Еще один испанский вариант старого перевода: Ван Вэй. Прощание. Самые известные в Европе его стихи, потому что их использовал Малер как заключительный текст "Песни о земле".

Wang Wei. Despedida

Descabalgo,
         ofrezco una copa de vino,
Te pregunto:
      "¿Adónde intentas irte?"

Contestas:
         “qué quería, no he logrado;
Regreso, desaparezco
         en montañas Nanshan', algún lado.”

Y te vas;
         a preguntar no volvemos...

Nubes blancas
         no tienen límites de tiempo...


王維送別 

下馬飲君酒
問君何所之。
君言不得意
歸臥南山陲。
但去莫復問
白雲無盡時。

 

Старый перевод из Ду Фу пробую переложить на испанский.

Du Fu

El Palacio del Esplendor de Jaspe

El arroyo serpentea,
                el viento voltea en los pinos,
Un ratón gris se oculta
                en los restos de tejas astilladas. 

No sé dónde estoy,
                y cuál rey poseía los pasillos,
Y cómo era el palacio
                que yace a los pies de las rocas. 

En las cámaras oscuras
                centellean las luces fantasmales.
En los senderos deslavados
               el agua murmura tristemente. 

En los ecos dispersos
               se escuchan miríadas de flautas.
En los matices del otoño,
                se siente alienación, angustia. 

Las bellas de aquellos tiempos
                se han vuelto en arena amarilla;
Polvo y rímel de sus rostros
                han desaparecido mucho antes. 

Una vez sirvieron ellas
                en carruajes decorados con oro;
Y ahora solamente queda
                un caballo, monumento de piedra. 

Se apodera de mí la tristeza
                y me hundo abatido a la hierba
Y canto un largo rato,
                de lágrimas llenando mis palmas. 

Callado, silencioso,  
                me pongo en camino de nuevo...
¿Podría alguien estar
                destinado a vivir mucho tiempo?

Мэн Хаожань. Спрашиваю у лодочника 

Близятся сумерки.      Спрашиваю у лодочника:
«Будущий путь –       много ли еще осталось?» –
«Излучина впереди:      сейчас постараюсь причалить;
За ней на реке Хуай –      сильный ветер и волны». 

*** 

«Будущий путь» звучит неловко по-русски; но сказано именно так: «будущее странствие», «путешествие (ожидающее меня) впереди». Я оставил эту и другие неуклюжести в переводе, не желая жертвовать точностью и порядком слов. Автор раскладывает слова, как предметы в натюрморте, очень придирчиво, ему этот порядок важен. Симметрия: в крайних строках – приближающиеся «проблемы» (сумерки, шторм за излучиной реки), в средних строках – разговор о движении вперед. Моего знания языка недостаточно, чтобы решить, имитирует ли поэт разговорный стиль или пользуется литературным, но мне кажется, что все написано «книжно», весомо, значительно. 

Поэт избегает главного слова – дао, хотя стихи – именно о дао-пути, о жизни человека как странствии. О том, «куда ж нам плыть» и «много ли мне еще осталось». Эстетика молчания или умолчания о главном (в том числе «спрятанное» главное слово) – уже не первый раз встречаю ее в стихах. И, конечно, «речной код». Река как главный китайский символ – и путь, и движение по пути; и поток мировой истории, и отдельная человеческая жизнь. Поэтому самый естественный для китайского поэта способ «поговорить о жизни» – это использовать метафору путешествия по реке. 

Стихи написаны во время реального путешествия по реке Хуай; поэтому сцена получилась очень живая и естественная. Это лучший сорт символизма: когда не только значение важно, но и знак. Т.е. когда прямой смысл текста не менее важен, чем переносный, а образы – живые и реалистичные. 

И да, можно только согласиться с тем, что имя Мэн Хаожаня тесно ассоциируется с Ван Вэем. У него такая же убедительная живописность и такое же умение фокусироваться на «главных узлах» человеческого существования. 

孟浩然
問舟子 

向夕問舟子,前程複幾多。
灣頭正堪泊,淮裏足風波。

Мэн Хаожань.
Пойти к Пруду Хризантем и не встретить хозяина 

Пока шел      до Пруда Хризантем,
За деревню      склонилось солнце...
Хозяина нет:      поднялся в горы...
Куры, собака.      Пусто в доме... 

*** 

Символика кажется несложной: пока искал некий идеал, жизнь подошла к концу; высшее недостижимо (ушло ввысь), «дом бытия» наполнен тривиальностями (куры, собака), и – тишина, молчание, пустота. 

Скорее всего, буддизм или его смесь с даосизмом. Обе школы много думали об этом: о тишине, молчании и пустоте. 

Красивые стихи. 

Символ пустого дома сильно напоминает пассаж из «Е.О.» о смерти Ленского: 

Теперь, как в доме опустелом,
Все в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окны мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, бог весть.
Пропал и след.

 

孟浩然尋菊花潭主
不遇
 

行至菊花潭村西日已斜。
主人登高去雞犬空在家。

Весенний сон...
      Проснешься не от рассвета:
Со всех сторон
      послышится птичий гам...
Ночь приходила
      с  шумом дождя и ветра...
Цветы опадали:
      знаешь, сколько их там?...

*** 

Мэн Хаожань (689 – 740) – поэт старшего поколения Танской классики, предшественник знаменитых Ду Фу, Ли Бая и Ван Вэя. Был другом, а также учителем Ван Вэя в его живописной эстетике: «принести живопись в поэзию». Этих двоих часто вспоминают в «связке»: сначала Ван Вэя, а потом Мэн Хаожаня.

«Весенний рассвет» – возможно, самые известные его стихи, потому что их неизменно включают в европейские и американские учебники китайского. Тут, правда, образец не столько пейзажа, сколько симметрии в форме: крайние строки «зрительные» (рассвет, осыпавшиеся цветы), средние – «слуховые» (птичий гам, шум дождя и ветра); первая половина – дневная, вторая – ночная.

孟浩然 
春曉  

春眠不覺曉
處處聞啼鳥。
夜來風雨聲,
花落知多少。

PS. На удивление хорошим переводчиком китайских стихов оказался Эйдлин. Он был китаистом, учеником Алексеева, степень точности его переводов - наивысшая из того, что я читал. Он старается не менять не только смысл слов, но и их порядок. Он сохраняет размер и цезуру, пользуясь (как и я) пятистопным дольником, но жертвует рифмой, и если приходится выбирать, то это правильный выбор. Силлаботонические стихи в привычную рифму АБАБ - это преступление против оригинала. Эйдлин избегает привычных штампов поэтики, привычных сантиментов. Вот разве что "якает", а китайские стихи этого не любят. Вот его перевод "Весеннего утра": за вычетом "я" и "меня", идеальная точность.

Меня весной
      не утро пробудило:
Я отовсюду
      слышу крики птиц.
Ночь напролет
      шумели дождь и ветер.
Цветов опавших
      сколько - посмотри!
(мимолетный перевод - почти подстрочник, без рифм, без авторского размера)

Джон Донн

Песня

Иди, поймай в падении звезду,
Добудь с сынишкой корень мандрагоры,
Скажи мне, где прошедшие года,
И кто копыто дьявола раздвоил.
Как мне услышать пение русалок?
Как зависти уколов избежать?
И как определить, какие ветры
Продвинуть помогают честный ум?

Но если ты рожден для странных битв,
И чтоб невероятное увидеть,
Скачи верхом хоть десять тысяч дней,
Пока года не убелят тебя, как снегом,
Потом вернись и расскажи мне все
О чудесах заморских, что ты встретил,
И поклянись, что не бывает женщин,
Что вместе и прекрасны и верны.

Но если ты найдешь одну, пиши мне:
Паломничество это будет сладким...
Однако, нет. Я лучше не поеду.
Пусть даже встретимся мы по соседству,
И пусть она верна в день вашей встречи;
Но ведь, пока ты пишешь мне письмо,
Пока его прочту, пока приеду –
Двоим-троим успеет изменить...

У оригинала совсем другой размер: )

白居易
花非花  

花非花    霧非霧
夜半來    天明去
來如春夢幾多時
去似朝雲無覓處 

цветы не цветы     
туман не туман
в полночь придет
с рассветом исчезнет
придет весенней мечтой      такой мимолетной
исчезнет утренним облаком      таким бесприютным 

***

Этого классика Танской поэзии у меня еще не было. С почином, стало быть.

Стихи написаны почти как загадка. 花非花 霧非霧, «цветы не цветы, туман не туман», – типичный зачин загадки. Еще это явно перекликается с началом «Дао дэ цзин»: 道可道 非常道,名可名 非常名。(Буквально: «Дао – можно – дао, не настоящее дао; имя – можно – имя, не настоящее имя».)

Наверное, основная отгадка стихотворения – роса. Традиционная метафора мимолетности и краткосрочности жизни. Например, у Цао Цао, который, возможно, и ввел эту метафору в китайскую поэзию. 

Выпивку сопровождаю песней своей:
Жизнь наша – сколько отмерено ей?
Не подобна ль она – утренней росе?
С солнцем исчезает, как исчезнем мы все...

У Бай Цзюйи слово роса (lu) не звучит, но оно рифмуется с основной рифмой стихов: wu - qu - chu

Но есть и второй слой: «весенняя мечта» значит также «эротическая мечта». Поэтому стихи – еще и о пришедшей на свидание девушке. И тут всплывает удивительное сходство с Лермонтовым: «Ночевала тучка золотая».

Некоторые переводы ныряют с головой в сентиментальность, прямо используя местоимение «она»:

A Flower in the Haze

In bloom, she's not a flower;
Hazy, she's not a haze.
She comes at midnight hour;
She goes with starry rays.
She comes like vernal dreams that cannot stay;
She goes like morning clouds that melt away.

Конечно, ничего такого в оригинале нет; ни слова «она», ни упрощенности, ни нелепых первых двух строк. Вся красота стихотворения – в его «туманности». Отсюда и ключевое слово «туман», которое, кстати, омонимично слову «небытие», wu; и отсюда уже открывается дверь в буддистскую тематику, основную для стихов: иллюзорность и мимолетность. Поэтому переводы, убивающие это, убивают и красоту, и весь смысл оригинала. Эти стихи должны звучать загадочно и многомерно, а не плоско-сентиментально.

Потом я понял, откуда это все. Оказывается, есть китайский сериал, название которого – первые слова стихотворения, Hua-fei-hua, Wu-fei-wu. (花非花  霧非霧; по-английски Flowers in Fog, 2012). Там речь идет о четырех девушках из приюта; у всех в имени иероглиф , hua, цветок). А еще в фильме звучит песенка на текст этих стихов. Видимо, ее перевод мне и попался. Она написана 100 лет назад и сегодня чрезвычайно популярна, вроде рождественской Silent Night (и даже похожа на нее): ее поют и детские хоры, и попсовые девицы, и академические певицы.

Боюсь, что и стихи Бай Цзюйи, образец изящества и совершенства, углубленный присутствием буддистской и даосской метафорики (мимолетность радостей и зыбкость восприятия); теперь китайцы употребляют только под сладким сиропом этой песенки. Когда-то русские романсы убивали русскую поэзию, стаскивали ее с небес и волокли в кабак или бордель ("Выхожу один я на дорогу" и пр.), теперь и китайская попса взялась за свою классику. 

И английский вариант перевода (см. предыдущий пост). По-английски почему-то всегда лучше звучит.



riding     a horse

                 reaching     the sky

                                further     to the western     lands

leaving    home

                 seeing    twice

                                how the moon’s     circle     ends

knowing     not

                 where     to find

                                a lodging     place     for the night                                      

thousand      li

                 and not     a smoke

                                just level     and silent     sands

***

reaching the sky = horizon
the moon's circle ends twice = 2 months
not a smoke (literal transl.) = not a single house around

 

верхом    на коне
                дальше    на запад      
                                почти    до самых    небес

дважды    свершила    
                луна    свой круг     
                                как уехал    из родных    мест

этой    ночью
                еще    не знаю      
                                смогу ли     ночлег    найти

на тысячи    ли      
                никакого    жилья
                                ровные    мертвые    пески 

***

Окончание напоминает Шелли, его «Ozymandias»:

Nothing beside remains. Round the decay
Of that colossal wreck, boundless and bare
The lone and level sands stretch far away.

Автор – Цэнь Цань (715–770) или Цэнь Шень или Цэнь Сань. Танский поэт. Ду Фу и Ли Бай были его друзьями. Он провел долгие годы на службе в пограничных провинциях, в пустынных районах Средней Азии.

Тоска по дому была одним из самых частых мотивов Танской поэзии, прежде всего из-за гражданской войны, сорвавшей полстраны со своих мест (мятеж Ань Лушаня). Ровные мертвые пески – не только описание среднеазиатского пейзажа, но и метафора тогдашнего состояния Китая: гражданская война оказалась очень разрушительной, с массовыми жертвами и опустошением деревень и городов.  Почти до самых небес – скорее всего, речь идет о горизонте. Дважды свершила луна свой круг – т.е., с момента, когда он покинул дом, прошло два полных лунных цикла, два месяца.
 

岑参

磧中作

走馬西來欲到天

辭家見月兩回圓

今夜未知何處宿

平沙萬里絕人煙 

цзен, значит «дар, подарок», а также «посмертные почести умершим». Стихи Ван Вэя говорят о разлуке с его другом Пэй Ди, причем, скорее всего, не случайной, а конфликтной; что-то случилось.

Перевод дался трудно; он потому и пролежал много месяцев: не мог понять какие-то выражения, и все. Я и сейчас не во всем там уверен. Но уж пусть.

Стихи начинаются красивым повтором: как будто начал говорить... запнулся... снова начал с тех же слов. «Рукава разделились» – традиционная формула разлуки.

***

Ван Вэй. В дар Пэй Ди


друг друга    не видим    мы

друг друга    не видим    мы    очень    давно...

день    за днем     направляясь    к истокам    ручья

вспоминаю    всегда     едины    рука    в руке

а рука    в руке    коренится    в едином    сердце

снова    вздыхаю    разделились    вдруг   рукава...

друг о друге    память    сегодня    она    такова

друг о друге    тоска    глубока...    или не    глубока...

Цзы Ся спросил: 

«Как мила ее кокетливая улыбка,
как красиво очерчены ее глаза,
какая основа, чтобы приукрасить! 

– что это значит?»

Учитель сказал: «Краска кладется поверх основы».

Цзы Ся сказал: «Ли – поверх?»

Учитель сказал: «Кто меня раскрывает – так это Шан! С ним уже можно разговаривать о поэзии!»

***

Этот текст – важный для понимания того, как у Конфуция работает социальная форма-ли. (Его хорошо обдумывать в паре с 1-12, который был разобран здесь.) Он начинается с цитаты из песни, которую я переводил в предыдущих постах; но в этой цитате третья строка (курсивом) – «лишняя». Ее нет в «Ши-цзин». Комментаторы иногда пишут, что перед нами – частично утраченный текст.

Не буду давать ничего на отсечение; но у меня создалось впечатление, что это не утраченный, а добавленный текст. Либо намеренно, «для пояснения»; либо по ошибке: комментарий одного из собеседников был ошибочно включен в цитату, и дальше так и осталось. Эта строчка – лишняя в песне; и по смыслу, и по стилю (логический оборот 以為 «чтобы» диссонирует с остальным текстом песни, прямо-описательным), и по размеру. Это единственная 5-сложная строка на всю песню! А песня – 4-сложная. Она разбита на четыре строфы, в каждой по семь строк. И вдруг в одной строфе, как прицепленный вагон, появилась эта «кривая» строка, чуждая и неуместная...

4444444
4444444 (+5?!)
4444444
4444444 

Но это текстологическая проблема песни. А на смысл разбираемого текста она влияет мало.

Иероглиф , который я перевел как основа, в древних формах изображает руки, плетущие шелковую нить, а в современной форме состоит из шелка и никому не понятного знака, в котором иногда видят упрощенный иероглиф , жизнь, рождение, прорастание.

изначально значит белый, простой, некрашеный шелк; потом его значение расширилось до всякой основы для письма, рисования или раскраски. В контексте фразы это естественная основа для будущей искусственной раскраски – подобно тому, как бумага или шелк служат для письма, белый грунт для живописи, простой шелк для цветного вышивания или раскрашивания. В нашей псевдо-цитате этот смысл распространяется на макияж: красивое лицо как основа для подкрашивания.

Мой любимый комментатор Чжу Си цитирует древний текст о живописи и поясняет его такими словами:

Сначала используют белую грунтовку как естественный фон, а потом уже накладывают пять цветов. Точно так же и человек – сначала обладает прекрасной естественной основой; а потом ее уже можно украшать узорами и красками.

(Т.е. только красивую внешность имеет смысл украшать макияжем и прочими средствами – одежда, ювелирные изделия...) А потом, комментируя слова «ли – поверх?», Чжу Си пишет:

Форма-ли должна наноситься на основу чжун-синь (т.е., верная и искренняя личность), подобно тому, как рисунок и краски должны наноситься на предварительную белую грунтовку.

Это толкование можно считать верным и окончательным. Есть первичное: естественная основа – этос человека, его личные качества, его прежде всего человечность-жэнь-эмпатия. И есть вторичное: искусственная раскраска – поведенческий кодекс, форма-ли. Человечность со всеми своими конкретными проявлениями – справедливость, уважение, уступчивость, искренность+доверие (синь), честь+верность (чжун), сыновность и братскость и т.д., – это основа личности человека. Формы поведения, социальный код, нормы вежливости и стандартные ритуалы – это, как рисунок по белому фону, уже искусственные вещи, украшающие и облагораживающие человека. Сначала кладется грунтовка – воспитывается личность; потом добавляется внешняя форма-ли.

Но ли не работает без этической основы жэнь. Не будет основы – поведение человека будет фальшивым и неуместным, как косметика на некрасивом и неумытом лице: дурное впечатление только усугубится.

Вот и все. Теперь можно перечитать. «Шан» – это личное (домашнее) имя Цзы Ся; Конфуций вправе называть его так, по-отечески. «Раскрывает» - это очень колоритное словечко (словарь Конфуция никогда не банален), оно еще значит «поднимает», «выводит наружу», чуть ли не «на чистую воду». Т.е. ученик вскрывает и выводит «из сумрака на свет» мысли учителя, не произнесенные, но подразумеваемые. Итак:

Цзы Ся спросил: 

«Как мила ее кокетливая улыбка,
как красиво очерчены ее глаза,
какая основа, чтобы ее приукрасить! 

– что это значит?»

Учитель сказал: «Краска кладется поверх основы».

Цзы Ся сказал: «Ли – поверх?»

Учитель сказал: «Кто меня раскрывает – так это Шан! С ним уже можно разговаривать о поэзии!»


子夏問曰「『巧笑倩兮美目盼兮素以為絢兮。』何謂也子曰「繪事後素。」曰:「禮後乎?」子曰:「起予者商也!始可與言詩已矣。」


Интересно, что событие, описанное в предыдущей «народной песне», имеет точнейшую датировку -  753 г. до н.э. Это знает не только многомудрая Вики, но даже скромный историк Сыма Цянь. Даже до него дошла молва о красоте Цзян.

На пятом году [правления] (753 г.) Чжуан-гун взял в жены дочь [правителя] княжества Ци; она была красива, но не имела сыновей. Тогда князь взял в жены дочь [правителя] княжества Чэнь; она родила сына, который рано умер. И т.д.

Видимо, все-таки, это не столько фольклор, сколько сочинение придворного автора, который был свидетелем события и задокументировал его в стихах. Стих, считаемый народным – 4-сложный, рифмованный, вроде

手如柔荑。
膚如凝脂。
領如蝤蠐。
齒如瓠犀。

свойствен не только тогдашней поэзии и не только 4-сложным поговоркам, но и «прозе»: хроникам, императорским указам, военным трактатам и ранним философским текстам. Стилистически они почти неотделимы от поэзии.

Тут надо еще вспомнить, что поэзия намного древнее и первичнее прозы, она во всем мире была главной дописьменной формой «хранения информации» (ритмичный и созвучный текст легче запомнить), поддержания культурной традиции в виде мифологии и родословных (Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова...). Поэтому зафиксировать любую мысль или даже «новость» в стихах было естественнее, чем в прозе. Поэтому граница между фольклором, официальным документооборотом и журналистикой тогда была очень зыбкой.

Песня сочетает все эти три признака: фольклорный стиль, с характерными словесными повторами («Река Хуанхэ – широка, широка...»), официальный меморандум о прибытии принцессы соседнего княжества для свадьбы и... журналистский «репортаж с места события», чуть ли не с фотографиями кортежа прибывшей принцессы...

Доперевел старинную песню, на которую ссылается Конфуций (разбор его текста скоро последует). Это из фольклорного сборника Ши-цзин, который был им собран и отредактирован, и который он рекомендовал штудировать своим ученикам. 

Песня – из раздела «Оды княжества Вэй»; говорится в ней о приезде в это княжество принцессы Чжуан-цзян из княжества Ци; она должна была выйти замуж за вэйского князя. В песне перечисляются ее родственные связи и дается по-фольклорному идеализированный портрет: высокая, стройная и т.д. Внимание к деталям: ее расшитые одежды, а поверх них одноцветные, простые; крупные кони и их красные попоны и украшенные удила. Специально отмечается симпатичная улыбка (один вариант перевода: какая милая улыбка! другой: какие ямочки на щеках!) Видимо, ширмы из фазаньих перьев, которыми скрывали от посторонних взглядов невесту, не всегда были закрыты. 

Специфически-китайские комплименты, вроде шеи-личинки, я объяснил в предыдущем посте. Желтая река – Хуанхэ; на одном из участков она действительно бежит на север. 

***

Высока она и стройна;
Одежды расшиты, а гладкие поверх. 

Цискому  князю – дочь она,
Вэйскому князю – невеста она,
Наследнику-княжичу – младшая сестра,
А Синскому князю - свояченица;
И Таньскому – тоже свояченица. 

Руки ее – как мягкие травы,
Кожа ее – как застывшее масло,
Шея ее – как белая личинка,
Зубы ее – как семечки тыквы,
Как у цикады ее голова,
А брови - как усики мотылька... 

Как же улыбка ее мила!
Как красиво очерчены глаза! 

Как высока она и горделива!
Велела проехать сельским предместьем:
Четверка крупных, надменных коней,
Красные попоны, узорные удила,
Фазаньими перьями скрыта, едет ко двору.
Уходите раньше, высокие сановники:
Не заставляйте государя томиться. 

Желтая Река – широка, широка;
На север течет, так живо, живо.
Забрасывают сети – плещут, плещут;
Осетры в них – мечутся, мечутся.
А осока и камыш – густеют, густеют. 

Сестры невесты богато украшены.
Офицеры охраны грозно воинственны.

***

Английский перевод Легга - тут. Русский перевод Штукина - здесь (3-я песня, "Ты величава...").

Мы помним 130-й сонет Шекспира с шокирующими антикомплиментами. «My mistresseyes are nothing like the sun...». Думаю, прочитав этот фрагмент из «Книги песен», Шекспир бы побледнел и сжег свой сонет.

Руки как мягкие метелки травы,
Кожа как застывший жир,
Шея как личинка жука,
Зубы как семена тыквы,
Цикада-голова, бровь-моль...

***

Я пошел читать эту песню, потому что она цитируется у Конфуция (не эти строки!); просто чтобы понимать контекст. И вот наткнулся.

Про застывший жир понятно. Метелки травы - возможно, просто мягкие травы либо сережки на деревьях; но скорее всего вот это:

Личинка жука идентифицируется (возможно, ошибочно) с насекомыми семейства Cerambycidae; это длинноусые жуки. Личинки у них (и шея девушки) – как на фото. Пишут, что сравнивать шею с гусеницей или червяком было обычным комплиментом в древнем Китае.

Семена тыквы и сама она (точнее, это бутылочная тыква, калабаса) были такие; но это сушеные семена; при жизни они, конечно, были белыми.




Голова как у цикады и брови как у моли – это уже не природа, а искусство. Имеется в виду «квадратноголовая цикада» и усики-антенны огромной ночной бабочки. И прическа укладывалась так, чтобы была форма цикады, и брови рисовались широким мазком, чтобы явно напоминать усики ночной бабочки.


red     beads            grow     in the southern     lands      

so many     branches            bloom     in the spring     time

please     my lord            pluck     and collect them     more   

they are     the best            love     longing     sign


***


Русский перевод был здесь.
 

***

王維 

相思

紅豆生南國
發幾枝
願君多采擷
此物最相思

С началом Нового времени именно Италия стала главным учителем европейской музыки, именно она сглаживала провинциальную угловатость немцев и голландцев, прививала «этой деревенщине» вкус к мелодичной вокальной музыке и вообще - плавной текучести музыкальной мысли, даже если это была не вокальная, а инструментальная музыка. Мягкие, свободно вьющиеся линии мелодий, но и такая же мягкие, "обтекаемые" контуры формы, без торчащих наружу подпорок и шарикоподшипников. Авторитет итальянских учителей даже и в XVIII веке был так высок, что Бах в рукописях называл себя на итальянский лад Джованни, а Бетховен - Луиджи. Музыка - значит, Италия.

Но и до Нового времени, в мессах Ренессанса, хорошо слышна разница между северными интеллектуалами, с их суховатостью и угловатостью (Окегэм, Обрехт) и итальянской школой, вершиной которой был Палестрина. Он умел все то, что умели северные интеллектуалы (полифонические кунстштюки), но старался писать плавно, предпочитая вьющиеся гаммо-образные пассажи в мелодиях (это легко слышать).

***

Это я не к тому, что одно лучше другого. В каждой технике есть свои достоинства. По поводу гладкости я всегда вспоминаю

Как стих без смысла в песне модной,
Дорога зимняя гладка...

Бродский говорил, что гармоническая школа научила русскую поэзию этой скользящей итальянской гладкости (ибо Батюшков и др. учились у итальянцев); но это не всегда хорошо. Иногда «спотыкание» стиха, заставляющее читателя вдумываться и обращать внимание на важные слова, лучше, нужнее. Иначе стих плывет, плывет, и читатель, убаюканный его плавностью, перестает что-либо замечать. В музыке - та же проблема: слишком гладкое письмо делает музыку "фоновой", как обои. 

Но нарочитая затрудненность, не отпускающая внимание ни на минуту (в этом был хорош Бетховен), - это не то же самое, что неуклюжесть и неотесанность. Это следующая, более высокая стадия, которая приходит после обретения итальянской гладкости и текучести.

***

Палестрина, упомянутый выше, - это "ранний" для нас, но очень поздний, "итоговый" мастер долгой традиции хоровой полифонии; конец Ренессанса и его венец. Сразу после него пришло следующее поколение, изменившее музыку: Монтеверди, прежде всего. А Палестрина - очень хорош, просто великолепен. Жалко, что мы уже плохо слышим до-барочную музыку, она для нас уже вся «на одно лицо». Иначе Палестрина был бы для нас кем-то вроде Баха или Моцарта.


Просмотрел и выправил переводы 20 взаимных стихотворений Ван Вэя и Пэй Ди (т.е. всего 40 стихотворений). Возился над ними ровно 9 месяцев; пришла им пора родиться на свет. Выкладываю полный сборник. Стихи Ван Вэя идут первыми в каждой паре, Пэй Ди всегда отвечает. Стихи 5-сложные, я передаю их акцентным 5-дольником. Рифма китайская не так строга и не очень выделяется на фоне обычной речи; я сделал ее соответствующей. Перевод - не гладкий: я старался быть предельно точным, сохранять культурную дистанцию, не сползать в штампы русской поэзии. Стихами наслаждаться "просто так" трудно: они полны исторических, литературных, буддистских и даосских намеков. Все разборы и комментарии - в постах под тэгом wangchuan. (Там найти легко, всегда даны номера: Ванчуань-1, Ванчуань-2...) Ван Вэй предваряет сборник маленьким предисловием, в котором дано как бы содержание сборника: перечислены все 20 названий, соответствующих тому месту, где стихи были сочинены.


***

ВАНЧУАНЬСКИЙ СБОРНИК
 

Ван Вэй 

Я покинул службу и поселился в долине реки Ванчуань. Я гуляю и останавливаюсь посмотреть на долину Мэнчэн, холмы Хуацзы, беседку из узорного абрикоса, хребет Цзинь-чжу, оленью рощу, изгородь из магнолий,  кизил на берегу, тропинку среди монастырских софор, беседку у озера,  Южный холм, озеро Йи, ивы над волнами, быстрину у дома Луаня, ручей с золотым песком, отмель у Белого камня, Северный холм, беседку в бамбуковой роще, ущелье магнолий, рощу лаковых деревьев, сад перечных деревьев. Здесь мы проводили досуг с Пэй Ди и сложили по стихотворению о каждом из этих мест...

20х2 стихотворений )

Иконическая сцена из «Троецарствия», не менее иконично снятая в сериале 2010 года: как в мраморе высечено. Цао Пи, занявший императорский трон, подвергает своего брата Цао Чжи публичному испытанию. Он должен сочинить стихи за время, нужное для семи шагов, и получить прощение за свою политическую ошибку; или умереть. Заданная тема – отношения между братьями; при этом само слово «брат» использовать нельзя. Вот что получилось:

煮豆 燃豆萁
豆在 釜中泣
本是 同根生
相煎 何太急


zhǔ   dòu       rán   dòu   
dòu   zài       fǔ   zhōng   qì
běn   shì       tóng   gēn   shēng
xiāng   jiān       hé   tài   jí 
 

boil   beans    burn   bean   stalks
beans   cry    in   hot   pot
roots   are    same   from   birth
our   broil    why   so   hot
 

Варят фасоль –      стебли фасоли сжигают.
Плачет фасоль,      оказавшись внутри котла:
«Мы корнем едины,     рождение нас сближает;
Почему между нами      так горяча вражда?» 

Первое китайское эссе о поэзии написал правитель и поэт эпохи Троецарствия и герой романа «Троецарствие», Цао Пи, сын знаменитого Цао Цао. Эссе написано легко и изящно, приподнятым поэтическим тоном, вольной кистью уверенного в себе человека, хотя и подточенного цинизмом политики. Так, например, он начинает ироничной фразой, вошедшей в поговорку:

文人相輕自古而然。

Люди литературы друг друга презирают, это уж так с древности принято.

Потом он перечисляет своих друзей и коллег по поэтической группе, дает им трезвые характеристики (сильные и слабые стороны), немного говорит о жанрах. А дальше делает заявление, в котором исследователи видят впервые подчеркнутый фактор «духа-ци», благодаря которому все чисто поэтические грани текста синтезируются в художественное целое. Европейская культура с удивлением узнает тут и тезис об аполлинийском и дионисийском началах в искусстве, и романтические идеи о доминировании творческого духа, «гения»; и Евангелие от Иоанна с «Дух дышит где хочет», и много чего еще, вот в этой маленькой фразе:

文以氣為主氣之清濁有體不可力強而致


В словесности-вэнь господствует дух-ци
И дух этот ци – [двоякую] форму имеет: чистая ясность и темный хаос.
И нельзя его силой принудить, ни [как-то иначе] призвать...

Получилось, наконец, сделать идеально точную копию китайских стихов английскими словами. И порядок слов, и рифмовка, и односложность (в каждой строке 5 слогов), и примерно та же степень аграмматичности и загадочности. Только надо учитывать, что для китайского уха такое привычно, а для английского нет. В ХХ веке, отчасти под влиянием китайцев, поэты стали писать подобные стихи – словесные созвездия, образно-понятийные кристаллы. Эзра Паунд, например, вполне сознательно искал подобия китайской поэтической технике (imagism, ideogrammic method).

Это Ван Вэй и Пэй Ди, 11-я пара из Ванчуанского цикла. Мой перевод на русский был здесь. Два примечания: «сяо» в первой строке – бамбуковая флейта; «длинный свист» в предпоследней строке – особая даосская практика. Итак, внимание!  Если хотите знать, как звучит китайская поэзия, вот вам точнейший перевод на свете: 

11 

yī lake 

wang wei 

play    xiao        stand    high    bank
sun    set        leave    my    lord
on    lake        one    look    back
blue    hill       wear    white    cloud 

same song 

pei di 

space    vast        lake    glass    wide
blue    gleam       sky    hue    like
moor    boat        one    long    whistle
four   sides        come    cool    breeze 


Глаголы тут звучат скорее императивом, оригинал этого не предполагает. И это единственное неудобство. В остальном – китайские стихи именно таковы. Прояснение смысла доверено читателю. Более привычный европеизированный перевод «с прояснением» мог бы звучать так:

I play xiao-flute, standing on the high bank.
The sun sets. I am saying goodbye, my lord.
I turn my head back and look over the lake once again:
Blue mountains are wrapped in white clouds. 

The space is vast, and the water surface of the lake is endless.
The blue glimmering [of waters] is the same as the hue of heaven.
I moor my boat and make one long whistle;
From all four sides, as a reply, comes cool breeze.

Ван Вэй 

кубок    гуэй -        приветствовать    дочерей    царя
пучок    дужо -        предложить    красавицам    в дар
настойку    цзяо -        возлить    на циновке    из яо
молить    чтоб сошел        с неба    Облачный    Князь 

Пэй Ди 

алые    шипы        впиваются    в наши    одежды
сладкий    аромат        впитается    если    заденешь
к счастью,    можно        сварить    в ритуальном    котле
надеюсь,    мой друг        сорвет,    наклонившись    к земле 

***
Перевод Ванчуанского цикла из 20 «взаимных стихотворений» Ван Вэя и Пэй Ди вчерне закончен. Эта последняя пара – довольно темная, трудная для понимания. Энциклопедический кабинетный стиль, к которому тут обратился Ван Вэй, и те значения, которые мне удалось выудить из стихов, подробно разобраны здесь. Что касается стихотворения Пэй Ди, то оно, с одной стороны, очень бесхитростно говорит о прогулке по саду, с другой – явно на что-то намекает. Возможно, что-то буддистское или даосское. Он уклоняется от точного называния растения: только шипы, аромат, возможность сварить в котле и сорвать, наклонившись к земле (значит, не дерево, а что-то низкое). Мои поиски среди упоминаемых у Ван Вэя растений ничего не дали. Возможно, он говорил сладости познания и прилипчивости ее ароматов. Или о шипах, задерживающих человека на пути личного роста. Но вряд ли, слишком банально. Возможно, это какие-то намеки на ритуалы, о которых я не знаю. Или даже на трон, политику. Котел  
dǐng имеется в виду старинный, на треноге. Его использовали больше для ритуалов, чем для готовки. Это слово также означает «трон», «большой, великий».

***
Оставлю пока так, в подвешенном состоянии. Потом, когда буду собирать цикл воедино, еще подумаю.

Я вовсе не поклонник «ученого» стиля в стихах, ни тем более «зашифрованного» символизма. Но вот уникальный в своем роде пример – виртуозное соло на ассоциативной клавиатуре из последнего стихотворения Ванчуанского цикла. Плотность намеков и ассоциаций – уникальна. Всего 20 иероглифов – и такой широкий спектр бытовой, исторической и литературной памяти. Видимо, это и есть примета финала цикла: связать в один узелок много нитей. Я оставил некоторые слова непереведенными: отчасти потому, что у них нет точного перевода, отчасти чтобы сохранить «энциклопедический стиль». В остальном перевод – 100% точный.

Перечная роща

кубок    гуэй -       приветствовать    дочерей    царя
пучок       дужо -       предложить        красавицам      в дар
настойку    цзяо -       возлить    на циновке    из яо
молить    о сошествии       Князя    Среди    Облаков

Перечная роща – сад «перечных деревьев»; так назывались разные виды: кассия или китайская корица; истинная корица; османтус ароматный; лавр. Гуэй – вино, приправленное корицей. Дужо – ароматная трава; ее использовали для церемонных подарков. Цзяо – перечно-алкогольная настойка или паста; раньше использовалась в ритуалах поклонения богам и духам, сейчас – приправа.

Трава яо имеет много значений: от «травы бессмертия» до просто «очень красивой травы» (слово яо значит яшмовый, прекрасный). Из нее плели циновки для ритуалов. И на эти циновки совершали возлияния: впитывается хорошо – значит, духи или боги принимают дар. Слово яо, хоть и пишется другим иероглифом, произносится так же, как имя древнего императора Яо, одного из Пяти Великих. Девушки, упомянутые в стихах, его дочери. Яо-трава – намек на его имя.

Итак, Ван Вэй приходит в с другом Пэй Ди в сад перечных деревьев видит разные растения, и они, начиная с корицы, вызывают у него длинные цепочки ассоциаций. Коричное вино – ритуал приветствия. Душистая трава дужо – подарочные букеты для красавиц. Перечная паста – ритуалы поклонения богам и духам. Циновка из яо-травы – ритуальные возлияния.

Отсюда, через названия растений и, возможно, неизвестные мне ритуальные подробности, а также через слово Яо, его мысль перепрыгивает к императору Яо, двум его дочерям, императору Шуню (женатому на двух дочерях Яо), а также поэту Цю Юаню (343-248 до н.э.) и двум его стихотворениям – «Богини Реки Сян» (о двух дочерях Яо) и «Князь Среди Облаков». Растения, упомянутые Ван Вэем, появляются в первом из двух стихотворений. А название второго совпадает с финалом стихов Ван Вэя (те же 3 иероглифа 雲中君).

Яо, Шуня, двух дочерей Яо и поэта Цю Юаня связывает еще один мотив – река (главная китайская мифологема). Точнее, гибель в реке. Яо так оценил личные качества Шуня, что сделал его (а не своих сыновей) наследником престола и женил на нем своих дочерей. Шунь, среди прочего, прославился тем, что смог одолеть Великий Потоп (разлив реки Хуанхэ) и защитил население от гибели и голода. Но сам он потом погиб в реке Сян, утонул. Жены его с горя покончили с собой: вошли в воды той же реки и утонули. Впоследствие, традиция почитала их «Богинями реки Сян».

Поэт Цю Юань из княжества Чу, член царской семьи и высокопоставленный сановник, был оклеветан и сослан. В изгнании он провел много лет, собирая чуский фольклор. На фольклорные темы он писал стихи, ставшие классикой; в том числе упомянутые два стихотворения – о дочерях Яо и об Облачном Князе, персонаже чуской народной религии. Когда пришли новости о том, что армия Цинь захватывает города Чу (это та самая эпоха, становление циньской империи), он покончил с собой, утопившись в реке Мило, притоке реки Сян.

Финальная связь мотивов заключается в том, что память самого Цю Юаня стали почитать в образе Облачного Князя, покровителя поэзии и поэтов.

Вот так: в двадцати иероглифах Ван Вэй умудрился уместить и растения, и приготовляемые из них продукты, и их ритуальное использование; и историю давнюю, из времен Пяти Императоров; и историю «недавнюю» (всего 1000 лет до Ван Вэя), связанную с поэтом Цю Юанем; и намек на два его стихотворения; и мифологический сюжет. Прямо или намеком упомянуты: четыре растения, четыре ритуала, пять человек плюс одно божество, связанное с поэзией, и два стихотворения. Возможно, что-то еще, о чем я не знаю. Даже по меркам сверх-компактной китайской поэзии, это очень высокая плотность текста-подтекста. При этом тон стихов - очень простой, легкий и ненавязчивый.

Теперь можно и перечитать:

Перечная роща

кубок    гуэй -       приветствовать    дочерей    царя
пучок       дужо -       предложить        красавицам      в дар
настойку    цзяо -       возлить    на циновке    из яо
молить    о сошествии       Князя    Среди    Облаков

19. Лаковая роща 

Ван Вэй

этот    древний         гордым    чиновником    не был  
себя    считал         недостойным    страной    управлять
однажды    нанялся         на одну    ничтожную    службу
в пестрой    листве         деревьев    стволы    считать

 

Пэй Ди

любовь    к безделью         в привычку    давно    вошла
так    получилось         что давний    обет    исполнен
нынче    весь день         в лаковой    роще    гуляю
со старым    Чжуаном         в радости    снова    един  
 

Возвращаюсь к Ванчуанскому циклу. Перевод – сырой, еще буду думать. Но пусть уж повисит. Надо двигаться вперед. Работа над циклом застопорилась несколько месяцев назад: навалилась удаленка и превратилась в удушенку. А еще я застрял потому, что 19-я пара была непроходимо трудной, ничего не получалось. И я отложил.

Сейчас, после очередного паломничества по китайским блогам, удалось найти зацепку. А потом глянул и другие переводы (советские и итальянские – единственные приличные), и там это тоже подтвердилось. Из чтения одного лишь текста я этого извлечь никак не мог. Оказывается, в стихах упоминается Чжуан-цзы, автор 4-го века до н.э., классик древней литературы. Вместе с «Дао дэ цзин», его книга «Чжуан-цзы» – это библия даосизма. Но написана она не супер-сжатыми афоризмами, а красивыми байками-притчами. Это очень хорошая литература, хотя к философской силе таких баек я отношусь, мягко говоря, без энтузиазма. Вот тут неплохой перевод Малявина. (Вот еще прямая ссылка на пдф.) По одному только слову «Чжуан» (с множеством значений) появившемуся в поэме Пэй Ди, я не смог опознать намек. А историю Чжуан-цзы не знал.

Он, оказывается, не хотел делать чиновную карьеру (об этом – первые слова Ван Вэя); по одним сведениям – потому что считал себя недостойным и неспособным; по другим – потому что презирал государственные дела как таковые. Он, как и полагается классику даосизма, в своих текстах воспевал праздность, вольную жизнь и социопатию и заочно полемизировал с Конфуцием. Единственная служба, на которой он случайно оказался, это смотритель сада лаковых деревьев. (Про лаковые деревья и добычу лака я подробно писал здесь.) Соответственно, когда Ван Вэй и Пэй Ди во время своих прогулок попали в лаковую рощу, они сразу вспомнили Чжуан-цзы и писали свои поэмы – и о его скромности, и о его праздности.


Лу Тун. Семь чашек 

Первая   чашка        губы   и горло   промочит;
Вторая   чашка        одиночества   боль   смягчит;
Третья   чашка         в иссохшем   нутре   поищет,
Но лишь книги   найдет,        пять тысяч   свитков   книг. 

Четвертая    чашка        пробьет    потихоньку    пóтом;
И все,    что было        несправедливого    в жизни,
С потом    из пор        полностью    выведет    прочь. 

Пятая   чашка        кости    и плоть    очистит;
Шестая   чашка       к бессмертным    тебя    приблизит;

А седьмую   чашку       уже   и пить    невозможно;
Только   чувствуешь:      где-то   подмышкой    родится
И обвевает      свежестью         легкий    прохладный    бриз.

На гору   Пен-лай –        вот    куда бы   вернуться,
оседлав   этот бриз,       хотел     Ю    Чуань цзы...

***

Ю Чуань цзы («сын яшмовой реки»?) – поэтический псевдоним Лу Туна (790–835), который известен тем, что посвятил жизнь теоретической и практической разработке темы чаепития. Где речь идет о китайской чайной церемонии, там непременно будет упомянут Лу Тун и процитировано стихотворение "Семь чашек".

Пен Лай – мифологический скалистый остров, на котором обитают бессмертные, и на который собирался, но так и не доплыл Цинь Шихуанди. (Впрочем, сегодня его уже отождествили с реальным островом и возят туда туристов.) Вот картина «Пен-лай, остров бессмертных» Юань Цзяна (1671 – 1746). Дворцовая площадка на фоне трехмерно бушующего океана очень хороша.

Это вопрос ключевой для понимания пьесы.

Краткое содержание:

Фивы в осаде. Один из сыновей Эдипа, Полиник пришел отвоевывать город у своего брата, Этеокла. В панике мечутся женщины (хор), воображая ужасы, которые с ними случатся, если город падет. Царь Полиник, демонстрируя чудо выдержки, вразумляет женщин, и они отчасти успокаиваются, перестают кликушествовать. (Все это, конечно, свежие впечатления недавних греко-персидских войн, когда вся Греция металась в ужасе перед нашествием миллионной армии, и многие, в т.ч. Фивы, переходили на сторону Ксеркса; и лишь немногие, в т.ч. афинянские лидеры, сохранив достоинство и мужество, смогли организовать оборону.)

Потом вестник перечисляет, какие из семи ворот «семивратных Фив» атакует какой полководец, и Этеокл высылает по отряду к каждым воротам. А когда ему сообщают, что у седьмых ворот наступает его брат Полиник, он теряет всю свою выдержку, совершенно звереет, дичает и, несмотря на уговоры хора (уберечь его от греха братоубийства), бросается на битву с братом. После этого вестник сообщает, что враг отбит, но Этеокл и Полиник мертвы. Их трупы вносят на сцену (греки никогда не убивали на сцене, всегда за сценой: это считалось слишком грубым и низким способом вызывать страх и сострадание в публике). И тут... все кончается.

Есть, правда, еще одна сцена, но некоторые почему-то считают ее приписанной позже другим автором. Появляются сестры двух братьев, Антигона и Исмена. Исмена уходит с половиной хора в одну сторону, хоронить царя Этеокла. Антигона, вопреки запрету властей, уходит со вторым полухорием – хоронить мятежного Полиника (которого хотели просто выбросить, как мусор). И это – вторая концовка.

Надо сказать, что это одна из красивейших сцен во всей греческой литературе: две «солистки» и два полухория, обменивающиеся репликами – прямо готовая кантата Баха (Вспоминаются «Страсти по Матфею», написанные «стерео» - для двух оркестров и двух хоров, со множеством стерео-эффектов между солистами и хорами.) И текст просто великолепный, рот раскроешь и закрыть забудешь.

И вот, одна партия считает, что эта концовка с Антигоной аутентична, что без нее ни катарсиса, ни должного финала нет. (И я тоже так думаю.) Другие замечают стилистические отличия и говорят, что это все – не настоящее, что Эсхил закончил братоубийством, а позже, после появления трагедий Софокла, кто-то приписал конец с Антигоной.

Тут надо еще помнить, что «Семеро» - не отдельная пьеса, а финал трилогии про три поколения рода Эдипа (остальные части утеряны). Первая часть – про Лаия, вторая – про Эдипа, третья – про его детей. Эта семейная сага на материале фиванского цикла мифов – не единственная. Орестея – такая же сага на материале аргосского цикла. Так что появление дочерей в финале – не должно удивлять или казаться чуждым. Они – тоже часть семьи; тоже, как и братья, младшее поколение, расхлебывающее последствия судьбы Эдипа. И вообще, греческая Судьба не бьет только по личностям; она атакует роды, семьи, несколько поколений.

Но главное – что финал, заключающийся в том, что братья поубивали друг друга, ну и ладно, просто невозможен у Эсхила, с его прекрасным чувством формы и сцены. Объявить публике, что братья убили друг друга, какая жалость, всем спасибо, все свободны? Да никто не поднялся бы с места! Это не конец, а обрыв. Б.Ярхо пишет, что «конфликт исчерпан», а значит это конец текста. Ничего себе! Финал, по греческим понятиям, требует очищения эмоций. А для этого надо подняться над развязкой, эпически (через обзор всей истории), эмоционально (через долгое «прочувствование»), рационально (через исчерпывающий анализ), этически (через неожиданный благородный поступок), – как угодно. Без этого форма не замкнута, не окончена, напряжение не снято. Особенно если это финал целой трилогии.

Так что я уверен не просто в том, что концовка аутентичная, а в том, что без нее никак нельзя (смерть братьев – не конец!), и что она единственно возможная и на редкость убедительная. Этическая сила поступка Антигоны снимает напряжение и конфликта братьев, и всего «родового проклятия».  

А текст прекрасный, свежий, советую перечитать. 

Трагедия есть

подражание действию важному,
(т.е. о вещах серьезных и возвышенных, а не о низменных пустяках, как в комедии)

законченному и определенного объема,
(определенной формы и длины, в отличие от эпических поэм, ничем не ограниченных),

при помощи речи, в разных частях различно украшенной,
(музыкой и / или стихотворным размером);

в действии, а не в пересказе,
(в трагедиях есть много «вестников», пересказывающих события; ведь там действие заключается не в action, а в реакции на события, в диалогах);

через сострадание и страх
(эмпатия – и здесь базовое чувство, а не только у Конфуция; напугать и заставить сострадать – в этом задача трагедии по отношении к публике);

совершающее очищение подобных эмоций.

Катарсис, т.е. очищение – и есть финальная цель. Просто счастливый или несчастливый конец катарсиса не создают. Для него требуется особый прием. Новый угол зрения, более высокая ступень осознания судьбы или смысла сюжета, а иногда – просто иррационально-благородный поступок, развязывающий все узлы. Так, Антигона, вопреки запрету властей, хоронит опального брата Полиника, «снимая» этим горечь братоубийства. Или Ифигения добровольно приносит себя в жертву, развязывая узел конфликтов между Агамемноном, Клитемнестрой, Менелаем, Ахиллом плюс остальным войском, застрявшим в Авлиде.

Янь Юань глубоко вздохнул и сказал так: 

«Чем больше смотрю, тем оно выше;
Чем глубже вникаю, тем оно тверже.
Вижу его впереди, пред собой;
И вдруг – оно позади, за мной. 

Учитель людей шаг за шагом ведет,
За собой увлекая умелой речью.
Культурой-вэнь он меня развивает
Формой-ли он меня усмиряет. 

И бросить хотел бы – уже не смогу.
Уже иссякают талант и силы,
Но кажется, что-то еще остается –
вот, прямо передо мной.
Я очень хотел бы ему последовать,
но просто не знаю, как.» 

Легко догадаться, что неназванное «оно» – это учение Конфуция. Красивый, но странный текст, нетипичный даже для сверх-пестрых «Суждений и бесед». Он вложен в уста любимого ученика, молчаливого интроверта Янь Хуэя (= Янь Юаня), и некоторые комментаторы этим так удивлены, что делают вывод: это поздняя выдумка, ибо молчун не мог так долго и цветисто говарить: The elaborate imagery here also suggests late authorship. Nowhere else in the text does the enigmatic Yan Hui speak at greater length. (R. Eno)

Но это глупости. Текст выглядит почти как стихи, в нем мелькают рифмы, и большая его часть написана 4-сложником, типичным для «Книги Песен», которую ученики Конфуция знали хорошо, а многие песни – и наизусть. Янь Юань был самым умным, самым образованным, но и самым молчаливым из учеников, это правда, об этом есть много свидетельств. Как интроверт, он мог быть застенчив на групповых занятиях. Но уж писать стихи или заготовленные речи – это для интроверта дело самое обычное! Все это говорит как раз в пользу авторства Янь Юаня.

Стихи, на мой слух, не слишком искусные (все-таки философ, не поэт), но очень искренние и хорошо продуманные. В них не нужно видеть банальные славословия. Это очень точное описание эффекта, производимого Конфуцием и его рассуждениями. Это в точности совпадает с моим внутренним ощущением, и я это описал бы ровно так же. Примерно такими же впечатлениями делятся и другие люди, соприкосавшиеся с Лунь Юй – от советских китаистов до средневековых комментаторов.

Действительно, и масштаб растет по мере вглядывания, и внутренняя жесткая конструкция мысли постепенно проступает сквозь кажущийся беспорядок. Точно описан двоякий эффект – и «расширение сознания» через словесные штудии, и усмирение нрава через понимание формы-ли. Верно и то, что тебя шаг за шагом завлекают, и делают это так умело и убедительно, что сопротивляться даже не хочется. Есть и аддиктивный эффект: и захочешь бросить, а не сможешь. Точно подмечена иллюзия того, что все понятно, цель достигнута, но остается что-то еще, какая-то малость, и все никак не получается охватить целое. Это верно: учение устроено так, что к нему всегда идешь, но на нем никогда не едешь: подчинить и оседлать его невозможно.

Стихи выглядят почти как сонет. Рифмовка - странно-нерегулярная; но в тогдашней поэзии она еще не стала строгой и отрегулированной, это придет через много лет. Показываю рифмы цветом:

 

顏淵喟然歎曰

仰之彌高
鑽之彌
瞻之在
忽焉在後。

夫子循循   
然善誘
博我以
約我以

欲罷不
既竭吾才,
如有所

雖欲從
末由也

 

Аристотель пишет, что трагедия должна иметь непременно шесть слагаемых: фабула (миф, μῦθος), характеры (этос, ἦθος), словесность (лексис, λέξις), рассуждение (дианойя, διάνοια), зрелище (опсис, ὄψις) и музыка (мелос, μέλος или μελοποιία).

Легко заметить, что они делятся на три группы: фабула и характеры относятся к «содержанию» трагедии; словесность и рассуждение – это инструмент литературной разработки фабулы и характеров. Зрелище и музыка – это средства украшения и «услащения», напрямую не связанные с работой поэта. Это способ подачи, «сервировка».

Ставя на первое место фабулу и характеры, Аристотель подчеркивает приоритет фабулы, а характерам отводит служебную роль:

Цель трагедии  изобразить действие, а не качество, между тем как характеры придают людям именно качества, а счастливыми и несчастливыми они оказываются только в результате действия. В трагедии не для того ведется действие, чтобы изображать характеры, а наоборот, характеры затрагиваются лишь через посредство действия; таким образом, цель трагедии составляют события, сказание, а цель важнее всего. Кроме того, без действия трагедия невозможна, а без характеров возможна: трагедии очень многих новейших поэтов — без характеров. 

При этом, надо помнить, что трагики (в отличие от комиков) никогда не сочиняют сюжет, а берут уже существующий. Поэтому для трагедии становится важно не «про что», а «как». Важна проработка мотивации и аргументации поступков. Важно создание правдоподобного повествования с убедительными диалогами. Тут проявляет себя следующая пара: это словесность, литературная обработка и это рассуждение, мысль.

С помощью литературных средств (повествование, характеристика) поэт создает правдоподобную картину происходящего. С помощью мысли поэт рационализирует миф, разрабатывает правдоподобную мотивацию поступков и логику речей. Так он превращает бессмысленные и ужасные действия героев, – например, как Агамемнон приносит в жертву свою дочь Ифигению, – в «по-человечески понятные» (ну, насколько возможно). Еврипид, например, очень убедительно прописывает ходы мысли Агамемнона (который три раза менял свое решение на противоположное!) и его собеседников.

О музыке Аристотель пишет лишь то, что она украшает и услащает трагическое повествование. А зрелище он считает наиболее чуждой частью трагедии:

Зрелище, хоть и сильно волнует душу, но чуждо искусству и наименее свойственно поэзии: ведь сила трагедии сохраняется и без состязания и без актеров, а устроение зрелища скорее нуждается в искусстве декоратора, чем поэта.

 

Гаспаров писал, что гитара спасла русскую поэзию от верлибра. Это неверно – ни если понимать «спасла» всерьез, ни если иронически. От верлибра лечатся другим лекарством: формой. А гитара не спасла русскую поэзию, а проломила ей голову. И продолжает бить по голове талантливым людям. И прекрасное человеческое существо, называемое поэтом, превращается в отвратительное животное, называемое бардом.

三家者以雍徹。子曰

相維辟公

天子穆穆

奚取於三家之堂

 

Три Семьи в прохождении использовали гимн «Плавно, гармонично». Учитель сказал: 

[Вот они входят – плавно, гармонично;
Вошли, остановились – чинно, достойно.]
Вместе в согласии служат князья;
А Сын Неба – спокойный, величавый! 

Какое это имеет отношение к [ритуальному] залу Трех Семей?! 

Это один из текстов, которые хуже всего понимаются сегодня «демократическим» читателем. Ему, стоящему на пьедестале «прогресса» и гордо попирающему ногами историю, как рыцарь – поверженного дракона, все это должно казаться мелочным педантизмом на пустом месте, спором остроконечников с тупоконечниками. Но для Конфуция это было важным. Потому что его мышление, во-первых, системно; во-вторых, семиотично. 

Как системный мыслитель, он строит свою этическую и социальную философию от корня до кроны, от базового экзистенциального «чувства другого», эмпатии, через систему этических качеств, до развернутой иерархии социальных форм и до государства. 

Как мыслитель-семиотик по философским убеждениям и как представитель самой семиотичной на свете знаковой культуры, в центре которой стоит иероглифическая письменность, он с предельной серьезностью относится к любому соотношению знака и объекта. Даже предлагая реформы, он говорил не о политических или экономических мерах, а о семиотических, об «исправлении имен». Не только каждое слово, но и каждое социальное явление для Конфуция – это знак, иероглиф, несущий определенный смысл. 

Нарушение знаковой системы, разрушение связи «знак-денотат», установление произвольных смысловых связей для него было не пустяком, а орудием массового разрушения. В мире, где можно любой знак (слово, жест, поступок, обряд) наделять любым смыслом, коммуникация невозможна, общество и государство невозможны. (Поэтому главный враг – не тот, у кого другие убеждения, а тот, кто вот так опрокидывает систему коммуникации.) 

Знаковая система плюс этический кодекс – вот та «малость» (если вспомнить фразу Мэн-цзы), которая отделяет человека от животного. Поэтому именно эти две вещи (этика и семиотика) были в центре внимания Конфуция; поэтому ко всякой атаке на них он относится с предельной серьезностью. 

О чем говорится в тексте? 

Три Семьи – это три знатных рода из княжества Лу (где родился Конфуций): их называли Сунями, т.е. «внуками, потомками»: Старшие Сунь, Средние Сунь, Младшие Сунь, – все потомки князя Хуань-гуна от наложницы, т.е. потомки «второго ранга». Потомок «первого ранга» (от жены князя) сидел на троне царства Лу; а Три Семьи Сунь просто занимали высокое положение в аристократической иерархии. 

Песня-гимн «Юн-юн», т.е. «Плавно, гармонично» - из Ши-цзин, Книги Песен. Конфуций цитирует строки 3-4, я добавил в перевод первые две строки, для полноты строфы и картины. Это стихи, описывающие поминальную церемонию в императорском храме предков. 

有來雝雝、
至止肅肅。
相維辟公、
天子穆穆。 

[Вот они входят – плавно, гармонично;
Вошли, остановились – чинно, достойно.]
Вместе в согласии служат князья;
А Сын Неба – спокойный, величавый! 

Конфуций возмущается: какое этот царский гимн может иметь отношение к родовому храму Трех Семей Сунь?! Он напоминает им о разнице в положении князей и императора, о знаковой системе, в которой этот гимн может звучать только в императорском обряде поминовения небесных предков. Использование его выскочками-аристократами – это глупость, наглость, узурпация, нарушение коммуникативного и социального порядка. 

«...в прохождении использовали гимн...» – тут «прохождение» (буквально «проникновение» и «нанизывание») – это словечко из ритаульного лексикона, обозночающее один из этапов поминальной службы. Его объясняют чаще как финальную часть обряда, когда жертвенную посуду собирают и уносят. Так это у Чжу Си, но и иезуиты говорят о том же, добавляя в уста Конфуция развернутый монолог, смысл которого в том, что, уничтожая разницу между монархом и его вассалами и узурпируя в домашней службе элементы монархического ритуала, эти люди уничтожают и саму монархию. 

Текст 3-2 – это, по сути, продолжение текста 3-1, где говорилось о похожем «семиотическом преступлении»: местные князья устраивают ритуальные танцы по образцу императорских. (У меня 3-1 был тут). 

Теперь можно вернуться и перечитать 3-2: 

Три Семьи в прохождении использовали гимн «Плавно, гармонично». Учитель сказал: 

Вместе в согласии служат князья;
А Сын Неба – спокойный, величавый!

Какое это имеет отношение к [ритуальному] залу Трех Семей?!

«Лаковое дерево» – не метафора, а точное название растения и единственный смысл этого иероглифа. Латинское название Toxicodendron vernicifluum значит нечто вроде «ядовитое дерево, текущее краской / лаком». Это дерево, из смолы которого в Восточной Азии делается лак. Иногда его еще называют китайским лаковым деревом или японским лаковым деревом. Вся традиционная азиатская технология изготовления лаковых шкатулок, украшений из дерева, оконных рам, мебели и проч. использует смолу этого дерева. По китайски оно называется qī, ци (правда, этим словом по-китайски зовется столько всего, что помнить его большого смысла не имеет).

Лак этот добывается примерно так же, как березовый сок: делается надрез и подставляется сосуд:




***
Как человек на 2/3 состоит из воды, так в иероглифе лакового дерева два из трех элементов – вода. Причем в двух разных видах – более краткого и более полного радикала воды: и . Третий составной знак – дерево .


Между деревом и большой водой, правда, затесался четвертый элемент, человек , но его обычно в объяснениях пропускают, считают не самостоятельным знаком, а историческим следом надрезов на дереве:



Они вошли в иконографику лакового дерева. И они, действительно, видны на древних вариантах иероглифа: сначала это просто надрезы, прибавленные слева к картинке дерева, а потом (в последних двух знаках) появился и элемент воды.

***

Почему вода? И почему дважды вода? Понять легко: та вода, которая справа внизу, под деревом (более полный знак), – это то, что вытекает из надрезов на дереве. Получается
: дерево, истекающее смолой. Способ получения лака. Возможно, человек между деревом и водой – не случайность, а действительно четвертый элемент, означающий, что смола течет не сама по себе, а как результат работы человека. А второй знак воды, приставленный слева, уже придает иероглифу в целом жидкий характер: лак как итоговый продукт – это жидкость.

***

Лаковые деревья иногда образовывали большие рощи, а иногда насаждались садами. Одно из «взаимных стихотворений» Ван Вэя и Пэй Ди, с которым я уже долго вожусь (отчасти от нехватки времени, отчасти из-за трудности текста), написано в такой роще, и называется: «Роща (сад) лаковых деревьев», ци-юань,
漆園. Надеюсь скоро выложить перевод...


婆娑

Это устойчивая пара иероглифов с произношением по-суó и со значением: мерцание, игра, танец, падающие капли, мелькание, поблескивание. В стихах ее применяют в совершенно импрессионистических описаниях игры света и тени, в листве деревьев или на воде; это может быть светящаяся рябь воды, мерцание праздничных огней, переливчатый блеск драгоценностей и тому подобные феномены игры света, с водой или без воды. Если вам приходит на ум Клод Моне, то это самая верная ассоциация. А если вбить эти иероглифы в гугль и посмотреть, какие образы с ними ассоциируются у сегодняшних китайцев, то они будут в основном безводными, это либо листва и солнечный свет, либо тень листвы на светлой поверхности стены, вплоть до того, что сложился целый жанр художественной фотографии: тени на стене либо многослойные фотографии, играющие пятнами тени и света.





Оба иероглифа включают в себя воду
. Но вообще вода – очень часто используемый радикал (все-таки речная культура), и вовсе не обязательно он привносит «водное» значение; иногда окончательный смысл формируется очень ассоциативно или импрессионистически... Кроме того, оба иероглифа включают в себя женщину: . И различаются они только одним элементом: мало, не хватать, мелкий, слегка, слабый, легкий; и поверхность, кожа, внешний, наружный, влажный. Так и формиируется смысл: женщина вносит элемент красоты, танца, игры (особенно две женские фигуры рядом, 婆娑, они выглядят как «группа танцовщиц» с украшениями  погремушками); вода и поверхность создают водную поверхность, а значения мелкий и слабый создают эффект мерцания и игры маленьких пятен света.

Однако, согласно словарям, иероглифы сформированы не совсем так. Первый из них , ,  взятый сам по себе, означает старушка, пожилая женщина, бабушка, свекровь. И складывается он из женщины и волны . (Один словарь говорит: «разбитая, рассыпавшаяся брызгами волна, отсюда – старушка, разбитая старостью»; но я не очень этому верю). Его второй элемент волна тоже имеет одно из значений: старушка. Состоит он из воды и поверхности, а поверхность объясняется как рука, сдирающая шкуру либо срезающая шерсть со шкуры животного (про «облезлую» или «ощипанную» старушку, к счастью, никакой словарь не пишет). Он почти не употребляется в одиночку, почти всегда в паре: 婆娑.

Второй иероглиф составлен из женщины и песка  . У второго элемента, кроме песка, есть еще и значение хриплый, каркающий голос. Т.е. это либо пожилая женщина  с хриплым голосом; либо, как объясняет другой словарь, утонченные («как песок») движения танцующей женщины.

Как из этих двух хриплых, пляшущих, разбитых старостью и облезлых старушек получилась игра света на поверхности воды или среди лесной листвы, я предоставляю судить вам. Повторюсь: вода и шкура дают идею поверхности. Песок и слабый, мелкий дают идею мерцающих бликов света. Женщины дают идею танца, игры, красоты. А старушки тут оказались либо случайно, либо (если все-таки попытаться поймать ассоциацию) потому, что тело их изогнуто и качается, как волна . А хриплый голос – как песок. И жизнь в них мерцает слабо, еле-еле, как блики на воде. Возможно, старость ассоциируется с осознанием быстротечности жизни, и эта быстротечность сравнивается с бликами на воде. Вспомним: в известных стихах Цао Цао из "Троецарствия" мимолетная жизнь сравнивается с утренней росой; это очень близкий образ...

對酒當歌
人生幾何
譬如朝露
去日苦多。

Выпивку     сопровождаю     песней     своей:
Жизнь наша –     сколько     отмерено     ей?
Не подобна ль     она –     утренней     росе?
С солнцем     исчезает,     как исчезнем     мы все...

Кроме того, существует поговорка, включающая эту пару иероглифов: 泪眼婆娑, «глаза, полные слез» или «слезы в глазах блестят и сверкают». Тут образ воды возвращается, и игра света превращается в поблескивающие капли слез...

Интереснейшая мифо-конструкция в довольно пошлых (стилистически) стихах Лермонтова. Самое неожиданное изображение смерти, какое мне когда-либо попадалось.

1. Я вижу сон, и в нем вижу ее.

2. Она видит сон, и в нем видит «меня», только я – это уже «он», труп.

Мой взгляд-сон отразился и вернулся ко мне в виде ее взгляда-сна; в нем я «увидел себя со стороны». Это и есть смерть. Переход из «я» в «он». Грамматическая замена 1-го лица 3-м. Взгляд на себя извне; утрата субъектности; превращение субъекта в объект.

СОН

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я,
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины.
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.

И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.

Но, в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той,
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.


Ван Вэй

В горных лесах
                зацветает      красный      гибискус:
В кронах     деревьев   
                чашечки      цветов      раскрываются.    
В ущелье     у ручья –
                дом:     безлюдный,      одинокий.
Один     за другим,  
                лепестки     распускаются –     и осыпаются. 

Пэй Ди

Зеленеет     на склоне
                трав     весенних     покров.
Обезьянка     остановилась,
                сама      с собой      заигралась.
Магнолия      вокруг
                разливается      изобилием       цветов.    
Пестрота      их красок
                с красным     гибискусом     смешалась.

*** 

Ясно, что это прежде всего пейзаж, а не символическая картинка. Ван Вэй как поэт вошел в китайскую историю своей «живописью в поэзии» (а как художник – «поэзией в живописи»). И Ванчуаньский цикл «взаимных стихотворений» Ван Вэя и Пэй Ди – это прежде всего живопись в стихах. Но, как любители даосской и буддистской философии, оба строят над пейзажами второй этаж – аллюзий, намеков, символов. Не придумывают их, а стараются увидеть в окружающем мире природы.

Намеки Ван Вэя тут понятнее: бесконечная череда распускающихся и опадающих лепестков – все это обычная пульсация жизни, смены поколений, от радостного массового цветения юности до умирания в одиночестве и забвении (заброшенный дом). Намеки Пэй Ди мне не очень понятны: возможно, тут мотив покрывала (весенние травы на холме), переходящий в пестрое многокрасочное цветение – это иллюзорное «покрывало Майи», разноцветный, но обманчивый монитор псевдо-реальности, любимая буддистская тема. Задержавшаяся на этом фоне обезьянка, играющая сама с собой, – возможно, символ одинокого человека, «на минуточку» задержавшегося в этом мире.

Я долго не мог решить, перевести ван-сунь 王孫 как «обезьянка» (макака) или буквально: «царские внуки», «потомки аристократии», «юные аристократы»; сейчас я склоняюсь к первому варианту. У меня были сомнения,  использовалось ли выражение王孫 в эпоху Пэй Ди (8-й в.) в значении «обезьяна / макака». Но сомнения исчезли, когда я узнал, что оно не просто было, но и было литературно знаменитым: у поэта 2-го века Вань Ян Шоу есть полушутливо-полусерьезная «Ода о макаках», ван-сунь-фу,  王孫, именно с этим странным обозначением макак как "царских внуков"...

Это стихи из Книги Песен, им примерно 3000 лет, они не «народные», а явно авторские, но анонимные. Старый чиновник невысокого ранга вразумляет молодого балбеса более высокого ранга в ситуации катастрофы: это может быть наводнение, неурожай или, скорее всего, эпидемия. Балбесу явно все «прикольно», он ведет себя нагло, глумится и кривляется, а старый чиновник кротко и терпеливо продолжает свое увещевание.  

Проблема – схожая с нашей: народ перепуган, паника едва ли не страшнее эпидемии; от поведения «элиты» (политической, родовой и интеллектуальной) зависит особенно много, а элита явно не на высоте.
 Ну и картины жизни узнаваемые: вдруг многие разговоры зазвучали фальшиво, планы стали краткосрочными, чувство своего достоинства выветрилось (перепуганные люди на все согласны, на самые абсурдные карантинные меры). Ну и рекомендация - не быть слишком гибким, но и не быть твердолобым упрямцем. Сказано даже 
про то, как не оказаться в одиночестве и в страхе (самоизоляция). И про то, что к эпохальным переменам надо относиться серьезно. ("Уважай гнев Неба".) Неважно, это болезнь, массовая паника или экономический бардак. Изменения-то происходят; их надо принимать всерьез. 

Перевод – не «художественный», просто стараюсь быть точным. При этом, времени на шлифовку нет, выкладываю очень сырой текст. Сдвоенные повторы слов – типичная стилистическая примета стихов из Книги Песен. Хоть по-русски это «не звучит», я все-таки сохранил их.

Английский перевод Легга (не самый точный, но более-менее адекватный) - тут.


1.

Владыка в небе посуровел, посуровел.
          (Бог сменил обычный ход вещей на противоположный; сменил милость на злобу)
Народ на земле страдает, болеет, озлобляется.
Люди произносят слова – а правды в них нет.
Люди затевают дела – а срок их недалек.
Исчезают мудрецы: развеяны, развеяны.
Нет правды даже в искренности.
Не хватает замыслам дальности.
Это тебе серьезное предупреждение. 

2.
Небо нам посылает несчастья:
Нельзя быть легкомысленным-легкомысленным.
Небо нам наносит удары:
Нельзя быть распущенным-распущенным.
Если твои речи связны и разумны (гармоничны)
В народе будет согласие и спокойствие;
Если твои речи расслабленны и веселы,
Народ будет в боли и страдании. 

3.
Пусть моя должность иная, чем твоя;
Объединяет нас что, мы оба на службе.
Я обращаюсь к тебе с советом:
Прошу, не пренебрегай им.
Отнесись к моим словам серьезно.
Не ищи в них повода для шуток.
Есть старая народная поговорка:
«Спрашивай совета даже у дровосека». 

4.
Небо обернулось жестоким тираном;
Нельзя быть глумливым-глумливым;
Я, старик, с тобой искренен-искренен,
А ты, молодой человек, заносчив-заносчив.
Это не мои слова – «старческие»;
Это ты делаешь из беды – шутку.
Несчастья будут распространяться, как пожар;
И невозможно спастись, нет лекарства! 

5.
Небо обрушивает на нас свой гнев;
Нельзя быть ни надменным, ни слишком гибким.
Достойные манеры теряются, умирают.
Добрые люди похожи на трупы
        (т.е. на людей, изображающих умерших в поминальных церемониях;
        возможный смысл – неподвижны, бессильны что-либо сделать).

Народ погружен в горе и печаль:
В причины этого – посмели ли мы вникнуть?
Беда и хаос лишают людей средств к жизни;
Почему мы не решаемся помочь множеству людей? 

6.
Небо ведет народ: (смущает? просветляет?)
Как сюн, как чи,
          (керамическая флейта-игрушка в форме бочонка
          и обычная бамбуковая флейта)
как резьба, как яшмовая табличка
          (атрибут чиновника, его должностной badge),

Как «взять», как «нести», -
Нести без прибавки ежедневной, -
          (? - эту фразу никто толком не понимает),
Народ вести очень легко.
У народа много слабостей;
Не выставляй перед ним еще и свои слабости.
          (не развращай народ еще больше, чем он развращен),

7.
Храбрые люди – стоят частоколом,
Народные массы – стоят стеной,
Великая страна – стоит преградой,
Великие кланы – стоят опорой;
Люди совести (дэ) – несут мир и спокойствие;
Царский род – это ров вокруг крепости.
Мы не должны дать этой стене рухнуть.
Мы не должны одиноко сидеть в страхе. 

8.
Уважай гнев Неба,
Не имей наглости – развлекаться спектаклями и пирами.
Уважай перемены Неба,
Не имей наглости – увлекаться скачками и охотами.
Бескрайнее небо зовут «ясным» –
оно видит тебя, куда бы ты ни шел.
Бескрайнее небо зовут «восходящим» –
оно видит все твои распутства.


殿屎

Вы раньше не знали, а теперь знаете, что эти два иероглифа, буквально значащие дворцовое дерьмо или дерьмо во дворце, означают на самом деле вот что: переживать несчастья; жаловаться на беды; боль и печаль; страдать и мучаться. И необязательно это связано с дворцом. «Народ погружен в беды и печали» - это тоже пишется «Народ положил во дворце дерьмо» (цитата из Книги Песен):

民之方殿屎

Есть, правда, версия, что там не «дворец», а «жопа»; к «дерьму» она подходит больше. Но эта версия настолько сомнительная, что публикуется в скобках и с вопросительным знаком. Все-таки, наверное, «дворец» и «дерьмо во дворце».

Вспоминаются первые послереволюционные годы, когда новые «депутаты» собраний и съездов мочились и испражнялись в вазы Эрмитажа. Вот такой вот образ народных несчастий. Между прочим, очень вдумчиво, очень точно.



Интересная цепочка ассоциаций. Обезьяна обозначается иероглифом йоу, собака + бутылка =  пьяная собака. Это понятно. Но дальше строится второй этаж ассоциаций: обезьяна - это подражание, следовательно любое сходство можно называть обезьяной. Отсюда - группа значений: "как", "подобно", "вроде", "как будто". А дальше - следующий шаг: поскольку планы и проекты - это подобие будущих объектов и дел, то любое планирование и проектирование тоже можно назвать обезьяной: обезьяной результата. Так и получилось, что человеческие планы, замыслы и начинания обозначаются иероглифом обезьяна = пьяная собака. Причем, с далекой древности. В Ши-цзин, "Книге песен", составленной и отредактированной Конфуцием, в одном из текстов которой я копаюсь, есть фраза: 

出話不然,為不遠。

Произносятся речи - не правдивы.
Затеваются планы - не далеки (= только краткосрочные).

Из двадцати парных стихотворений «Ванчуанского цикла» Ван Вэя и Пэй Ди сделано 17, сейчас обдумываю 18-ю пару. Потом вернусь и все окину единым взглядом, попытаюсь рассеять туман, который сейчас в голове, найти правильный угол зрения. Что-то все-таки ускользает; не пойму что. Причудливая смесь пейзажного импрессионизма с философскими и религиозными намеками и символами, да еще и с литературными ассоциациями. Стихи на вид очень цельные и органичные, но мое их понимание в целостный образ пока не складывается.

Ван Вэй из 18-й пары (предварительно):

В кронах     деревьев

                красный     гибискус     цветет.

В горах     повсюду

                чашечки     цветов     раскрываются.

В ущелье     у ручья –

                дом:     безлюдный,     одинокий.

Один     за другим, –

                лепестки     распускаются –     и осыпаются. 

Тут и простой пейзаж, и непростые символические намеки: раскрытие и опадение лепестков, одного за другим => смена поколений => опустевший дом => смертность и «преходящесть». И переклички похожих образов: например, крона дерева / чашечка цветка.

И еще раз напоминаю себе, что такие стихи требуют максимальной точности перевода. А ее я не встречаю нигде и ни у кого, ни в советских (сравнительно неплохих), ни в английских и прочих переводах. Например, почти все переводчики тут жертвуют очень точно названной «чашечкой цветка», которая соответствует кроне дерева. Почему? Ведь сразу рвется смысловая связка. Все до единого жертвуют фразой «один за другим», которая намекает на смену поколений. И сразу выпадает важное смысловое звено. И т.д. Это безжалостное мародерство переводчиков, которые лучше автора знают, как ему писать стихи и какие слова использовать, убивает последнее доверие к переводной литературе.

Я иногда читаю одного интересного блогера из Гонконга, ценителя и знатока китайской поэзии; его зовут Andrew W. F. Wong. Он в британские времена был председателем законодательного совета Гонконга, а в последние 15 лет предается на досуге переводу китайской поэзии на английский. В его блоге уже накоплена огромная коллекция ; не все мне нравится, он переводит многословно, вольно и т.д.; но человек он явно незаурядный. И работает так, как надо: бескорыстно, страстно и с хорошим знанием материала. 

В его недавнем посте – малоизвестный поэт танской эпохи Ли Дуань (VIII в.), со стихами по мотивам Троецарствия. Стихи занятные, я сразу загорелся перевести и вставить их сюда. Полководец Чжоу Юй (тот самый, победитель у Красной скалы) слушает свою будущую жену, играющую на «цитре», т.е. инструменте чжэн или гу-чжэн (= старинный чжэн). Это многострунный инструмент типа цитры, с подвижными порожками, которые делят струну на две части (порожки упомянуты в стихах). Ниже я вставил ролик из Ютуба с игрой на чжэн.

От волнения и желания привлечь внимание Чжоу Юя, девушка иногда ошибается, щиплет не те струны. Ее зовут Сяо Цяо (младшая Цяо, а сестра ее – соответственно, старшая, т.е. Да Цяо). 

Перевод скородельный, без рифмы.
 

Ли Дуань: Слушая чжэн

Чжэн    звучит:
            золотые    зернистые    порожки,
Белая    рука
            над корпусом,    отделанным    яшмой.
Старается    привлечь   
            внимание     офицера    Чжоу:
Время     от времени
            щиплет     не ту    струну.

***

«Золотые зернистые порожки»: украшенные золотом, возможно с мелким зернистым узором. Буквально там сказано «золото – просо – порожек». «Корпус, отделанный яшмой»: корпуса струнных инструментов часто инкрустировали драгоценными камнями, особенно яшмой. «Внимание офицера Чжоу»: игра слов - Чжоу как имя и чжоу как "полное, совершенное". Можно перевести и «полное внимание офицера».

***

李端: 聽箏

鳴箏金粟柱    

素手玉房前    

欲得周郎顧    

時時誤拂絃    


, , , , , , , ,


Вот
черт! Истинно что черт! Ну как это все запомнить?!

Первый, му, дерево. Это ладно.

Следующие два – это дерево с подчеркнутым низом и подчеркнутым верхом: бэн , корень и мо , крона, с соответствующей группой производных значений (начало, конец и пр.) Это логично и понятно. Но дальше начинается изощренная китайская пытка.

На мо почти неотличимо похож знак вэй , у которого короткая черточка выше, а длинная ниже, и который значит «не, еще не, не иметь», а также «год Овцы, 6-й лунный месяц, ночные часы между 1-3 ам». Как можно их не путать, особенно в рукописи, я не знаю.

А есть еще знак жу, , «красный, киноварь», и изображает он не цветы на дереве, как можно было подумать, а срез (спиленной толстой ветки) либо просто красноватую кору дерева (скорее всего, сосны).

А еще есть хэ, , зерно, крупа, с верхней черточкой, надетой набекрень.

Если лишить его стержня, но оставить черточку набекрень, получится знак яо, , который значит «нежный, слабый, хрупкий, умирать молодым».

А если вернуться к знаку вэй , «еще не», так похожему на знак мо , крона, и лишить его стержня, то получится  фу , взрослый человек, мужчина.

Ну и конечно, нельзя забыть такой сверх-важный иероглиф как тянь, небо, . Он похож на предыдущий знак фу , но у него верхняя черточка длиннее, а вертикальная над ней не торчит. 

Думаете, это все? Это только начало...

***

Зато можно оценить красоту первых иероглифов очередного стихотворения Ван Вэя. Я уже писал не раз, что в китайском, помимо смысловых и звуковых связей, есть еще и графические. Можно играть смыслами, можно созвучиями, а можно еще и графемами, радикалами. Вот красивый пример: 木末芙, дерево, верхушка, роза гибискус (либо лотос, либо магнолия). В начале стоит дерево, му ; потом оно же с подчеркнутым верхом, мо – крона; потом почти тот же иероглиф, только без стержня и с короткой чертой наверху (это было бы фу, «мужчина, человек») и еще с добавлением элемента цветы . Получилось  – .

И стихи о том, как в кронах распускаются цветы, будто показывают это цветение постепенно, в процессе, шаг за шагом:

木末芙 

Но графическая игра продолжается и дальше: если первые три иероглифа похожи своей нижней частью, то последние три имеют общий радикал «цветы» сверху. И вся строка выглядит так: в начале просто дерево, в конце просто цветок, а между ними - плавное перетекание смыслов. Две "тройки", сцепленные "общим" средним знаком. Это - тоже часть китайской поэтической техники. 


Переводчики старинных – например, древнегреческих – текстов идут одним из двух путей. Либо переводить «под старину», с архаизмами, ибо это древность, отстоящая от нас далеко, и это расстояние надо подчеркнуть. Либо переводить «современно», потому что древний автор писал современным для него языком, его текст стилистически нейтрален, там нет архаизмов; незачем их использовать и в переводе. Этот спор не имеет решения: обе позиции по-своему убедительны.

Подобная же проблема – с китайскими стихами. Либо их надо переводить, показывая культурную дистанцию: архаично (ибо древность, отстоящая от нас) и конспективно (ибо оригинал конспективен, в отличие от «нашей поэзии»). Либо переводить, следуя привычной поэтике, потому что в оригинале нет ничего экстравагантного, там тоже привычная для автора нейтральная стилистика, а не заморская экзотика. Значит, и перевод должен передавать эту нормальность и привычность, звучать как «наши стихи».

Я думаю, решение этой дилеммы должно опираться на разницу между поэзией и прозой. На самом деле, вышеназванный спор актуален больше для прозы, чем для поэзии. Если понимать поэзию не по-бардовски, не как «рифмованную прозу», не как «содержание», переданное «стихотворной формой» (Мандельштам называл эту псевдо-поэзию «переводом готового смысла»), а прежде всего как чистую форму, в которой слова вступают в совершенно иные отношения, нежели в прозе, где они связаны многомерной паутиной связей, и где этот кристалл связей важнее простого «содержания» (иначе поэт писал бы прозой), – если понимать поэзию так, то перевод стихов – это воссоздание формы, а не рифмованный пересказ того, "про что стихи" или "что хотел сказать поэт". И неважно, привычная это форма или нет.

Поэтому сжатая форма «созвездия слов», загадочная конспективность, многовариантность понимания (а китайские стихи загадочны и многовариантны для китайского читателя не меньше, чем для иностранного; у них тоже большой разнобой понимания и непонимания), ритмическая адекватность (5 иероглифов – 5-акцентный стих, например) – это, думаю, единственный правильный путь. Отчасти, он уже стал мейнстримом: испанские, итальянские, английские, советские переводчики (особенно, последнего поколения) уже давно перестали переводить привычной поэтической техникой и эстетикой. Но они по-прежнему переводят осмысленным гладким текстом. Конспективный, загадочный стиль «созвездия слов» еще не стал мейнстримом.

Я, в общем, тоже не решаюсь перейти в него окончательно, хотя старательно очищаю свои переводы от привычек русской поэтики, отжимаю из них всю поэтическую и риторическую воду и стараюсь не строить длинных велеречивых фраз. Но, наверное, надо более решительно двигаться в сторону конспективности и схематичности. Тем более, что европейская поэзия уже сделала много шагов в эту сторону. Например, эти стихи у Лорки – более китайские, чем сами китайские; в них даже больше загадочности и конспективности:


СХЕМАТИЧЕСКИЙ НОКТЮРН

Укроп, змея, тростинка.
Запах, след, полутень.
Воздух, земля, одиночество.

(Лестница достигает луны.)


Если сравнивать китайские стихи с китайской прозой, даже такой жестко структурированной и сверх-компактной, как у Лао Цзы или Конфуция, то, при всей сжатости прозы, стихи оставляют ее далеко позади своей совершенной аграмматичностью. Все местоимения, союзы, предлоги и послелоги, и тем более восклицательные и окончательные частицы, которые вполне можно встретить в афоризмах Лунь Юй и Дао дэ цзин, из стихов исчезают полностью. Разве что отрицательная частица сохранилась; остальное - существительные, глаголы, прилагательные, и это практически все. Плотность текста в стихах раза в полтора-два выше - даже чем у самой плотной прозы. Т.е. китайские стихи - в нашем понимании - вообще не текст. А что-то вроде конспекта, схемы, музыкальной пьесы. (И тут вспоминаются конспективные переводы Гаспарова: оказывается, он просто китаизировал европейские стихи.)

Пушкинское "Я помню чудное мгновенье", уплотненное до китайской степени, звучало бы так:

Помнить чудо мгновение
Впереди явиться
Мимо лететь видеть
Гений чистый красивый
 

Томить грусть нет надежды,
Тревога шум суета
Звучать долго нежный голос
Видеть сон приятный рисунок
 

Ходить год. Буря рвать мятеж
Рассеивать мечта прошлое
Забыть нежность голос,
Небо линия. 

Глушь темнота пленник
Тянуть тишина день
Не бог, не вдохновение,
Не плакать, не жить, не любить
 

Душа прийти проснуться
Снова явиться господин
Мимо лететь видеть
Гений чистый красивый
 

Сердце стучит эмоция
Оживать снова
Бог вдохновение
Жить, плакать, любить.

Ван Вэй
 

Северный    холм –
                    за водами    озера,    на север.
Средь пестрых    деревьев
                    светится    красная    калитка.
Вьются,    петляют
                    воды    южной    реки:
То блеснут,    то исчезнут
                    за синим    лесом    вдали.

 

Пэй Ди
 

В южных    горах,
                    у подножья    Северного    холма,
Поставить бы    хижину
                    у самого    озера    Йи.
И каждый    раз,
                    отправляясь    собирать    дрова,
В лодке    выплывать
                    из камыша    и дикого    риса.




_________________________ 

Я не стал приукрашивать перевод красотами русской поэтики, а перевел сухо и деловито, почти как подстрочник. Мне интереснее вслушаться в китайскую поэтику, а не использовать эти стихи как трамплин для перескока к привычному «мимолетному варенью». 

Тут довольно изощренная игра с мотивами. 

1. Название места «Северный холм» дает обоим поэтам идею сопоставления севера и юга: Северный холм и южная река у Ван Вэя; «В Южных горах (т.е. Наньшань), у подножья Северного холма» у Пэй Ди; а также, у Ван Вэя, «удвоение северности» - «Северный холм на север от озера». 

2. Оба поэта обильно используют водные образы: неподвижное озеро и движение реки у Ван Вэя; озеро Йи и движение по озеру в лодке – у Пэй Ди. 

3. Образ дома у подножья холма, почти на берегу озера: Ван Вэй заметил красную калитку среди деревьев; Пэй Ди представил себе, как он мог бы жить в таком месте. Иногда переводят от первого лица: «я построил дом». Но это маловероятно. Стихи написаны во время прогулок (так сформурирована тема цикла): Пэй Ди гостит у Ван Вэя и они вместе гуляют. Остановившись у холма, Пэй Ди мечтает, как тут можно было бы по-даосски отшельничать в простой хижине. Поэтому я использовал более нейтральные формы оптатива и инфинитива: «построить бы», «выплывать». Далее он говорит о собирании дров или хвороста: видимо, это нужно делать на другом берегу, поэтому приходится плыть в лодке через озеро. 

4. Но самое интересное тут – идея появления чего-то яркого и конкретного из чего-то густого, разнообразного, но неконкретного. Сначала – красная калитка (либо крашеный в красное забор, либо красные перила беседки) видна сквозь пеструю чащу деревьев (т.е. разных пород и видов). Потом – извивающаяся река то сверкает, то пропадает за синеющим вдали лесом. А у Пэй Ди – это лодка, выплывающая из чащи прибрежной растительности – камыша и дикого риса: тут тоже разнообразные растения, и тоже предмет (тут лодка, там калитка), выходящий из их чащобы. 

Символизм этот несложен: свет и тьма. Любая растительная чаща, деревья или прибрежные травы, – это неясность, непонимание, невежество, темнота. Выход оттуда – выход на свет: учеба («собирать дрова»), личный рост, просветление, приход к какому-то пониманию.

Ван Вэй
 

Прозрачна,    неглубока

                быстрина    у Белого    камня.

Осока    зеленая:

                клонится –    хоть коснись    рукой.

Со всех    сторон

                жилища     стоят     у реки.

Полотна    и пряжу

                полощут    под яркой    луной.
 

Пэй Ди
 

Карабкаюсь    на камень,

                подбираюсь    к самой    воде,

Играю    с волной,

                не зная    предела    радости...

Солнце    садится,

                над рекой    становится    холодно.

Плывут    облака,

                монотонные,    лишенные    красок. 

_______________________________________

Тут, конечно, у Пэй Ди получилось лучше: раскованно, живописно, даже кинематографично, несмотря на его обычное пристрастие к глубокомысленным символам. Стихи Ван Вэя, наоборот, вышли более книжные, но по-книжному они хороши: дневной образ Белого камня переходит в ночной образ белой луны; дневные заросли осоки и камыша переходят в ночные холсты и пряжу. И литературная игра: например, намек на историю Си Ши, одной из четырех легендарных красавиц, при виде которой рыбы тонули в пруду. Она была обнаружена королем Юэ во время стирки белья у реки, в бедной деревушке. 

Потом, как я уже писал, она сыграла важную роль в борьбе между царствами Юэ и Ву. Си Ши была «подарена», т.е. заброшена как honey-trap диверсант во дворец князя У, который завоевал княжество Юэ. Она свела князя с ума, привела его дела в расстройство: в нем развилась ревнивая подозрительность, он начал убивать приближенных, и княжество впало в кризис. И тогда князь Юэ нанес удар и вернул свое княжество. И потом возвратившаяся с задания Си Ши провела с ним остаток жизни в лодке: они плавали, как призраки, по озеру Тайху. Китайская версия "Летучего голландца".

"Отмель" или "быстрина" имеется в виду в названии, сказать трудно. Отмель звучит в русских стихах лучше; но правильнее, кажется, быстрина: т.е., место где камень или скала сужает речной поток, и вода бежит быстрее. Отсюда у Пэй Ди игра с волной (сидит на камне и болтает ногами); на простом мелководье никакой волны бы не было. Возможно, место это выглядело как-то так:


 

Ван Вэй
 

Днями   пью

                    из ручья   с золотым    песком.

Тысячу   лет,

                    наверное,   теперь   проживу.

Изумрудный   Феникс

                    парит     над узорчатым   Драконом.

Связку   перьев

                    Нефритовому   Царю   подношу.

 

Пэй Ди
 

В ручье   у беседки

                    вода   тиха,  не бежит.

Золото,   яшма:

                    кажется,   можно   подобрать.

Наступает   рассвет,

                    разноцветьем   свежим   полный.

Одиноко иду

                    утренней   воды   начерпать.

____________________________________________

Это была трудная для понимания пара, она заняла кучу времени, приходилось искать там-сям, что почитать. Я и сейчас не уверен, что все сделал правильно. Есть текстологические трудности: разночтения в иероглифах. И есть много символов и намеков, не все из них понятны. Про нефрит я уже писал; можно еще почитать здесь. Пить воду с золотом – даосский рецепт долголетия. Феникс и Дракон – символы бессмертия, а также долголетия. Нефритовый Император Юй-Ди – позднее, уже в нашу эру «сконструированное» даосами божество, верховный правитель (Юй-Ди – девятое из десяти его имен). Связка перьев (или «перьевой бунчук», как иногда переводят) – это символическое подношение к алтарю Нефритового Императора. Возможно, картинка, которую я подобрал в интернете, дает более-менее правильный образ: ручей у беседки, и тут же маленькое святилище Юй-Ди. Это не все; но это все, что я узнал с достоверностью.


Фридрих Рюккерт в "Песнях об умерших детях" ведет свою борьбу с унынием и отчаянием, и тянется она долгие десятилетия после смерти двух его детей и жены. Тяжелое зрелище: рафинированнейший интеллектуал, знаток 30 языков и безупречно-техничный поэт пишет грубые, мучительные, косноязычные стихи. Но тут не только косноязычие; тут выстраивание себя и мира вокруг себя «от нуля». Он отбрасывает все свои знания и умения, всю поэтическую культуру и университетский лоск; он не доверяет почти ни одному слову; он заново создает язык самых базовых понятий и строит свой речевой и смысловой мир заново, как древние мегалитические конструкции из неотесанных камней. 

«Где же, – ты спросишь, – Божья воля,
Что верных освобождает?
Вот, меня оплетают
Тенета неволи!» 

«Где же, – ты спросишь, – Божья воля,
Что страждущих выручает?
Вот, подо мной пылает
Огненный одр боли!» 

А Божья воля вот в чем видна:
Пусть горе тебя поразило;
Но душа сохранила силы:
Выдержит горе она!

А Божья воля вот чем тверда:
Не на что в беде опереться;
Но отчаянье твое сердце
Не охватит никогда!

*** 

Sprichst du: wo ist Gottes Hand,
Die den ihr vertraunden rettet?
Und ich bin umkettet
Von dem Schmerzens band!
 

Wo ist, sprichst du, Gottes Hand,
Die den leidenden entkettet?
Und ich bin gebettet
Auf den Schmerzensbrand!
 

Darin ja ist Gottes Hand,
Daß, von diesem Weh geschlagen,
Kraft es zu ertragen
Deine Seele fand.
 

Ja darin ist Gottes Hand,
Daß in diesen Leidenstagen
Der Verzweiflung Zagen
Nicht dein Herz umwand.

Новый поэт в моей коллекции.

1.

Спасибо коллеге-блогописцу Базису, наткнулся на эти стихи Тракля и на историю Каспара Хаузера, которых не знал. У этой истории не так важна «фактология», сколько общественный резонанс и то, что в нее вдумывали думающие люди. И интересно, как много смысловых нитей тянется от нее в разные неожиданные стороны. Например, такой сюжет, как «дитя природы», полудикарь Зигфрид, попавший в цивилизацию, в замок Гунтера (из «Заката богов» Вагнера), и вскоре обманутый и убитый. Возможно, Вагнер имел в виду и эту историю, когда писал свою тетралогию...
 
 

Георг Тракль. Песня о Каспаре Хаузере (1913)

Он и правда любил это солнце,
                что пурпурно спускалось с холма,
И лесные дорожки, и пение черных птиц,
                и радость зеленой листвы. 

Серьезной была его жизнь под сенью деревьев,
                и чистым был его лик.
И мягким огнем говорил его сердцу Бог:
                 «О человек...» 

Тихим в вечернем городе был его шаг;
                Темным – плач его уст:
«Хочу кавалеристом стать». 

Но шли за ним Куст и Зверь,
Дом и Сумрачный Сад
                 «белых людей»;
И рыскал по следу убийца. 

Весной и летом,
                и прекрасной осенью Праведника,
Он тихим шагом входил
                В покои Мечтателей темные.
А по ночам со своей звездой оставался один...

Он увидел снег,
                что падал на голые ветви,
Силуэт убийцы в сумеречных сенях;

И сникла Еще-Не-Рожденного 
                серебристая голова...

***
 

Georg Trakl. Kaspar Hauser Lied 

Er wahrlich liebte die Sonne, die purpurn den Hügel hinabstieg,
Die Wege des Walds, den singenden Schwarzvogel
Und die Freude des Grüns. 

Ernsthaft war sein Wohnen im Schatten des Baums
Und rein sein Antlitz.
Gott sprach eine sanfte Flamme zu seinem Herzen:
O Mensch! 

Stille fand sein Schritt die Stadt am Abend;
Die dunkle Klage seines Munds:
Ich will ein Reiter werden.

Ihm aber folgte Busch und Tier,
Haus und Dämmergarten weißer Menschen
Und sein Mörder suchte nach ihm. 

Frühling und Sommer und schön der Herbst
Des Gerechten, sein leiser Schritt
An den dunklen Zimmern Träumender hin.
Nachts blieb er mit seinem Stern allein; 

Sah, daß Schnee fiel in kahles Gezweig
Und im dämmernden Hausflur den Schatten des Mörders.  

Silbern sank des Ungebornen Haupt hin.

2.

Георг Тракль. Лето (1914)

Вечер. Стихает жалоба
Кукушки в лесу.
Ниже склоняются злаки.
Краснеют маки.

Нависает черная буря 
Над дальним холмом.
Старинная песня сверчка
Умирает в поле.

Не шелохнется ничто
В листве каштана.
На лестнице винтовой
Платье твое зашуршало.

Тихо мерцает свеча
В комнате темной.
Бледно-серебристая
Гасит ее рука.

Безветренная, беззвездная ночь.

(Это был мой мимоходный перевод. Хорошее чтение по-немецки можно послушать здесь. Сильные стихи, аж дышать забываешь.)

original )
Здесь из старых постов собраны 8 подробно комментированных переводов из Гете - стихи, фрагменты.

читать )

Еще 18 дистихов из старых постов. 

***
Муза пыталась Поэта       с кровати поднять на рассвете:
«Милый! Пора за сонет!»        Был беспробуден Поэт. 

***
Муза учила поэта       на лире играть вдохновенно
И ежедневно менять       рифмы, размер и носки. 

***
Муза поэта бранила,        сонеты писать заставляла.
Бедный поэт не стерпел –      музу сменил на козу. 

***
Злая обманет любовь –       утешит любезная муза.
Ножку забудь, о поэт!        Ручку с тетрадкой возьми. 

***
Муза Поэта кормила,        тарелку его наполняя:
Слева котлету клала,        вправо сдвигала всех мух. 

***
Думай, поэт, о деньгах,        а жене предоставь гекзаметры!
Будет в искусстве успех,        будет и дома любовь. 

***
Арфа поэта звенит –       девица глуха, как тетеря;
Денег послышится звон –       в точности знает, где он. 

***
Бизнес в тени отдыхал,        а музы парнасские щедро
Бисер метали пред ним,        деспотом строгим своим. 

***
Знай свое место, поэт,        переводчика скромный спичрайтер!
Как мне писать за тебя,        знаю я лучше тебя! 

***

Немочь, богиня, воспой моего честноправного дяди,
Муходавильного прежде, невшуткунедужного ныне... 

***
Немочь, богиня, воспой       Перевода, Кощеева сына:
Девой Премудрой старик       не овладеет никак. 

***
Страстью к прекрасному был       изуродован юноша нежный.
Ножки парнасских богинь       бьют таких в нос каблучком. 

***
Ехал на танке Сайгё.        Тяжелой страдая одышкой,
В лунном сияньи лоснясь,        жирный бежал за ним Фет. 

***
Едут кремнистым путем       Сайгё и Басё в своем танке.
Нож в лунном свете блеснул:        ждет их под дубом Толстой. 

***
Пушкин жену приучал       свой пламень делить поневоле;
Та, недослышав, пошла       пламень на воле делить. 

***
Вышел на улицу пес       и лапу задрал под забором.
Басни мораль такова:        Чаще пиши, о поэт!

***
Любовь прошла – явилась муза:
Писать легко, читать – обуза. 

***
Поэт дремал под сенью пуза.
«Пора валить», – решила Муза. 

***
Перевод подобен флюсу:
Больше минусов, чем плюсов.

Собираю вместе старые переводы Лорки. Не все они были в этом журнале.

Лорка – один из моих любимых поэтов. Он страстен, но в руках у него – остро отточенный карандаш архитектора. Он сух и горяч – это самое лучшее сочетание качеств в поэте (художнике, композиторе). Он бывает очень схематичен и конспективен: отжимает из стихов риторическую влагу и оставляет только сухой каркас – созвездие нескольких нужных образов; они выбраны так, что побуждают воображение заполнить все остальное пространство. Стихотворение-конспект, стихотворение-матрица, стихотворение-чертеж, стихотворение-схема. Эта техника напоминает хайку или танка: там тоже нет заполнения пейзажа, а лишь два-три тщательно отобранных детали, направляющих воображение читателя, помогающих ему дорисовать остальное. 

Переводы мои – не «высеченные в мраморе» настоящие переводы, а подсобное хозяйство читателя. И разборы – не литературоведение, а попытка ясно артикулировать свои читательские впечатления. Я перевожу и комментирую так, как может себе позволить только любитель: не «как надо», а как интересно. Лорка – архитектор и изобретатель; и я пытаюсь видеть архитектуру его стиха. Я делаю это для себя, а в блог выкладываю на случай, если кому-то интересно то же самое.

Одним переводчикам интересно, как это могло бы звучать по-русски. Другим интересно, «почему этого не могло быть написано по-русски» (М. Гаспаров): им важно не обрусить автора, а показать, какова настоящая дистанция от русской культуры до него. Мне интереснее этот второй подход.  

Перевод – всегда комментарий. Переводчик видит (или предпочитает видеть) одни грани и не видит (или не умеет, не любит, не хочет видеть) другие. Это нормально. Я ничего не понимаю в испанской душе, да и откуда мне? Поэтому я и не пытаюсь претендовать на ее «раскрытие». Но культурный барьер мне совсем не мешает видеть «архитектурные» идеи Лорки... 

Сначала идут просто переводы, в конце – несколько стихотворений с разбором. 

читать )