание Чжоу Юя, девушка иногда ошибается, щиплет не те струны. Ее зовут Сяо Цяо (младшая Цяо, а сестра ее – соответственно, старшая, т.е. Да Цяо). 

Перевод скородельный, без рифмы.
 

Ли Дуань: Слушая чжэн

Чжэн    звучит:
            золотые    зернистые    порожки,
Белая    рука
            над корпусом,    отделанным    яшмой.
Старается    привлечь   
            внимание     офицера    Чжоу:
Время     от времени
            щиплет     не ту    струну.

***

«Золотые зернистые порожки»: украшенные золотом, возможно с мелким зернистым узором. Буквально там сказано «золото – просо – порожек». «Корпус, отделанный яшмой»: корпуса струнных инструментов часто инкрустировали драгоценными камнями, особенно яшмой. «Внимание офицера Чжоу»: игра слов - Чжоу как имя и чжоу как "полное, совершенное". Можно перевести и «полное внимание офицера».

***

李端: 聽箏

鳴箏金粟柱    

素手玉房前    

欲得周郎顧    

時時誤拂絃    


, , , , , , , ,


Вот
черт! Истинно что черт! Ну как это все запомнить?!

Первый, му, дерево. Это ладно.

Следующие два – это дерево с подчеркнутым низом и подчеркнутым верхом: бэн , корень и мо , крона, с соответствующей группой производных значений (начало, конец и пр.) Это логично и понятно. Но дальше начинается изощренная китайская пытка.

На мо почти неотличимо похож знак вэй , у которого короткая черточка выше, а длинная ниже, и который значит «не, еще не, не иметь», а также «год Овцы, 6-й лунный месяц, ночные часы между 1-3 ам». Как можно их не путать, особенно в рукописи, я не знаю.

А есть еще знак жу, , «красный, киноварь», и изображает он не цветы на дереве, как можно было подумать, а срез (спиленной толстой ветки) либо просто красноватую кору дерева (скорее всего, сосны).

А еще есть хэ, , зерно, крупа, с верхней черточкой, надетой набекрень.

Если лишить его стержня, но оставить черточку набекрень, получится знак яо, , который значит «нежный, слабый, хрупкий, умирать молодым».

А если вернуться к знаку вэй , «еще не», так похожему на знак мо , крона, и лишить его стержня, то получится  фу , взрослый человек, мужчина.

Ну и конечно, нельзя забыть такой сверх-важный иероглиф как тянь, небо, . Он похож на предыдущий знак фу , но у него верхняя черточка длиннее, а вертикальная над ней не торчит. 

Думаете, это все? Это только начало...

***

Зато можно оценить красоту первых иероглифов очередного стихотворения Ван Вэя. Я уже писал не раз, что в китайском, помимо смысловых и звуковых связей, есть еще и графические. Можно играть смыслами, можно созвучиями, а можно еще и графемами, радикалами. Вот красивый пример: 木末芙, дерево, верхушка, роза гибискус (либо лотос, либо магнолия). В начале стоит дерево, му ; потом оно же с подчеркнутым верхом, мо – крона; потом почти тот же иероглиф, только без стержня и с короткой чертой наверху (это было бы фу, «мужчина, человек») и еще с добавлением элемента цветы . Получилось  – .

И стихи о том, как в кронах распускаются цветы, будто показывают это цветение постепенно, в процессе, шаг за шагом:

木末芙 

Но графическая игра продолжается и дальше: если первые три иероглифа похожи своей нижней частью, то последние три имеют общий радикал «цветы» сверху. И вся строка выглядит так: в начале просто дерево, в конце просто цветок, а между ними - плавное перетекание смыслов. Две "тройки", сцепленные "общим" средним знаком. Это - тоже часть китайской поэтической техники. 


Переводчики старинных – например, древнегреческих – текстов идут одним из двух путей. Либо переводить «под старину», с архаизмами, ибо это древность, отстоящая от нас далеко, и это расстояние надо подчеркнуть. Либо переводить «современно», потому что древний автор писал современным для него языком, его текст стилистически нейтрален, там нет архаизмов; незачем их использовать и в переводе. Этот спор не имеет решения: обе позиции по-своему убедительны.

Подобная же проблема – с китайскими стихами. Либо их надо переводить, показывая культурную дистанцию: архаично (ибо древность, отстоящая от нас) и конспективно (ибо оригинал конспективен, в отличие от «нашей поэзии»). Либо переводить, следуя привычной поэтике, потому что в оригинале нет ничего экстравагантного, там тоже привычная для автора нейтральная стилистика, а не заморская экзотика. Значит, и перевод должен передавать эту нормальность и привычность, звучать как «наши стихи».

Я думаю, решение этой дилеммы должно опираться на разницу между поэзией и прозой. На самом деле, вышеназванный спор актуален больше для прозы, чем для поэзии. Если понимать поэзию не по-бардовски, не как «рифмованную прозу», не как «содержание», переданное «стихотворной формой» (Мандельштам называл эту псевдо-поэзию «переводом готового смысла»), а прежде всего как чистую форму, в которой слова вступают в совершенно иные отношения, нежели в прозе, где они связаны многомерной паутиной связей, и где этот кристалл связей важнее простого «содержания» (иначе поэт писал бы прозой), – если понимать поэзию так, то перевод стихов – это воссоздание формы, а не рифмованный пересказ того, "про что стихи" или "что хотел сказать поэт". И неважно, привычная это форма или нет.

Поэтому сжатая форма «созвездия слов», загадочная конспективность, многовариантность понимания (а китайские стихи загадочны и многовариантны для китайского читателя не меньше, чем для иностранного; у них тоже большой разнобой понимания и непонимания), ритмическая адекватность (5 иероглифов – 5-акцентный стих, например) – это, думаю, единственный правильный путь. Отчасти, он уже стал мейнстримом: испанские, итальянские, английские, советские переводчики (особенно, последнего поколения) уже давно перестали переводить привычной поэтической техникой и эстетикой. Но они по-прежнему переводят осмысленным гладким текстом. Конспективный, загадочный стиль «созвездия слов» еще не стал мейнстримом.

Я, в общем, тоже не решаюсь перейти в него окончательно, хотя старательно очищаю свои переводы от привычек русской поэтики, отжимаю из них всю поэтическую и риторическую воду и стараюсь не строить длинных велеречивых фраз. Но, наверное, надо более решительно двигаться в сторону конспективности и схематичности. Тем более, что европейская поэзия уже сделала много шагов в эту сторону. Например, эти стихи у Лорки – более китайские, чем сами китайские; в них даже больше загадочности и конспективности:


СХЕМАТИЧЕСКИЙ НОКТЮРН

Укроп, змея, тростинка.
Запах, след, полутень.
Воздух, земля, одиночество.

(Лестница достигает луны.)


Если сравнивать китайские стихи с китайской прозой, даже такой жестко структурированной и сверх-компактной, как у Лао Цзы или Конфуция, то, при всей сжатости прозы, стихи оставляют ее далеко позади своей совершенной аграмматичностью. Все местоимения, союзы, предлоги и послелоги, и тем более восклицательные и окончательные частицы, которые вполне можно встретить в афоризмах Лунь Юй и Дао дэ цзин, из стихов исчезают полностью. Разве что отрицательная частица сохранилась; остальное - существительные, глаголы, прилагательные, и это практически все. Плотность текста в стихах раза в полтора-два выше - даже чем у самой плотной прозы. Т.е. китайские стихи - в нашем понимании - вообще не текст. А что-то вроде конспекта, схемы, музыкальной пьесы. (И тут вспоминаются конспективные переводы Гаспарова: оказывается, он просто китаизировал европейские стихи.)

Пушкинское "Я помню чудное мгновенье", уплотненное до китайской степени, звучало бы так:

Помнить чудо мгновение
Впереди явиться
Мимо лететь видеть
Гений чистый красивый
 

Томить грусть нет надежды,
Тревога шум суета
Звучать долго нежный голос
Видеть сон приятный рисунок
 

Ходить год. Буря рвать мятеж
Рассеивать мечта прошлое
Забыть нежность голос,
Небо линия. 

Глушь темнота пленник
Тянуть тишина день
Не бог, не вдохновение,
Не плакать, не жить, не любить
 

Душа прийти проснуться
Снова явиться господин
Мимо лететь видеть
Гений чистый красивый
 

Сердце стучит эмоция
Оживать снова
Бог вдохновение
Жить, плакать, любить.

Ван Вэй
 

Северный    холм –
                    за водами    озера,    на север.
Средь пестрых    деревьев
                    светится    красная    калитка.
Вьются,    петляют
                    воды    южной    реки:
То блеснут,    то исчезнут
                    за синим    лесом    вдали.

 

Пэй Ди
 

В южных    горах,
                    у подножья    Северного    холма,
Поставить бы    хижину
                    у самого    озера    Йи.
И каждый    раз,
                    отправляясь    собирать    дрова,
В лодке    выплывать
                    из камыша    и дикого    риса.




_________________________ 

Я не стал приукрашивать перевод красотами русской поэтики, а перевел сухо и деловито, почти как подстрочник. Мне интереснее вслушаться в китайскую поэтику, а не использовать эти стихи как трамплин для перескока к привычному «мимолетному варенью». 

Тут довольно изощренная игра с мотивами. 

1. Название места «Северный холм» дает обоим поэтам идею сопоставления севера и юга: Северный холм и южная река у Ван Вэя; «В Южных горах (т.е. Наньшань), у подножья Северного холма» у Пэй Ди; а также, у Ван Вэя, «удвоение северности» - «Северный холм на север от озера». 

2. Оба поэта обильно используют водные образы: неподвижное озеро и движение реки у Ван Вэя; озеро Йи и движение по озеру в лодке – у Пэй Ди. 

3. Образ дома у подножья холма, почти на берегу озера: Ван Вэй заметил красную калитку среди деревьев; Пэй Ди представил себе, как он мог бы жить в таком месте. Иногда переводят от первого лица: «я построил дом». Но это маловероятно. Стихи написаны во время прогулок (так сформурирована тема цикла): Пэй Ди гостит у Ван Вэя и они вместе гуляют. Остановившись у холма, Пэй Ди мечтает, как тут можно было бы по-даосски отшельничать в простой хижине. Поэтому я использовал более нейтральные формы оптатива и инфинитива: «построить бы», «выплывать». Далее он говорит о собирании дров или хвороста: видимо, это нужно делать на другом берегу, поэтому приходится плыть в лодке через озеро. 

4. Но самое интересное тут – идея появления чего-то яркого и конкретного из чего-то густого, разнообразного, но неконкретного. Сначала – красная калитка (либо крашеный в красное забор, либо красные перила беседки) видна сквозь пеструю чащу деревьев (т.е. разных пород и видов). Потом – извивающаяся река то сверкает, то пропадает за синеющим вдали лесом. А у Пэй Ди – это лодка, выплывающая из чащи прибрежной растительности – камыша и дикого риса: тут тоже разнообразные растения, и тоже предмет (тут лодка, там калитка), выходящий из их чащобы. 

Символизм этот несложен: свет и тьма. Любая растительная чаща, деревья или прибрежные травы, – это неясность, непонимание, невежество, темнота. Выход оттуда – выход на свет: учеба («собирать дрова»), личный рост, просветление, приход к какому-то пониманию.

Ван Вэй
 

Прозрачна,    неглубока

                быстрина    у Белого    камня.

Осока    зеленая:

                клонится –    хоть коснись    рукой.

Со всех    сторон

                жилища     стоят     у реки.

Полотна    и пряжу

                полощут    под яркой    луной.
 

Пэй Ди
 

Карабкаюсь    на камень,

                подбираюсь    к самой    воде,

Играю    с волной,

                не зная    предела    радости...

Солнце    садится,

                над рекой    становится    холодно.

Плывут    облака,

                монотонные,    лишенные    красок. 

_______________________________________

Тут, конечно, у Пэй Ди получилось лучше: раскованно, живописно, даже кинематографично, несмотря на его обычное пристрастие к глубокомысленным символам. Стихи Ван Вэя, наоборот, вышли более книжные, но по-книжному они хороши: дневной образ Белого камня переходит в ночной образ белой луны; дневные заросли осоки и камыша переходят в ночные холсты и пряжу. И литературная игра: например, намек на историю Си Ши, одной из четырех легендарных красавиц, при виде которой рыбы тонули в пруду. Она была обнаружена королем Юэ во время стирки белья у реки, в бедной деревушке. 

Потом, как я уже писал, она сыграла важную роль в борьбе между царствами Юэ и Ву. Си Ши была «подарена», т.е. заброшена как honey-trap диверсант во дворец князя У, который завоевал княжество Юэ. Она свела князя с ума, привела его дела в расстройство: в нем развилась ревнивая подозрительность, он начал убивать приближенных, и княжество впало в кризис. И тогда князь Юэ нанес удар и вернул свое княжество. И потом возвратившаяся с задания Си Ши провела с ним остаток жизни в лодке: они плавали, как призраки, по озеру Тайху. Китайская версия "Летучего голландца".

"Отмель" или "быстрина" имеется в виду в названии, сказать трудно. Отмель звучит в русских стихах лучше; но правильнее, кажется, быстрина: т.е., место где камень или скала сужает речной поток, и вода бежит быстрее. Отсюда у Пэй Ди игра с волной (сидит на камне и болтает ногами); на простом мелководье никакой волны бы не было. Возможно, место это выглядело как-то так:


 

Ван Вэй
 

Днями   пью

                    из ручья   с золотым    песком.

Тысячу   лет,

                    наверное,   теперь   проживу.

Изумрудный   Феникс

                    парит     над узорчатым   Драконом.

Связку   перьев

                    Нефритовому   Царю   подношу.

 

Пэй Ди
 

В ручье   у беседки

                    вода   тиха,  не бежит.

Золото,   яшма:

                    кажется,   можно   подобрать.

Наступает   рассвет,

                    разноцветьем   свежим   полный.

Одиноко иду

                    утренней   воды   начерпать.

____________________________________________

Это была трудная для понимания пара, она заняла кучу времени, приходилось искать там-сям, что почитать. Я и сейчас не уверен, что все сделал правильно. Есть текстологические трудности: разночтения в иероглифах. И есть много символов и намеков, не все из них понятны. Про нефрит я уже писал; можно еще почитать здесь. Пить воду с золотом – даосский рецепт долголетия. Феникс и Дракон – символы бессмертия, а также долголетия. Нефритовый Император Юй-Ди – позднее, уже в нашу эру «сконструированное» даосами божество, верховный правитель (Юй-Ди – девятое из десяти его имен). Связка перьев (или «перьевой бунчук», как иногда переводят) – это символическое подношение к алтарю Нефритового Императора. Возможно, картинка, которую я подобрал в интернете, дает более-менее правильный образ: ручей у беседки, и тут же маленькое святилище Юй-Ди. Это не все; но это все, что я узнал с достоверностью.


Фридрих Рюккерт в "Песнях об умерших детях" ведет свою борьбу с унынием и отчаянием, и тянется она долгие десятилетия после смерти двух его детей и жены. Тяжелое зрелище: рафинированнейший интеллектуал, знаток 30 языков и безупречно-техничный поэт пишет грубые, мучительные, косноязычные стихи. Но тут не только косноязычие; тут выстраивание себя и мира вокруг себя «от нуля». Он отбрасывает все свои знания и умения, всю поэтическую культуру и университетский лоск; он не доверяет почти ни одному слову; он заново создает язык самых базовых понятий и строит свой речевой и смысловой мир заново, как древние мегалитические конструкции из неотесанных камней. 

«Где же, – ты спросишь, – Божья воля,
Что верных освобождает?
Вот, меня оплетают
Тенета неволи!» 

«Где же, – ты спросишь, – Божья воля,
Что страждущих выручает?
Вот, подо мной пылает
Огненный одр боли!» 

А Божья воля вот в чем видна:
Пусть горе тебя поразило;
Но душа сохранила силы:
Выдержит горе она!

А Божья воля вот чем тверда:
Не на что в беде опереться;
Но отчаянье твое сердце
Не охватит никогда!

*** 

Sprichst du: wo ist Gottes Hand,
Die den ihr vertraunden rettet?
Und ich bin umkettet
Von dem Schmerzens band!
 

Wo ist, sprichst du, Gottes Hand,
Die den leidenden entkettet?
Und ich bin gebettet
Auf den Schmerzensbrand!
 

Darin ja ist Gottes Hand,
Daß, von diesem Weh geschlagen,
Kraft es zu ertragen
Deine Seele fand.
 

Ja darin ist Gottes Hand,
Daß in diesen Leidenstagen
Der Verzweiflung Zagen
Nicht dein Herz umwand.

Новый поэт в моей коллекции.

1.

Спасибо коллеге-блогописцу Базису, наткнулся на эти стихи Тракля и на историю Каспара Хаузера, которых не знал. У этой истории не так важна «фактология», сколько общественный резонанс и то, что в нее вдумывали думающие люди. И интересно, как много смысловых нитей тянется от нее в разные неожиданные стороны. Например, такой сюжет, как «дитя природы», полудикарь Зигфрид, попавший в цивилизацию, в замок Гунтера (из «Заката богов» Вагнера), и вскоре обманутый и убитый. Возможно, Вагнер имел в виду и эту историю, когда писал свою тетралогию...
 
 

Георг Тракль. Песня о Каспаре Хаузере (1913)

Он и правда любил это солнце,
                что пурпурно спускалось с холма,
И лесные дорожки, и пение черных птиц,
                и радость зеленой листвы. 

Серьезной была его жизнь под сенью деревьев,
                и чистым был его лик.
И мягким огнем говорил его сердцу Бог:
                 «О человек...» 

Тихим в вечернем городе был его шаг;
                Темным – плач его уст:
«Хочу кавалеристом стать». 

Но шли за ним Куст и Зверь,
Дом и Сумрачный Сад
                 «белых людей»;
И рыскал по следу убийца. 

Весной и летом,
                и прекрасной осенью Праведника,
Он тихим шагом входил
                В покои Мечтателей темные.
А по ночам со своей звездой оставался один...

Он увидел снег,
                что падал на голые ветви,
Силуэт убийцы в сумеречных сенях;

И сникла Еще-Не-Рожденного 
                серебристая голова...

***
 

Georg Trakl. Kaspar Hauser Lied 

Er wahrlich liebte die Sonne, die purpurn den Hügel hinabstieg,
Die Wege des Walds, den singenden Schwarzvogel
Und die Freude des Grüns. 

Ernsthaft war sein Wohnen im Schatten des Baums
Und rein sein Antlitz.
Gott sprach eine sanfte Flamme zu seinem Herzen:
O Mensch! 

Stille fand sein Schritt die Stadt am Abend;
Die dunkle Klage seines Munds:
Ich will ein Reiter werden.

Ihm aber folgte Busch und Tier,
Haus und Dämmergarten weißer Menschen
Und sein Mörder suchte nach ihm. 

Frühling und Sommer und schön der Herbst
Des Gerechten, sein leiser Schritt
An den dunklen Zimmern Träumender hin.
Nachts blieb er mit seinem Stern allein; 

Sah, daß Schnee fiel in kahles Gezweig
Und im dämmernden Hausflur den Schatten des Mörders.  

Silbern sank des Ungebornen Haupt hin.

2.

Георг Тракль. Лето (1914)

Вечер. Стихает жалоба
Кукушки в лесу.
Ниже склоняются злаки.
Краснеют маки.

Нависает черная буря 
Над дальним холмом.
Старинная песня сверчка
Умирает в поле.

Не шелохнется ничто
В листве каштана.
На лестнице винтовой
Платье твое зашуршало.

Тихо мерцает свеча
В комнате темной.
Бледно-серебристая
Гасит ее рука.

Безветренная, беззвездная ночь.

(Это был мой мимоходный перевод. Хорошее чтение по-немецки можно послушать здесь. Сильные стихи, аж дышать забываешь.)

original )
Здесь из старых постов собраны 8 подробно комментированных переводов из Гете - стихи, фрагменты.

читать )

Еще 18 дистихов из старых постов. 

***
Муза пыталась Поэта       с кровати поднять на рассвете:
«Милый! Пора за сонет!»        Был беспробуден Поэт. 

***
Муза учила поэта       на лире играть вдохновенно
И ежедневно менять       рифмы, размер и носки. 

***
Муза поэта бранила,        сонеты писать заставляла.
Бедный поэт не стерпел –      музу сменил на козу. 

***
Злая обманет любовь –       утешит любезная муза.
Ножку забудь, о поэт!        Ручку с тетрадкой возьми. 

***
Муза Поэта кормила,        тарелку его наполняя:
Слева котлету клала,        вправо сдвигала всех мух. 

***
Думай, поэт, о деньгах,        а жене предоставь гекзаметры!
Будет в искусстве успех,        будет и дома любовь. 

***
Арфа поэта звенит –       девица глуха, как тетеря;
Денег послышится звон –       в точности знает, где он. 

***
Бизнес в тени отдыхал,        а музы парнасские щедро
Бисер метали пред ним,        деспотом строгим своим. 

***
Знай свое место, поэт,        переводчика скромный спичрайтер!
Как мне писать за тебя,        знаю я лучше тебя! 

***

Немочь, богиня, воспой моего честноправного дяди,
Муходавильного прежде, невшуткунедужного ныне... 

***
Немочь, богиня, воспой       Перевода, Кощеева сына:
Девой Премудрой старик       не овладеет никак. 

***
Страстью к прекрасному был       изуродован юноша нежный.
Ножки парнасских богинь       бьют таких в нос каблучком. 

***
Ехал на танке Сайгё.        Тяжелой страдая одышкой,
В лунном сияньи лоснясь,        жирный бежал за ним Фет. 

***
Едут кремнистым путем       Сайгё и Басё в своем танке.
Нож в лунном свете блеснул:        ждет их под дубом Толстой. 

***
Пушкин жену приучал       свой пламень делить поневоле;
Та, недослышав, пошла       пламень на воле делить. 

***
Вышел на улицу пес       и лапу задрал под забором.
Басни мораль такова:        Чаще пиши, о поэт!

***
Любовь прошла – явилась муза:
Писать легко, читать – обуза. 

***
Поэт дремал под сенью пуза.
«Пора валить», – решила Муза. 

***
Перевод подобен флюсу:
Больше минусов, чем плюсов.

Собираю вместе старые переводы Лорки. Не все они были в этом журнале.

Лорка – один из моих любимых поэтов. Он страстен, но в руках у него – остро отточенный карандаш архитектора. Он сух и горяч – это самое лучшее сочетание качеств в поэте (художнике, композиторе). Он бывает очень схематичен и конспективен: отжимает из стихов риторическую влагу и оставляет только сухой каркас – созвездие нескольких нужных образов; они выбраны так, что побуждают воображение заполнить все остальное пространство. Стихотворение-конспект, стихотворение-матрица, стихотворение-чертеж, стихотворение-схема. Эта техника напоминает хайку или танка: там тоже нет заполнения пейзажа, а лишь два-три тщательно отобранных детали, направляющих воображение читателя, помогающих ему дорисовать остальное. 

Переводы мои – не «высеченные в мраморе» настоящие переводы, а подсобное хозяйство читателя. И разборы – не литературоведение, а попытка ясно артикулировать свои читательские впечатления. Я перевожу и комментирую так, как может себе позволить только любитель: не «как надо», а как интересно. Лорка – архитектор и изобретатель; и я пытаюсь видеть архитектуру его стиха. Я делаю это для себя, а в блог выкладываю на случай, если кому-то интересно то же самое.

Одним переводчикам интересно, как это могло бы звучать по-русски. Другим интересно, «почему этого не могло быть написано по-русски» (М. Гаспаров): им важно не обрусить автора, а показать, какова настоящая дистанция от русской культуры до него. Мне интереснее этот второй подход.  

Перевод – всегда комментарий. Переводчик видит (или предпочитает видеть) одни грани и не видит (или не умеет, не любит, не хочет видеть) другие. Это нормально. Я ничего не понимаю в испанской душе, да и откуда мне? Поэтому я и не пытаюсь претендовать на ее «раскрытие». Но культурный барьер мне совсем не мешает видеть «архитектурные» идеи Лорки... 

Сначала идут просто переводы, в конце – несколько стихотворений с разбором. 

читать )
Собираю в одном тексте три старых перевода старинной испанской поэзии - романсов XIV-XV вв. 

читать )

Собираю вместе переводы из Эдварда Лира. Он, конечно, странный поэт, иногда свежий, великолепный и созидательный, иногда графоман и болтун. Иногда сверкает неожиданной каламбурной маяковской рифмой вроде There was an Old Man of Columbia / Who was thirsty, and called out for some beer; а иногда звучит, как офисный виршеплет, сочиняющий что-то для новогоднего капустника. Но поэтический «драйв» у него иногда очень силен, особенно в таких вещах, как «Джамбли». Ниже идет полный перевод этой поэмы, за ним – 10 лимериков, потом – автопортрет «Как приятно знать мистера Лира» (совсем графоманская штука), а в конце – небольшая россыпь фрагментов из прозы.

читать )

Paul Gerhardt (1607 – 1676), поэт немецкого барокко. Стихи его любил использовать Бах – в хоралах, кантатах, духовных песнях. Без него трудно понять немецкое барокко и Баха. Отзвуки его стихов можно слышать и в одах Ломоносова. Герхардт не близок мне по причине моей абсолютной нецерковности, но прекрасен своей совершенно неземной чистотой и кристальностью.

Собираю здесь переводы трех фрагментов из его гимнов. И удаляю старые посты.

читать )
 

Теперь соберу 4 перевода из Шелли и удалю старые посты.

читать )
Собрал 4 старых перевода из Георге, старые посты удалил.

Штефан Георге, любимый поэт нововенских композиторов, его кристально чистые стихи и гармонирующая с ними, столь же кристально чистая музыка Веберна, который настолько точно поймал поэтическую интонацию Георге, что теперь уже стихи Георге звучат для меня только с веберновскими интонациями. 

Но по-русски эти нововенские хрупкости передать не удается. Немецкий язык компактнее и яснее, его поэтическая история длиннее и техника отточеннее; русские слова со своими длинными мохнатыми хвостами не умещаются в коротких размерах Георге.

Что здесь больше всего меня раззадоривает (кроме красоты языка и прозрачности стиха) – это то, что невозможно переводить строчка за строчкой. Только все сразу, согласовывая много пар строчек одновременно. Это трудно, но и удовольствие выше среднего. (Раскраска показывает систему рифм.)

читать )

Собираю в один пост пять старых переводов с немецкого, из Пауля Целана.

Я не поклонник верлибра, но вот, Целан оказался удивительно притягательным. Начнешь читать – и трудно остановиться. Эмоциональный и образный ряд – простой и понятный; а словесный – очень непростой и не всегда понятный. Много неологизмов, много причудливых форм, странные сопоставления слов. И при этом – нет ощущения вычурности, нет «кривляния», речь спокойная, тон естественный. Принцип – как у хайку: дать несколько опорных образов так, чтобы воображение достраивало между ними остальную картину. 

читать )

Еще один диалог перевелся. Только с названием непонятно. Не я один сомневаюсь: у других переводчиков тоже полный разнобой.

Тут много сдвоенных иероглифов, и я их аккуратно сохраняю: в 1-2 строках у одного
 (свищет-свищет, плещет-плещет), в 3-4 у другого (широка-широка, время от времени).

У обоих есть (видимо, символические) образы птиц, испуганных ветром и дождем, и жмущихся к земле/берегу/людям. А еще тут есть несколько красиво пропущенных существительных (у Ван Вэя особенно), и вставлять подразумеваемые «ветер» и «поток» я посчитал бестактным.
Это те самые
風流, фэнь-лю «ветер и поток», которые в даосизме считаются символом чувства, которому человек отдается вольно и беззаботно. Они настолько самоочевидны, что об их присутствии догадается любой; и Ван Вэй посчитал, что гораздо выразительнее прозвучит их дразнящее отсутствие. При этом, речь идет об осени, т. е. старости... Итак,


Поток у дома Луаня (или: Поток у дома с луаневыми деревьями, т.е. кельрейтериями?)

Ван Вэй

Свищет,     свищет      

                    посреди     осеннего     дождя.

Плещет,     плещет,        

                    по камням     скользит,      сбегает.

Бьются     волны,        

                    обдавая     брызгами     друг друга.

Цапля     белая

                    испуганно     на землю     слетает.


Пэй Ди

Шум     воды

                    разносится     высоко     над берегами.

Иду     вдоль реки

                    на юг,     к переправе     нижней.

Широка,     широка;

                     утки     и чайки     пересекают,

Но время     от времени

                    тянутся      к людям     поближе.

Перевелась очередная пара. Не без труда, особенно стихи Пэй Ди, в понимании которых я до сих пор не очень уверен... Стихи о том, как поэты любуются чередой ив, растущих на берегу озера и отражающихся в воде. Ван Вэй вспоминает о похожей череде в Чанъане, в императорском дворце, где ивы высажены вдоль канала. Это было традиционное место расставания, и расстающиеся друзья обламывали на память кусочки ивовых веток, отчего вид у ивовой аллеи был всегда очень потрепанный. 

Отражение – reflection – это очевидный символ познания, понимания, размышления, мировоззрения (отражение мира в сознании). Ветер – тоже очевидный символ: это стихия, чувство, эмоциональный порыв. И когда Пэй Ди говорит о том, как рассыпается отражение при порыве ветра, это легко «перевести»: речь о том, как стройная и  упорядоченная картина мира рассыпается под напором эмоций и страстей. Даосизм, в отличие от буддизма, приветствует такое разрушение, и отдача «ветру и потоку», т.е. эмоциональной свободе – это любимая тема поэтов-даосов. (Я переводил «экспромты» Ду Фу в этом жанре.) 

У Пэй Ди также упоминается поэт Тао Юаньмин, тут он назван Тао Цзянь, это первый в китайской истории поэт-отшельник, живший в бедной хижине «у пяти ив» (ассоциация в стихах идет от ив – к домику Тао). Этот Тао выточил культурную, жанровую и стилистическую нишу для будущих поколений «беглецов от мира». Все следующие поэты-«искейписты» и «исихасты», включая Ван Вэя, шли по колее, проложенной Тао Юаньмином. 

И еще раз напомню. Кто ищет в моих переводах привычной «шарманочной» гладкости – не найдет. Это не очень комфортное чтение: его облегчает разве что медленный темп («давай ронять слова»). Я старательно избегаю штампов «нормальной поэтичности», т.е. той унылой вторичности и третьесортности, которой не бывает у настоящих поэтов, но которой почти всегда полны «гладкие» переводы, особенно, как ни странно, вольные, «творческие» переводы. («Как стих без смысла в песне модной, дорога зимняя гладка».) Ни, простигосподи, «творческости», ни «гладкости» тут не будет. Будет точность и предельное погружение в стиль и ритм автора. 

Ивы и волны

 

Ван Вэй
 

Необычно      выстроились      

                    прекрасные,      как шелк,      деревья.

Опрокинутые      отражения

                    погружаются      в прозрачные      волны.

Они не подражают       тем ивам,

                    что стоят      над императорским      каналом,

Где в весеннем     ветру

                    расставаться     бывает     так больно.

 

Пэй Ди

Отражения      в озере –    

                    одного      и того же      цвета.

Налетает      ветер –

                    рассыпаются,      как пестрый      шелк.

Сплетенные      тени

                    постепенно      покрывают     землю.

Дом      Тао Цзяня

                    никогда бы я     покинуть     не смог.

Копаюсь в иероглифах для очередных стихов Ван Вэя и Пэй Ди. Никогда не скучно, всегда восхищает смысловая архитектура – как складывается целый знак из элементов. Вот, например, очередной иероглиф красоты: , ци. Вообще-то, чаще используется другой, , мей, составленный из головы барана и знака «большой»: он, вероятно, восходит к каким-то тотемическим ритуалам с масками животных. А этот –  более «цивилизованный»; это красота искусная, а не стихийная:

  qǐ, ци

  • шелковая ткань, шелк,
  • красивый, великолепный, изысканный

Он берет за основу не дикую архаику, а высокое ремесло, шелковую индустрию, которая всегда была лицом Китая (и отсюда – древнегреческие и римские названия китайцев, происходящие от шелка, sī, : Σῆρες,  Σηρικός, Serica).

Иероглиф обычно складывается из смыслового и звукового элементов. Но звуковой всегда участвует и в создании смысла. Так и здесь: смысловой (шелк) + звуковой .

И звуковой элементqí значит:

  • странный, необычный, причудливый
  • прекрасный, удивительный, фантастический

Т.е., идея шелка, соединившись с идеей необычности и удивительности, дала идею красивой шелковой ткани и красоты вообще. А сам этот звуковой элемент qí тоже сложен из двух знаков: смыслового (рисунок человека с распростертыми руками, значение: большой, великий) и звукового  kě.

И опять звуковой элемент kě тут не для одного звука: его смысловой вклад важен.

  • мочь, быть способным, уметь
  • позволять, одобрять
  • подходить
  • заслуживать того, чтобы этим заниматься, стóить

Эта идея умения, способности, возможности, уместности и ценности вместе с идеей величия и величины породила идею идея красоты и необычности . Красота тут рождается из способности сделать нечто великое.

И, наконец, сам этот элемент  kě состоит из двух графем. Смысловой элемент   (рот) + звуковой kǎo. Этот последний знак изображает «задержанный воздух», задержанное дыхание: видимо, вертикальная черта сверху – это ограничитель, а согнутая зигзагом линия – воздух «под давлением».

И теперь можно пройти обратно по всей цепочке словообразования:

  1. Когда к задержанному дыханиюkǎo присоединяется открытый рот  kǒu, дыхание более не задерживается, уже «можно дышать», и тогда рождается идея  kě , мочь, уметь, быть способным.
  2. К умению и способности  kě добавляется идея величия и величины  dà, и рождается идея удивительного, необычного, фантастического и прекрасного qí. Смысл таков: человек, способный на великое, создал нечто удивительное.
  3. К удивительному и прекрасному qí  добавляется шелк sī, и красота конкретизируется: это , ци, красивая шелковая ткань, возможно, редкого качества отделки и с изысканным рисунком (смысл «необычный, удивительный» на это намекает). Но тут же обобщается обратно: став эталоном красоты и искусства, эта первоклассная шелковая ткань становится также и символом красоты и искусства. И значит теперь красоту вообще. Но не стихийную красоту природы, а изысканную красоту артефакта. 

В разбираемых стихах Ван Вэя это будут деревья, ивы, но растущие ровным рядом вдоль реки, как будто посаженные кем-то. И они напоминают ему другие ивы, растущие вдоль императорского канала, и эти – уже точно искусственной посадки.



Ван Вэй

Играю      на флейте,

                    поднявшись       на берег      высокий.

Солнце      заходит.

                    Мой друг,      я прощаюсь      с вами...

Над водами      озера

                    взгляд      обращаю      назад:

Синие       горы

                    окутаны      белыми       облаками...




Пэй Ди

Широкий      простор.

                    Бескрайние      воды      озера.

В их синем       мерцании

                    повторился      небесный      цвет.

Причаливаю       лодку,

                    издаю      протяжный       свист:

Со всех      сторон

                    прохладой      веет       в ответ.






Ван Вэй
 

В легкой     лодке

                    отплываю     от Южного     Холма.

До Северного     Холма

                   через водный     простор     не достать.

На том     берегу

                   виднеются     люди,     дома.

Далеко,     далеко.

                   Друг друга     нам     не узнать.

 

Пэй Ди
 

Одинокая     лодка,

                    ветру     доверясь,     причалила.

Над берегом     озера

                   высится     Южный     холм. 

Вечернее     солнце

                    село    за гору     Янь-цзы.

Прозрачна     волна.

                    Безграничен     водный     простор.




Ван Вэй
 

Легкая     лодка.     

                    Дорогого     гостя     встречаю.

Медленно,     медленно     

                    по озеру     сюда     приближается...
 

Мы сидим     в беседке.     

                    Перед нами     кувшин     вина.

Со всех     сторон    

                    лотоса     цветы     раскрываются.

 

Пэй Ди
 

Мы сидим     в беседке.     

                    Сияет     озерная     рябь.

Одинокая     луна:     

                    вперед     плывет –     и возвращается...
 

У входа     в долину      

                    раздаются     крики     обезьян.

Ветер их     разносит.    

                    Отзвуки     до нашей двери     добираются.
 

*** 

Этот диалог написан «плотнее»: это уже не два стихотворения на одну тему, а почти одно стихотворение. Рифма использована одинаковая. Пэй Ди повторяет некоторые слова Ван Вэя (они выделены красным и фиолетовым; правда, красный иероглиф не удалось перевести одинаково). Также варьируются образы: у Ван Вэя лодка плывет по озеру, у Пэй Ди – луна по небу (выделил курсивом). У Ван Вэя к беседке приближается лодка, у Пэй Ди – до беседки долетают крики обезьян. У Ван Вэя беседка окружена цветущим лотосом; у Пэй Ди – сиянием водной ряби под лунным светом.



Ван Вэй

 

Узкая     тропинка   

                в тени     монастырских     софор:

Скрытая     сумраком,  

                густо     заросшая     мхом...

Только     для гостей

                метут     у главных     ворот:

Наверное,     ждут:

                горный     отшельник     придет.

 

Пэй Ди

 

От ворот     монастырских

                под софоры      уходит     тропинка.

Путь     ведет

                до самого     озера     Йи...

Наступает     осень.

                В горах      густые     дожди.

Опадают     листья.

                Но некому     их     подмести.

 

(Фото отсюда)

Ван Вэй 

Из абрикоса узорного –    опоры и балки срубили.
Из лимонной травы –    соломенную крышу сплели...
Не знаю: возможно,    облако, проникшее под стропила,
Улетит и прольется    дождем над землей и людьми?.. 

Пэй Ди 

Далека, так далека    беседка из узорного абрикоса.
Поднимусь, вскарабкаюсь;   а на следующий день – опять...
С севера – хребет,   а на юг – озера лежат;
То вперед смотрю,   то вновь оглядываюсь назад... 

***
 

Беседка для созерцания – постоянный атрибут китайской культуры; она часто появляется в стихах. Беседка из стихов Ван Вэя и Пэй Ди – высоко в горах, поэтому у нее под крышей может легко оказаться клочок облака. О нем и пишет с удивлением Ван Вэй. 
 

На мой взгляд, в сосредоточенной предметности, в «материализме» Ван Вэя, в его внимательном разглядывании абрикосовой древесины, соломы из пахучей лимонной травы и облака, наплывшего на беседку, – гораздо больше «духовной» глубины, чем в многозначительной двусмысленности Пэй Ди. Символизм такого типа мне всегда казался поверхностным (хотя сам Пэй Ди мог быть человеком глубоким). Этот символизм – вроде басенного жанра: лисы, вороны, медведи и мартышки не интересуют автора, ему важна только «мораль». 

Образ, который существует только для того, чтобы его раскусить, как орешек, и поскорее добраться до «смысла», до «морали», неубедителен. Действенны только те образы, которые созданы ради них самих, выписаны со всей живописной отдачей. Если они играют дополнительными смыслами – прекрасно. Если нет – никакой потери. 

***
«Узорный абрикос» 文杏 – это не сорт дерева, а сорт древесины; у нескольких видов абрикоса она пестрая и узорчатая на срез. ( вэнь – это рисунок, паттерн, узор, тату, письменность, культура, цивилизация.) Другой вариант понимания: это тонко обработанная, отшлифованная («изящная») древесина абрикосового дерева; но это бессмысленно, ибо такая используется не для беседок и павильонов в горах, а для мелких домашних изделий, шкатулок, украшений, музыкальных инструментов (в Армении из нее делают дудук). Третий вариант понимания – что это не дикий абрикос, который еще встречается в Китае, а «культурный» (), садовый. Четвертый вариант, который часто встречается у китайских и американских блогеров, - это что речь идет не об абрикосе, а о дереве гинкго, которое вообще пишется с другим первым иероглифом (). Мне трудно быть судьей в этом споре, я просто решил выбрать первый вариант.

Удаляю старый пост со стихами одного Ван Вэя, там было несколько ошибок. Здесь – все вместе: в исправном, надеюсь, виде.

Хребет Цзин-чжу
(«хребет, где рубят бамбук») 

Ван Вэй 

Сандал и луан     отражаются в вольных изгибах.
Изумрудная зелень     журчащей рассыпалась рябью.
В Шанские горы     пойду по тайной тропинке.
Дровосеки о ней,    возможно, даже не знают. 

Пэй Ди

Прозрачный поток      то вьется, то прямо бежит.
Бамбук молодой     сгущает сумрак глубокий.
Одна лишь тропинка      сквозь горную цепь ведет.
Иду и пою.     Думаю о вершинах далеких. 

Ван Вэй очень изящно избегает слова «река» или «ручей», но при этом рисует очень подробный образ отражения деревьев в воде и особенно зеленой ряби на воде (отражение зелени в водной поверхности, покрытой рябью). 

Пэй Ди, как всегда, сосредоточен на символах; и от этого живость его картины меркнет. Он рисует пейзаж, и иногда (как в этих стихах) слишком быстро переходит к «духовному» его смыслу; и пейзаж оказывается «картонным»: мысль торопится перейти от зрелища тропинки к понятию Пути; и сама по себе тропинка становится неинтересной. Образ служит лишь трамплином для быстрого перехода к «философии». 

Принцип, сделавший Ван Вэя великим, – «внести поэзию в живопись и живопись в поэзию», – у Пэй Ди не работает. У Ван Вэя пейзаж самодостаточен; желающие вчитывать в него или вычитывать из него буддийские, даосские и прочие «высшие» смыслы (которые в стихах иногда есть, – почему бы и нет?) могут это делать сколько угодно, но живости пейзажа это никогда не повредит. Горами, ручьями, деревьями можно любоваться и «просто так». Образ важнее мысли. (Поэзия должна быть «глуповатой».)

P.S. В комментариях к стихам пишут, что в эпоху известного диктатора Цинь Шихуанди четверо «седоголовых мудрецов» отказались жить под его властью (или спасались от массовых репрессий против «интеллигенции») и ушли в эти самые Шанские горы. Тропа, ведущая в Шанские горы, стала одним из символов отшельнического пути.

Типичный катрен в классической китайской поэзии – это либо 5 х 4 = 20 иероглифов, либо 7 х 4 = 28. Вот их схемы: последние три знака обычно отделены цезурой.

•• •••                     •••• •••
•• •••                     •••• •••
•• •••                     •••• •••
•• •••                     •••• •••
 

Рифмовка чаще всего такая: х А х А (х – без рифмы), или А А х А. Но может быть и более привычной: А В А В или А А В В. И даже сплошной: А А А А.

Поэтому рифмы в конце каждой «десятки» (х А х А) обязательны и стабильны. Они важнее двух других, т.к. обозначают более крупные структурные единицы.

Вообще, китайская рифма отличается от европейской во многих отношениях. Во-первых, она «звонче» (как колокольчик) и слышнее – из за краткости самих стихов (5 и 7 слогов – это по европейским понятиям коротко): расстояние между рифмованными словами небольшое. Во-вторых, китайская рифма легче достижима – из-за огромного количества созвучных слов.

Поэтому, с одной стороны, она звучит привычнее (не так выделяется на фоне обычной речи) и не раздражает в больших количествах. Я приводил примеры рифмовки ААААВА ААААВА в двух строфах: для европейского стиха это было бы сильным перебором. С другой стороны, из-за легкости создания и ясной слышимости, она часто используется в «приглушенном» виде – с меньшей степенью точности (ассонансная, диссонансная и пр.)

Например, стихи Ван Вэя «Пусто в горах; совсем не видно людей» имеют такие окончания: rén xiǎng lín shàng. Xiǎng- shàng (сян-шан) – нормальная рифма, а rén-lín (жэнь-линь) – диссонантная, т.е. почти никакая. Формально, ее можно не считать и не переводить; но она есть и, при всей зыбкости, хорошо слышна и участвует в построении стихов.

Плюс к этому надо добавить обильные внутренние рифмы и «перезвоны», которые обычно и создают непереводимую красоту звучания китайских стихов:

Kōng shān bù jiàn rén, dàn wén rén yǔ xiǎng.
Fǎn jǐng rù shēn lín, fù zhào qīng tái shàng. 

Например, rén-rén-wén-shēn-shān-dàn-fǎn-shàng. Или jiàn-jǐng-qīng-xiǎng. Или bù-yǔ-rù-fù. И т.д., и т.д., стихи сплошь прошиты подобными линиями связей.

Т.е. свойственная русским бардам и графоманам зацикленность на точной рифме в четверостишии не свойственна китайским поэтам. Но не потому, что они пренебрегают ей, а потому что заняты созданием гораздо более сложных звукописных партитур. Их фонетика многомернее, богаче, разнообразнее, интереснее, чем тупое соблюдение «правила» о рифмовке четверостиший. И это не только внутренние рифмы и созвучия. Достаточно упомянуть сложный порядок чередования тонов («прямых» и «косых»): это более изощренная техника, чем силлаботонический автоматизм чередования ударных-безударных.

Необязательность или «слабость» рифмы в первой и третьей строке связано с тем, что строка из 5 знаков воспринимается иногда как полустишие вдвое большего стиха. И тогда 5 х 4 = 20 начинает звучать как двустишие, куплет: 10 + 10 = 20. Синтаксически, это чаще всего тоже два предложения по 10 знаков. И записывают их иногда катреном 5+5+5+5, а иногда куплетом 10+10 (couplet – это буквально «двустишие»; couple = пара):

空山不見人但聞人語響。
返景入深林複照青苔上。

Смысл этой двойственности – двухэтажная иерархия структуры: строфа делится не на 5+5+5+5, т.е. не на 4 равных стиха, как в европейском четверостишии, а на две половины 10+10. И каждая эта половина (на более низком уровне иерархии) делится еще на две половины 5+5. И вместо 20 = 5+5+5+5 получается: 20 = (5+5) + (5+5).

Раз появившись, идея двухэтажной иерархии начинает распространяться дальше. Не уничтожая 5-значный стих совсем, поэт может воспользоваться мега-стихом в 10 знаков, чтобы построить мега-катрен 10+10+10+10, т.е. сцепить два катрена/куплета вместе, и тем удвоить размер конструкции. Таков, например, этот мега-катрен Ду Фу 10+10+10+10 с кольцевой рифмовкой А В В А. (Это стихи про охрипшую чайку, я переводил и разбирал их здесь).

細草微風岸危檣獨夜
星垂平野闊月湧大江

名豈文章著官因老病
飄飄何所似天地一沙

Переводя китайские рифмованные катрены, я чаще всего избегаю силлаботонического автоматизма, похожего на верховую езду (ум-па, ум-па, ум-па-па), и пользуюсь тоническим, т.е. акцентным стихом (5 иероглифов = 5 ударений в строке; 7 иероглифов = 7 ударений). А рифмовку стараюсь делать ненавязчивой, не только точной, но и диссонантной (свистом-светом), ассонантной (хижина-книги) и прочими смягченными формами. Иногда следую авторскому порядку рифм точно, иногда заменяю ее на близкую и употребимую в похожих стихах.

Китайские катрены кажутся очень жесткими: 5, 5, 5, 5, да еще и с рифмами. Но они аграмматичны, в них многое пропущено (грамматические связки почти всегда отсутствуют), и потому расстояния между словами – огромны (поэтому их лучше читать очень медленно), внутреннее пространство широко, как горный пейзаж. Стихи дышат свободно, тон их мягок, и переводить их жестко-марширующим силлаботоническим ритмом – значит, удушать, убивать. Поэтому в переводе, при всем внешнем несходстве, мягкий, «плывущий по реке» разговорный тон на грани верлибра – уместнее.

 

Мэнчэнская долина 

Ван Вэй

Мой новый дом      у входа в Мэнчэнскую долину.
Из старых деревьев      остались лишь чахлые ивы.
Тот, кто придет:      спросит ли, кого он сменил?
Напрасна печаль      о тех, кто в прошлом тут жил*. 

Пэй Ди 

Поставить дом      под старой стеной, в низине;
Иногда взбираться     на холм над старой стеной.
А старая стена –      уж не та, что была когда-то.
Так и новые люди:      придут и уйдут чередой. 

______________________

* Возможно, тут намек на то, что полвека назад в этих местах жил поэт Сун Чжи-вэнь (c. 660–712), отладивший форму рифмованного четверостишия цзюэ-цзу, в которой, кстати, и написаны эти стихи Ван Вэя; конечно, Сун Чжи-вэнь не первый писал катренами по 5 или 7 знаков в строке; но именно он сделал из него классический стандарт: отточил систему рифм и порядок тонов. 
______________________

Довольно трудные стихи для перевода, при сравнительно простой тематике. И у переводчиков, я гляжу, очень широкий разброс вариантов, иногда – до неузнаваемости. Это самый первый «дуплет» из 20, из цикла совместных опусов Ван Вэя и Пэй Ди. Я совершенно не уверен в правильности моего перевода; но это единственный вариант, при котором идея смены поколений и понятия старого и нового работают согласованно. 

Т.е., тема стихов – традиция, встреча старого и нового, передача эстафеты. Новый дом в старом городе. Новый человек в старой культуре. Плюс – конечно, буддийская тема преходящести и смертности. 

Мэнчэн: сегодня существует такой уезд, но пишется он другими иероглифами, так что я не знаю, имеет ли он отношение к стихам. Мэн – вообще значит: старший брат, старший, ранний; чэн значит город или городские стены, вал, крепость. В стихах Ван Вэя Мэнчэн – это явно название, а Пэй Ди его обыгрывает в трижды (!) повторенной фразе старые (древние) стены, заменив иероглиф мэн-старший на гу-древний (старинный, старый). 

Ван Вэй то ли купил старый дом, то ли построил новый на старом участке. Деревья для него важны; но из старых остались только полузасохшие ивы. Он думает о будущих владельцах этого дома: задумаются ли они о предшественниках? Очевидно, нет. Ну и мы не будем понапрасну печалиться о прежних жильцах.  

Пэй Ди в своем отклике развивает тему нового и старого: новый дом у стен старого города и смена поколений людей. Последнее выражение «придут и уйдут» иногда переводят так, что современные люди разгуливают взад-вперед по остаткам стены (или вала). Это, конечно, вздор. Ван Вэй говорил о разных поколениях владельцев дома; Пэй Ди в ответ показывает на полуразрушенные стены («уже не те, что когда-то») и говорит, что люди точно так же приходят и уходят.  Это мне кажется единственно разумным решением. 

Навязчивое троекратное повторение старых стен звучит странно; но таков уж его риторический прием. Пара противоположностей вниз/вверх, которые я перевел в низине и на холме, - это хорошая перекличка с понятиями приходят и уходят.

孟城坳 

王維 

新家孟城口,古木餘衰柳。
來者複為誰,空悲昔人有。

裴迪
 

結廬古城,時登古城
古城非疇昔,今人自來往

(Переделал старый перевод Ван Вэя и добавил стихи его друга.)

Беседка в бамбуковой роще 

Ван Вэй

Одиноко сижу      в бамбуковой роще далекой;
Играю на цинь,     вторю протяжным свистом.    
В сумрачный лес,     никому не знакомый, глубокий,
Входит луна,       озаряя все ярким светом.  

Пэй Ди 

Снова пришел      в беседку в бамбуковой роще.
Луна и дорога      прильнули друг к другу тесно.
Взлетела, вернулась:     всего лишь горная птица.
Тишина и сумрак.    Безлюдны глубины леса.


Кизил на берегу

Ван Вэй

Созревают ягоды:     есть зеленые, красные.
Как будто снова:     дерево цветет, весна.
Если в горах     погостить у меня останешься,
Поставлю тебе     кувшин кизилового вина.

Пэй Ди

Плывут ароматы,     мешая перец с корицей;
В ткань листвы     луан и сандал вплетены.
Солнцу сквозь тучи     порой удается пробиться;
Но все же холодно     в мраке лесной глубины.

Луан – это китайское название дерева; по-русски это "кёльрейтерия метельчатая", названная в честь Иоганна Готлиба Кёльрёйтера, немецкого ботаника. Вставлять ее в китайский стих у меня не поднялась рука.

И опять видна все та же разница. Пэй Ди очень подробен, даже виртуозен в деталях описания и очень прозрачно намекает на человеческую жизнь (редкое солнце, темная чаща, холод и потерянность, смесь ароматов = поверхностных удовольствий и т.д.). Ван Вэй дает более обобщенный, монументальный образ. И тон у него проще, сердечнее.

Еще один поэтический диалог. И снова Ван Вэй более сдержан и монументален, но также и более зрителен в своей живописи. А Пэй Ди изысканней в деталях и прямее в своих намеках на то, что пейзаж – это только символ. 

*** 

У изгороди из магнолий 

Ван Вэй 

Осенние горы      вбирают остатки света.
Птицы летят,      догоняя ушедших вперед.
Яркая зелень      еще различима где-то.
Вечерний туман,      не зная приюта, плывет. 

Пэй Ди 

Все темней и темней       синева в минуты заката
Пение птиц         смешалось с шумом воды.
Путь вдоль ручья     уводит в глухую чащу.
Стемнело совсем.    Когда ж остановимся мы?

Стихи, которые я выкладывал в последние дни, входят в цикл поэтических диалогов Ван Вэя и Пэй Ди: катрен одного + катрен другого, и таких пар всего 20. В предисловии к сборнику Ван Вэй пишет, что стихи написаны в тех местах, которые упомянуты в названии.

Вот №2, «На холмах Хуанцзы». Я уже приводил катрен Ван Вэя, теперь их перекличка полностью:

Ван Вэй 

Птицы летят,      тянутся вдаль бесконечно.
Гор череда      снова в осенних тонах.
То вверх, то вниз –      иду по холмам опустевшим:
На сердце тоска,      как никогда, сильна. 

Пэй Ди 

Солнце заходит.      В соснах поднялся ветер;
Бредем домой.      Появилась роса на траве.
Свет облаков      отражается в каждом следе,
Горная зелень      касается наших одежд. 

(У последней строки есть другой вариант перевода, более замысловатый: зеленая «дымка» горных рощ, через которые они идут, отсвечивает на одежде, как бы покрывает ее легкими штрихами зеленого. Зелень прошлась легкой кистью по одежде, оставила зеленые пятна.) 

Интересно сравнить двух поэтов в момент их диалога. У обоих главная тема – буддийская: осенний пейзаж как напоминание о человеческой смертности. 

Пэй Ди старается быть очень точным в деталях пейзажа. Освещенные закатом облака так сияют, что их свет мерцает в следах обуви. Зелень с шелестом касается одежды идущего (либо окрашивает ее легкими штрихами). Он пытается показать связь пейзажа и человека более прямыми намеками: солнце заходит – человек тоже «заходит», т.е. идет домой (возвращается в нирвану); ветки растений касаются одежд человека, небесный свет отражается в его следах. Ван Вэй пишет проще и монументальнее. Он рисует широкими мазками пейзаж, а потом говорит о своей меланхолии: перелетные птицы, горы, осень, бесцельная ходьба по холмам, тоска.

Еще одна порция хорошей поэзии.

王維
茱萸沜

結實紅且綠,複如花更開。
山中儻留客置此芙蓉杯。

Ван Вэй. Кизил на берегу реки

Созревают ягоды:      есть зеленые, красные.
Как будто снова:       дерево цветет и весна.
Если в горах       погостить у меня останешься,
Поставлю тебе      кувшин кизилового вина.

***
 

Я тут вдруг осознал одну вещь. «Письма римскому другу» Бродского написаны в манере вовсе не римских, а китайских поэтических посланий. Особенно они похожи на поэтические диалоги между Ван Вэем и Пэй Ди. Стихи Бродского – 1972 года. Первые переводы Ван Вэя появились еще до войны. И он их знал, как и другую китайскую классику в переводах 30-60-х годов. Он и сам сделал перевод одного из стихотворений Ван Вэя. (У меня оно было здесь.) Перевод очень вольный, но на свой (бродский) лад – красивый:

Охота на оленей

Горы безлюдны, бесчеловечны горы.
Только ручья в горах слышатся разговоры.
Луч, пробившись с потерями сквозь частокол деревьев,
Кладет на лиловый мох причудливые узоры.

Конечно, ни «бесчеловечными» горы не могли быть названы в оригинале, ни военная метафора «пробиться с потерями» там невозможна. Все это чуждо Ван Вэю. Зато «Письма римскому другу» очень близки. Фразы вроде «Скоро осень, все изменится в округе. Смена красок этих трогательней, Постум...» – это почти цитаты из Ван Вэя. И, конечно, главная тема всех стихов Ван Вэя: «Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря». 

王維
木蘭柴
秋山斂餘照,飛鳥逐前侶。
彩翠時分明,夕嵐無處所。 

Ван Вэй 

Изгородь из магнолий 

Осенние горы      собирают остатки света.
Улетают птицы,      догоняя ушедших вперед.
Яркая зелень      еще различима где-то.
Вечерний туман,      не зная приюта, плывет. 

***

Я перевожу короткие стихи, чтобы управиться за один небольшой перерыв. Многодневные переводы длинных текстов затевать  сейчас не хочется. Отсюда – некоторое однообразие жанра и тематики. Но мне это не в тягость: шлифуется словарь «осенних миниатюр»; оттачивается чувство формы катрена 5х4. 

Смотрите, как строг и элегантен Ван Вэй. Каждая фраза из 5 знаков делится на 2+3, причем в первых двух словах дается тема, а в следующих трех – ее развитие. Первая пятерка – статичная, про свет и цвет (остатки заката, еще видная кое-где зелень); вторая – про движение (перелетные птицы, «бездомный» туман). 

И, конечно, захватывает дух от возможности разговора через пропасть 13-ти веков. Удивительная свежесть красок, узнаваемость пейзажа и искренность тона (несмотря на пейзажный жанр). Ни малейшего чувства «древности». Не со всяким поэтом так получается. Ван Вэй обладает особенным даром «пробивать» толщу времени и культурных различий. Просто магия какая-то: будто стоишь рядом с человеком и вместе смотришь на эти горы.

王維
華子岡

飛鳥去不窮,連山複秋色。
上下華子岡,惆悵情何極。

Ван Вэй

На холмах Хуацзы

Птицы летят, тянутся вдаль бесконечно.
Гор череда снова в осенних тонах.
То вверх, то вниз – иду по холмам опустевшим:
На сердце тоска, как никогда, сильна.

Эти холмы Хуацзы находятся неподалеку от жилища в горах, где Ван Вэй (701-762) провел последние годы жизни. Эти места ныне относятся к провинции Шаньси («Западные горы»). Погуглив (Чжуннанские горы или горы провинции Шаньси), можно найти множество пейзажей, будто нарочно созданных как иллюстрации к стихам Ван Вэя. И культура отшельничества, совершенно как в стихах Ван Вэя, там процветает до сих пор. Туда даже туристов возят, посмотреть на настоящих даосских или буддистских отшельников. Что, на мой вкус, уже вульгарно; но такая уж у нас эпошка: что не шоу-бизнес, того и на свете, считай, нет.

Холмы Хуанцзы запечатлел художник 17-го века Чжан Хун: он иллюстрировал поэтическую переписку Ван Вэя и Пэй Ди (из которой я взял стихи). Картинка – как раз осенняя.


Современные отшельники в горах выглядят так же, как в стихах VIII века:




Накопилась большая усталость. Нужен отдых, но некогда: надо пахать и сеять, пасти и доить. В недолгие моменты досуга лучший отдых - китайские стихи. То ли в них, то ли в иероглифике - будто какой-то наркотик. Эликсир покоя. Опиум души. 

История из древности: князь царства Чу убил князя Си, а его вдову взял себе в наложницы. Даже родив ему двух сыновей, она продолжала тосковать о прежнем муже и никогда не разговаривала с Чуским князем. Как он ни одарял ее своими милостями, она молчала. Об этом – стихи Ван Вэя. 

Ван Вэй

Вдова Си
 

Не будет прока       в сегодняшней нежной заботе:
Трудно забыть ей      картины счастья былого.
Глядит на цветы –    и слезами глаза наполняются.
Чуский князь      от нее не услышит ни слова. 


王維
息夫人

莫以今時寵難忘舊日恩。
看花滿眼淚,不共楚王言。

Я не сомневался, что данте-пушкинский (и много еще чей) мотив «ночь – все идут спать – а я ...» появится и у китайцев. И, конечно, Ван Вэй был первым претендентом. Он не подкачал. (Перевод мой - без артистических претензий, простой.)

夜靜群動息  時聞隔林犬。
卻憶山中時  人家澗西遠。
羨君明發去  采蕨輕軒冕。

Тихая ночь.      Все живое ушло на покой.
Иногда из-за рощи       доносится лай собак.
А я вспоминаю      дни, что провел у тебя,
В доме  у ручья,         далеко средь западных гор.
Завидую тебе:      с первым светом выходишь
И собираешь травы,       презрев и трон, и двор.
 

***

День уходил, и неба воздух темный
Земные твари уводил ко сну
От их трудов; лишь я один, бездомный,
Приготовлялся выдержать войну
И с тягостным путем, и с состраданьем,
Которую неложно вспомяну... 

***

Когда для смертного умолкнет шумный день,
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень,
И сон, дневных трудов награда,

В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья...

1. И сон небесный, и жизнь земная...

Я писал о жанре цы, поэзии неравномерных размеров и «штучной» строфики, и ее первом классике, последнем правителе танской эпохи (Х век), «царе-интеллигенте-неудачнике» по имени Ли Юй (937-978). Вот один из его шедевров, очень ценимых в китайской культуре. Обе его строфы состоят из 5+4+7+7+4 иероглифов. Я перевел верлибром и без рифм (ниже объясню, почему), но с сохранением пропорции в строках:
 

[На мелодию] «Лан тао ша» («Волна смывает песок») 

«За занавеской дождь все льет и льет...» 

За занавеской дождь все льет и льет...
Весна уходит, гаснут чувства.
Накидка тонкая не выдерживает рассветного холода.
Забывшись сном, я забываю, что я пленник и изгнанник,
И снова жажду мимолетных радостей. 

Я одинок, мне опереться больше не на что.
Бесконечно смотрю на реки и горы:
Оставить их было легко, а видеть теперь – мучительно.
Утекает вода, опадают цветы, и весна – проходит:
И сон небесный, и жизнь земная.
 

Последняя строка звучит загадочно и вызывает разночтения. Одно из пониманий – что тут имеются в виду сон (где все хорошо) и реальность (где все плохо), несравнимые вещи, которые и по-русски называют «небо и земля». Другое понимание – что строку надо переводить просто «небесное и земное», без поясняющих слов; поэт оглядывается на прожитую жизнь, смотрит на пейзаж и как бы прощается со всем этим миром – и небесным, и человеческим. 

Мое понимание – что для поэта, ожидающего скорой смерти (вряд ли у него были иллюзии), «весна проходит» относится ко всему – и к только что описанному мимолетному сну, и ко всей мимолетной жизни. (Тут еще надо помнить название мелодии, на которую написаны стихи: «Волна смывает песок...»)

...Утекает вода, опадают цветы, и весна – проходит:
И сон небесный, и жизнь земная.

Этот вариант мне больше нравится, хотя «сон» и «жизнь» - это добавленные слова, в оригинале их нет. 

Я перевел верлибром, полностью игнорируя рифму АААВА АААВА. Китайский язык – очень рифмованный, там рифмы звучат гораздо нейтральнее и привычнее, чем по-русски. Поэтому стихи вроде сегодняшних, которые в оригинале не раздражают, по-русски сильно раздражали бы назойливым повторением: вообразите 8 строк из 10 с одинаковым окончанием. Это выглядело бы как пародия, как «пережим». 

Кроме того, печальная мелодия текста в оригинале настолько живая и неповторимая, настолько не хочет быть подвергнута пытке русской версификации, что я решил ее оставить в покое. Так красивее.

2. Напрасное отражение

[На мелодию] «Волны смывают песок»

Дела былые вызывают лишь горечь и боль.
И то, что вижу, их не облегчает:
Осенний ветер продувает двор, мох расползается по ступеням.
Входную занавеску не сворачиваю, оставляю висеть свободно:
До конца дня никто не придет. 

«Золотые цепи» мои утонули, погребены.
Устремления духа полынью поросли.
Ночь холодна. На чистом небе полная луна сияет...
Я представляю яшмовый дворец, его нефритовые залы, тени,
И отражение напрасное в реке Циньхуай.

Опять последний танский правитель Ли Юй, полный горечи, сожалений и воспоминаний об утраченном царстве. И опять стихи в жанре цы на мелодию «Волны смывают песок» (на которую были написаны предыдущие, про дождь), и поэтому опять обе строфы имеют структуру 5+4+7+7+4. 

«Утонувшие цепи» – намек на историю из «Троецарствия». Царство У готовилось к нападению царства Цзинь и перегородило Хуанхэ цепями с большими шипами – для защиты от флота. Но в ходе боев солдаты Цзинь наловили пленников и перебежчиков и узнали о цепях. Они запустили по реке плоты, и когда плоты зацепились за преграды, на них были разведены мощные костры, с большим количеством горючих жидкостей. Через несколько часов цепи расплавились, распались и утонули. Отсюда и фраза в стихах – «мои золотые цепи утонули»; она употреблена почти как поговорка – о хрупкости и ненадежности даже самых предусмотрительных планов и предосторожностей. 

В последних строках он вспоминает о своем роскошном дворце, скорее всего, пустом и заброшенном, и его напрасном отражении в водах реки Циньхуай... 

3. Горький вкус разлуки

[На мелодию] «Радость встречи» 

Без слов, один     я поднимаюсь в западную башню.
Луна похожа на серп.
Одинок, неподвижен платан,    замкнутый в глубине двора.
Чиста и прозрачна осень. 

Ножницами не отрежешь,     расплетешь – снова запутается:
такова печаль разлуки.
Единственное в своем роде,     редкое, странное на вкус,
это чувство царит в моем сердце. 

***

Это все тот же Ли Юй; и снова стихи, написанные в заточении. Его, конечно, не бросили в темницу, а поселили, хоть и в изоляции, но в большом доме, с двором и даже башенками – т.е., это либо двухэтажное строение, либо башенки на каменном заборе, окружающем двор. 

Бывают правители мелочные и мстительные, они рады стереть побежденного в порошок. Есть более благородные либо более суеверные: они аккуратно обращаются с себе подобными, возможно, не желая иметь перед глазами свое собственное возможное будущее. Возможно, это была просто политическая целесообразность: подержать царя в почетном плену, чтобы успокоить завоеванное население; как только новая власть укрепится, можно и убить. Что и было сделано: через 2-3 года плена Ли Юй был отравлен. 

Я писал о его счастливом браке, необычном для интроверта-«интеллигента». Брак, правда, кончился плохо: смертью детей, а потом и жены. Ли Юй тогда впал в депрессию, потерял контроль над страной, что и привело к вторжению и оккупации. Некоторые стихи, написанные в плену, – как раз о печали разлуки: автор полностью подавлен этим чувством и не может от него освободиться. Мрачная ирония – в том, что для стихов о печали разлуки выбрана мелодия «Радость встречи». 

Строфика не очень понятна: то ли 3+3+3+9, то ли 6+3+6+3. 

«Платан» – возможно, имеется в виду похожее на него дерево – фирмиана, называемая еще «китайским зонтиком» или «фениксовым деревом».

Мне очень нравится «штучная» форма в поэзии -  когда неповторимая метрика и строфика создаются для соответстия неповторимому «содержанию». Например, как у Штефана Георге. Или как в хоровых сценах греческих трагедий. Или как у Гераклита, Лао-цзы и Конфуция.

В китайской поэзии поздне-танской и ранне-сунской эпохи (примерно с Х века) был целый жанр подобной поэзии: cí, цы. Это не верлибр, не «поэтическая диарея», а строгая рифмованная форма. Но она принципиально избегает стандартности и квадратности («четырехугольности») древних стихов из Ши-цзин или недавней эпохи китайского классицизма VIII в. (Ван Вэй, Ли Бай, Ду Фу...), а создает неповторимые очертания строф, желательно новые в каждом стихотворении.

Это могло быть, например, пятистишие, состоящее из 5+4+7+7+4 иероглифов, а потом повторяющее эту форму во второй строфе. Тут вспоминаются японские пятистишия танка, родившиеся примерно в ту же эпоху, с их асимметричной структурой 5+7+5+7+7.
Но танка, как и более позднее хайку 5+7+5, так и застыли в новообретенной пропорции, а жанр cí, цы предполагал большую авторскую свободу в выборе пропорций. Но при этом требовалось их повторение во следующей строфе. Т.е. если поэт начал 5+4+7+7+4, то и следующая строфа будет 5+4+7+7+4 (как в греческих трагедиях строфа и антистрофа хора имеют сложную и штучную структуру, но непременно повторяющуюся от строфы к антистрофе). Вот так, например, выглядят стихи поэта по имени Ли Юй, которые я сейчас пытаюсь перевести.

簾外雨潺潺
春意闌珊。
羅衾不耐五更寒。
夢裡不知身是客
一晌貪歡。

獨自莫憑欄
無限江山
別時容易見時難。
流水落花春去也
天上人間。

Чтобы уравновесить асимметрию строфы, рифмовка в них сделана сплошной, покрывающей обе строфы: АААВА, АААВА.

Другая любопытная особенность жанра цы – что это были стихи, сочиненные на определенные мелодии. (Тут вспоминается полулюбительская русская поэзия XVIII века, сочиненная на существующие мелодии: «на голос миновета», т.е. на мелодию менуэта.) Википедисты пишут, что разнообразие метро-ритмических + интонационных + строфических вариантов цы достигало 800, и они все имели свои названия, по названию мелодии.

***

Одним из классиков жанра цы считается последний правитель южного царства Тан (в эпоху Пяти Династий и Десятицарствия), по имени Ли Юй (
Li Yu, 李煜). Он был далеко не лучшим правителем, просто не имел для этого ни личных качеств, ни дарований. Ярко-выраженный интроверт и невротик (withdrawn and trobled young man, как пишет о нем автор википедической статьи), но зато хорошо образованный книжник и эстет, - т.е. то, что мы назвали бы типичным интеллигентом.

Он не претендовал на престол и не ожидал стать правителем. Но череда смертей внезапно довела очередь престолонаследия до него. Насколько они были естественными, неизвестно; но спешить с многозначительным «ага!» не нужно: в ту пору и в том сыром климате ранние смерти были статистической нормой. Кроме того, они и помимо политики были очень распространены в семье; возможно, что-то генетическое.

Несмотря на свой закрытый характер, Ли Юй был очень счастливо женат на Чжоу Эхуан, в которой он нашел родственную душу: она была не только образованной девушкой, любительницей книг, но и музыкантом-виртуозом, игравшим на инструменте вроде лютни.

Эти ее качества стали роковыми для царства: Ли Юй забросил дела, пировал, общался с женой и бесконечно слушал ее домашние концерты (вроде этого персонажа из Троецарствия). Он даже вызвал протест чиновников, которые подали ему петицию с требованием прекратить это безобразие. Но вскоре дела Южного Тан, и без того неважные (опустошенная казна, беспорядок в управлении), усугубились смертью двоих детей правителя. И царь, и царица были морально сломлены, потом умерла сама царица (ей было 28), и тут Ли Юй впал уже в полную депрессию.

Кончилось дело военным вторжением армии Сун и аннексией южного Тан. Ли Юй был захвачен в плен. Последние 2 или 3 года жизни он провел в изоляции, а потом был убит, отравлен. Ему было около 40.

И вот, именно в эти последние 2-3 года он и стал классиком жанра цы («штучная» метрика и строфика), написал большинство своих стихотворений. Они полны горечи и тоски. Он скучает по умершей жене, сожалеет об ошибках своего правления, т.е. принимает посвящение во Всекитайскую Ложу Великих Неудачников, в которой собран цвет поэзии (Ду Фу, Ван Вэй...) и философии (Конфуций, Лао-цзы...)

Юань Чжен 元稹
Летний дворец 行宮

Пуст и заброшен         старинный Летний дворец.
В одинокой тишине         алеют дворцовые цветы.
Побелели головы        оставшихся дворцовых фрейлин:
Праздно сидят они,         вспоминают императора Сюаньцзуна...

Юань Чжен – поэт начала IX века, это поколение «правнуков» после великой троицы – Ван Вэя, Ли Бая и Ду Фу. Те трое завершали свой земной путь в годы гражданской войны, Мятежа Ань Лушаня (755-763). А Юань Чжен родился (779) уже после окончания мятежа; однако, он упоминает в стихах того самого императора, против которого восстали и которого захватили мятежники.

Сюань-цзун был одним из интереснейших правителей в истории Китая (правил в 712-756). Первые 25 лет его императорства были на редкость благотворны для страны: он завершил свод Танских законов, избегал войн, вел очень разумную социальную политику, экономика и культура при нем процветали и т.д. – в общем, картина на редкость толкового управления. Но с 30-х годов все изменилось.

Он так увлекся даосизмом, что велел, чтобы «Дао дэ цзин» было в каждом доме – совершенно как цитатник Мао. Он переключился в режим «недеяния», оставил все дела советникам, а сам отдался «радостям жизни», т.е. скотским удовольствиям. И государство покатилось под откос, что и привело к конфликту одного пограничного губернатора, Ань Лушаня, с придворной элитой. На этом карьера императора и была закончена.

***

Стихи «Летний дворец», или «походный дворец» (небольшая «станция» на случай поездок императора по стране) – это ностальгическая картинка: маленький, полузабытый, давно не используемый дворец бывшего императора, в котором еще остался небольшой штат прислуги и «дворцовых девушек», успевших стать седыми старухами.

Тема заброшенных дворцов – популярная в поэзии, и не только китайской. Я уже разбирал стихи Ду Фу о Дворце Яшмового Великолепия. Стихи Юань Чжена не так широко развернуты, как у Ду Фу, но все равно очень хороши: даже через 1200 лет, сквозь языковой и исторический барьер, они пробивают очень живым чувством.

寥落古行宮

宮花寂寞紅

白頭宮女在

閒坐玄宗

Это по-прежнему Ван Вэй, в моем топ-листе он сейчас лидирует.

Стихи написаны в редком «шестистопном» размере, т.е. по 6 знаков в строке (чаще бывает 5 или 7). Стихи похожи на таблицу или на матрицу. Каждая «шестерка» делится на три фразы по два знака. И между соседними строками эти «двойки» соотносятся максимально точно: я показал это раскраской. Например, в первой строке первая пара говорит о дереве и цвете (персик, алый), и во второй строке первая пара - это тоже дерево и цвет (ива, зеленый). И так далее. Параллелизм идей выдержан предельно строго.

桃紅復含宿雨

柳綠更帶朝煙

花落家僮未掃

鶯啼山客猶眠

В переводе я попытался передать эту «матрицу» как можно точнее, не заменяя ее красивостями из русского поэтического репертуара. Красота стихов – несколько «математичная» на наш вкус:

алый персик    цветы омыты     ночным дождем
          ↓                           ↓                            
зеленая ива    листва обвита    утренним туманом 

лепестки падают   домашний слуга    еще не подмел
           ↓                               ↓                                
иволга плачет        горный гость          пока еще спит

Приведу для сравнения два русских перевода (Штейнберг, Мазепус). Оба вполне точны и очень красивы, оба мне очень нравятся; но их красота – это красота русской поэзии, с ее фето-тютчевской немецкой одухотворенностью. Но также и с ее линейностью, вытянутостью в "повествование" (а китайские стихи ее лишены, в них "кристаллическая решетка" связей важнее).

Персик в цвету
Ночным окроплен дождем.
Вешний туман
Ивы обвил опять.
Летят лепестки -
Слуга подметет потом.
Иволга плачет,
А гость мой изволит спать.

***

И снова дождем предрассветным омыт
персика цвет.
В дымке весенней - плакучих ив
зеленый убор.
Цветы опадают, мальчик-слуга
еще не подмел.
Иволги пенье... А горный мой гость
спит до сих пор.