Воля неба - это естество.
Ход естества - это дао.
Следование дао - это учение [о дао]. 

То, что дао, нельзя ни на мгновение покинуть.
То, что можно покинуть, - не дао. 

Вот почему благородный человек
С осторожностью относится к тому, чего не видит;
С трепетом относится к тому, чего не слышит. 

Нельзя увидеть сокрытое (= инь);
Нельзя обнаружить тончайшее;
Вот почему благородный человек
так осторожен в своем одиночестве. 

То, что еще не разделилось
на любовь, ненависть, печаль и радость,
называется Чжун (серединой, единым средоточием). 

А когда разделилось,
но все [разделенное] связано с Чжун,
это называется Хэ (гармонией). 

То, что Чжун (единое средоточие) –
это великий корень исток мира. 

То, что Хэ (гармония) –
это текучее/всепроникающее дао мира. 

Взаимодействие Чжун и Хэ –
это основание неба и земли,
порождение мириад вещей мира.

***
 

Ход мысли, насколько хватает моего понимания, таков:

1) Воля неба – это совокупность всего, что не зависит от свободной воли человека. Это весь мир, его законы, его уклад, его путь. (Но это не «воля Аллаха», не произвол Всевышнего.)

2) Воля неба «матерализуется» в естестве мира, его природе, – не в смысле «птичек и лужаек», а в смысле натуры, прирожденных свойств и качеств мира. Это все, что вне человека, законы миропорядка, но также и все, что «внутри»: физиология, психика – это тоже природа, не зависящая от воли человека: т.е. испортить их он, конечно, может, а создать – нет.

3) Ход этого естества мира называют дао. «Ход» – потому что мир не неподвижен; он как река (вспомним «речной менталитет» китайской культуры). Дао-путь – в подобных текстах – правильнее всего понимать как фарватер «мировой реки».

4) Следование дао должно быть не бессмысленным и подневольным (как корова, ведомая на привязи), а добровольным и осмысленным. Это учение, мировоззрение.

5) Постигнув дао, уже не отпадаешь от него. Как ребенок, научившийся отличать небо от земли и мать от отца, уже никогда их не перепутает, так и здесь. А если это можно перепутать и забыть, значит это не дао, а что-то иллюзорное и фальшивое, «покрывало Майи», «мировой Голливуд».

6) Настоящий человек, постигший дао, стоит в одиночестве посреди мира; его отличает бережная осторожность по отношению ко всему, что «нельзя увидеть и услышать», т.е. к трансцендентному, или, проще говоря, к миру смыслов. Он не впадает в дурной энтузиазм, как невежда-эзотерик; не вчитывает в мир любые угодные ему смыслы. Духовное требует предельной осторожности, даже страха. Ошибешься в повседневном – ничего страшного: встал, побежал дальше. Ошибешься в духовном – бум! и нет человека. Смердящие ошметки.

7) Единое и многое. Единое здесь названо срединным, средоточием, центром, чжун. Из этого сияющего темнотой смыслового центра происходит распад на конкретные качества. Это касается и мира, и человека. В тексте сначала больше говорится о человеке: его единый центр личности расходится в разные стороны чувствами радости, печали, любви и ненависти. Но таков и мир: его конкретное расходится парами противоположностей (инь-ян) в разные стороны.

8) Множество качеств продолжает быть связанным с единым средоточием, с бытийным центром. Это называется хэ, гармония, связь.

9) Чжун – единый первоисток. Вытекающая из него гармоничная (хэ) река смыслов – это и есть дао. Взаимодействие единого и многого, центра и гармонии, истока и реки – это то, что порождает мир с его мириадами «вещей», т.е. конкретных материальных объектов, которые можно пощупать, увидеть, услышать...

Главный и самый токсичный соблазн Лао Цзы, привлекающий миллионы, это 1) лицензия на невежество, 2) лицензия на лень и 3) лицензия на распущенность. Это не совсем то, что он говорит, но люди вычитывают именно это. Можно не учиться и постичь дао напрямую! Можно не трудиться, и жить "недеянием" (сладчайшее слово для лентяя)! Можно не дрессировать себя этически, не заниматься этой нудной моралистикой, "это хорошо, то плохо", а просто отпустить своего внутреннего поросенка на волю. Пасись, дорогой, и ни в чем себе не отказывай! Т.е. соблазн в том, чтобы оставаться невежественной, аморальной ленивой свиньей и при этом иметь о себе высокое мнение: Я - Просветленная Свинья С Учением. Но таков соблазн всякой эзотерики: предложение войти во "Дворец Мудрости" через заднюю дверь.

Небо долговечно, земля постоянна. 
Небо и земля – почему так долговечны и постоянны?
Потому что не собой они живут:
Вот и долговечно живут. 

Так и мудрый человек:
Ставит себя позади; а сам – впереди.
Ставит себя снаружи; а сам – внутри. 

Не потому ли, что лишен он личного,
Он может свое личное реализовать?

*** 

Говорят, у лесных народов в старину была тренировка: идти по лесу, рассредоточив взгляд, чтобы замечать одновременно как можно больше. Если сосредоточен на одном, это плохо: видишь только его. Но совсем беда, если сосредоточен на себе: тогда не видишь вообще ничего.

Можно вспомнить мифологему Нарцисса, увидевшего свое отражение и влюбившегося в него. Смотреть на себя, замыкаться на себе – это как короткое замыкание проводов: бум! – и нету личности, одни ошметки. Человек-нарцисс продолжает жить, рожает детей, суетится, интригует, распихивает локтями конкурентов, демонстрирует свое «Я», как эксгибиционист – гениталии. Но человека там давно нет: «Немного дыма и немного пепла»... 

В эпоху самовыражающихся нарсиссов, которых образовательный мейнстрим не только не осуждает, но наоборот, сознательно воспитывает, – в такую эпоху очень трудно кому-то объяснить, что единственный способ себя реализовать – это забыть о самореализации. А если неотрывно смотреть на себя, эффект будет тот же, что и у Медузы Горгоны, которая своим взглядом на свое отражение убила себя. Окаменила. Ее с таким же успехом могли звать Нарциссом... 

*** 

До сих пор моя мысль совершенно совпадает с тем, что я читаю в 7-м тексте Лао Цзы. А дальше начинаются разногласия. Его формула – на мой взгляд – неполная, не работающая; в ней не хватает трех важных ингредиентов: дела, эмпатии и дома мира. Поясню. 

1) Да, я считаю, что самореализация требует отказа от эгоцентризма. Человек, замкнутый на своем Я, – это пустая человеческая скорлупа, смердящая внутри. Но реализация приходит не просто с «выходом из себя», а с сосредоточением на своем деле. Для начала, надо стать мастером, точнее, Meister’ом. 

2) Дальше (а может быть, и первым делом) идет конфуцианская этика эмпатии: самореализация приходит только в социуме, через чувство другого, а не себя-любимого, как у нарциссов; но и не через отказ от личности и человечности, как у Лао: у него это все-таки уничижение паче гордости. Надменная социопатия Лао Цзы – это мертвая, неработающая модель. Ложный путь. Не дао. 

3) Дальше – то, о чем так хорошо сказал Мэн цзы: жить в огромном доме мира. Научиться мыслить мир как дом и жить в нем. Причем, это дом и географический (планета, «природа»), и исторический: 5000-летняя история цивилизации Homo sapiens. Это предельное расширение горизонта и растворение в нем, благодара которому только и может реализоваться личность. 

Но, к сожалению, тут мои мысли резко не совпадают с анти-цивилизационным пафосом Лао Цзы. Почему «к сожалению»? Потому что тексты его на редкость хороши. «Какая смелость и какая стройность!» Было бы приятно совпадать во всем. Но не судьба. Приходится наслаждаться только эстетически и интеллектуально. 

 

天長地久。 

天地所以能長且久

以其不自生

故能長生。 

是以聖人

後其身而身先

外其身而身存。 

非以其無私耶

故能成其私。 


Большой фрагмент из текста № 2 я разбирал вчера. Сегодня собираю весь № 2 в целое. 

В Поднебесной,
только все узнают, что красота это красота,
как сразу [появляется] уродство;      (вариант: а она уже – уродство.)
только все узнают, что доброта это доброта,
как сразу [появляется] недоброта.   (вариант: а она уже – недоброта.) 

Так,
бытие и небытие друг друга порождают,
трудное и легкое друг друга завершают,
длинное и короткое друг с другом сравниваются,
высокое и низкое друг к другу склоняются,
Звук и слух друг с другом согласуются,
Начало и конец друг друга продолжают. 

Поэтому мудрый человек
держится принципа «не действуй!»,
следует учению «не говори!». 

Вещи мира
возникают перед ним, и он не отвергает;
рождаются, и он не овладевает. 

Он действует, но не опирается;
Он достигает цели, но не оседает. 

Он не оседает,
Потому и не уходит.

Первая фраза – о парности и взаимообусловленности качеств. Они приходят в мир только вместе: добро и зло, красота и уродство, верх и низ, жизнь и смерть. Это не только гносеология, но и онтология. Существующий мир (а не только наша мысль о нем) тоже построен на тех же основаниях: взаимоупор противоположностей (два пола живых существ, два эл. заряда и пр.) 

Китайская культура разрабатывает эту диалектику давно, начиная с триграмм императора Фу Си и понятий Инь-Ян; так что, когда появились греки, и Гераклит стал писать подобные вещи, в Китае уже была 2000-летняя традиция подобных размышлений (но не в философской, а в гадательной и мифологической форме). Это мышление связано с речным характером китайской и других древних цивилизаций: инь и ян – это изначально два берега реки... Это все понятно; не раз тут проговаривалось. Не буду повторяться. 

Трудность первой фразы – только в двух равновозможных вариантах перевода (т.е., их много, но всерьез можно говорить о двух). 1) Мир узнал о том, что красота красива, и тут же появилось парное понятие – уродства. 2) Мир узнал, что красота красива, а она уже успела превратиться в уродство. Первый вариант – о взаимной обусловленности понятий; второй – о переходе качества в свою противоположность. И о том, как трудно что-то зафиксировать и определить; все качества текучи и оборотливы.

Я не нашел достаточных оснований выбрать один из вариантов, поэтому пусть будут оба: 

...только все узнают, что красота это красота,
как сразу [появляется] уродство;      (вариант: а она уже – уродство.)
только все узнают, что доброта это доброта,
как сразу [появляется] недоброта.   (вариант: а она уже – недоброта.) 

Следующий кусок, разобранный вчера, я пропущу (только замечу, что сегодня он в другом варианте перевода, начиная с «Так, ...»). Дальше идет типичный Лао Цзы: 

Поэтому мудрый человек
держится принципа «не действуй!»,
следует учению «не говори!». 

Я перевел это «лозунгами» - отчасти, чтобы повторить контуры фраз Лао, отчасти чтобы избежать добавления "для связности" лишних слов, которых нет в оригинале. 

Итак, перед мудрецом развернулась картина мира, состоящая из бинарных оппозиций. Они друг друга обуславливают и друг в друга перетекают. Тут – внимание! – и находится главное основание для принципа «недеяния» (это его первое появление в книге!) и «неговорения», а также для пресловутого аморализма Лао Цзы. Свои нудные размышления я хочу предварить красивой цитатой из китайского "Троецарствия", где молодой даос рассуждает о том же самом.

Добро и зло, как и любая другая пара, нуждаются друг в друге и легко переходят в друг друга. Так зачем же, говорит Лао Цзы, простодушно становиться на одну из сторон? И добро, и зло – оба хороши для мира, оба нужны – и миру, и друг другу; поэтому лучшая тактика – воздерживаться от односторонней лояльности и односторонне-направленных действий («творить добро»); а также воздерживаться от имен и оценок, от конфуцианского «называния вещей своими именами» (ибо эти имена легко меняются на противоположные). А главное – воздерживаться от наивного одномерного мышления, когда человек выбирает одно из двух.  Глупый: он не понимает, что важны и хороши оба элемента бинарной оппозиции. «Быть на стороне добра» - глупость, враждебная миру. Надо принимать все с одинаковым радушием. Или равнодушием. Отсюда – принцип «не действуй» и учение «не говори». 

Правда, этот принцип молчания Лао Цзы не относит к собственному сочинению; почему-то делает для себя исключение. И книга его – говорит: обильно, красноречиво, выразительно... Но это не единственный ляп Лао Цзы. Проповедуя аморализм, он не понимает, что аморализм – это тоже выбор, а выбор - это объявление чего-то хорошим, а другого плохим, т.е. это все равно вставание «на сторону добра», самой формой высказывания.

Но это – уже типичная глупость всех иррационалистов и аморалистов: все свои учения они излагают рациональным языком и логично; они не мычат, не лают, не моргают глазами, а говорят. И не понимают, что, едва они начали говорить, неважно что, они попали в лапы к этике. Этика заключена уже в логике и в языке, в да-нет, в истинно-ложно, в любом выборе. 

Говоря что-нибудь «этакое», ужасно аморальное и иррациональное, они самой своей утвердительной или отрицательной формой высказывания голосуют против собственных деклараций, за морализм и рациональность. Потому что из этих вещей не выпрыгнешь! Невозможно в принципе сказать что-нибудь иррациональное или аморальное; язык и логика этого не позволят. Но! Если этого не понимать, можно оказаться просто несостоятельным и непоследовательным мыслителем, у которого «содержание и форма» не стыкуются. Поэтому в той части своей философии, где Лао цзы декларирует отказ от морали, он просто несостоятелен. Потому что сама эта декларация – по форме своей, всегда будет моралистична.. 

Иду дальше. Все-принимающее равнодушие и незаинтересованность мудреца выглядят так: 

Вещи мира
возникают перед ним, и он не отвергает [их];
рождаются, и он не овладевает [ими]. 

Надо сказать, что в переводе этой и следующих фраз у переводчиков – очень широкий разброс вариантов. Слишком сжато. Слишком многозначные иероглифы. Слишком неясно их старинное значение. Я сделал свой выбор; но с легкостью откажусь от него, если какой-нибудь китаист предложит более убедительное решение. Особенно темна следующая фраза: 

Он действует, но не опирается;
Он достигает цели, но не оседает. 

Последние слова в каждой строчке кажутся странными, но они странны и загадочны и в оригинале, и поэтому глупо делать их простыми и понятными в переводе. Эти слова должны «цеплять», вызывать недоумение и потребность обдумать. 

Не опирается может значить многое: и то, что мудрец не ставит себя в зависимость от других людей, не опирается на чужую помощь, не возлагает больших надежд даже на свои действия. Не ищет опоры – ни в помощи других, ни в собственных действиях. Т.е. сохраняет свободу и мобильность даже включившись в какую-то деятельность. 

Не оседает (в смысле «не поселяется», но не только), скорее всего, значит то, что он не укореняется в достигнутом, не превращается из свободного кочевника в оседлого и зависимого обитателя собственных достижений. Не садится на свой успех, как на диван. Не «селится» в нем, как в доме. 

А если он не селится в нем, значит, ничто и никто не может вынудить его уйти. Неоткуда уходить! Нет приобретения – нет и потери! Свобода соблюдена: Он не оседает, потому и не уходит. 

Теперь можно перечитать текст: 

В Поднебесной,
только все узнают, что красота это красота,
как сразу [появляется] уродство;      (вариант: а она уже – уродство.)
только все узнают, что доброта это доброта,
как сразу [появляется] недоброта.   (вариант: а она уже – недоброта.) 

Так,
бытие и небытие друг друга порождают,
трудное и легкое друг друга завершают,
длинное и короткое друг с другом сравниваются,
высокое и низкое друг к другу склоняются,
Звук и слух друг с другом согласуются,
Начало и конец друг друга продолжают. 

Поэтому мудрый человек
держится принципа «не действуй!»,
следует учению «не говори!». 

Вещи мира
возникают перед ним, и он не отвергает;
рождаются, и он не овладевает. 

Он действует, но не опирается;
Он достигает цели, но не оседает. 

Он не оседает,
Потому и не уходит. 

*** 

В качестве бонус-трека даю ссылку на важный «гераклитовский» пост о бинарных оппозициях как принципе мироустройства. И прилагаю несколько афоризмов Гераклита на тему «диалектики». Гераклит, надо сказать, вовсе не аморалист, он не повторяет простодушной логической ошибки Лао Цзы... 

Гераклит )

有無
難易
長短
高下
音聲
前後隨。

Если взглянуть на этот текст, легко увидеть его повторность: 6 «стихов» по 4 иероглифа, и всякий раз на 3-м месте стоит один и тот же знак
. 

И тут – я в очередной раз приглашаю вас вместе со мной полюбоваться, как один иероглиф может содержать целую философскую концепцию. 

, сян, состоит из дерева (слева) и глаза. Первоначальный круг значений связан с созерцанием и наблюдением («смотреть на дерево»). Отсюда смысл слова начинает расширять ветви и углублять корни. 

Расширение идет в сторону зрительного образа - рисовать, изображать, копировать, имитировать и т.п. А также в сторону познания: изучать, исследовать. 

Углубление идет по уже хорошо знакомой нам дорожке эмпатии, но не к человеку, а к миру вообще. Философская эмпатия – это то, что в Упанишадах называется тат твам аси, «ты есть то». Установление контакта с иным, отношения субъекта и объекта, короче говоря осознание взаимной связи, переходящей в единство. 

И отсюда рождается интересующий нас «коронный» смысл иероглифа – взаимность. Вот вам путь иероглифа: от человека, смотрящего на дерево – к концепции эмпатии и взаимности.

Итак, , сян, – это взаимность. Или «друг друга». И именно в этом смысле все переводчики его и понимают. И это правильно. Неправильно лишь забывать предыдущие ступени: созерцание, любование, изображение, сходство, изучение, познание, эмпатия, связь, единство, взаимность. Все эти смыслы важно помнить (т.е. оставаться на территории китайской мысли), а не просто: перевел, облокотился на привычное слово своего языка и забыл. 

Перевод же существует не для того, чтобы перетаскивать чужой текст на свою привычную территорию. Это убивает его, как рыбу, вытащенную из воды. Перевод – это указатель на непреодолимость культурной дистанции. Он должен не сглаживать ее, а подчеркивать; не создавать иллюзию удобства и привычности, а делать все «трудным и неудобным». Худший перевод – это «как это могло бы быть по-русски». Лучший перевод – это «почему этого не могло быть по-русски» (М.Гаспаров). Перевод – это свидетельство бессилия перевода как такового и стимул к настоящей учебе: «надо учить язык». 

Вернусь к тексту (это кусочек из 2-го текста Дао дэ цзин, который я сейчас обдумываю). Все шесть фраз построены одинаково: два слова + взаимное + одно слово. Сразу скажу, что первые два слова – всегда пара противоположностей, а последнее описывает взаимо-отношения между ними. 

有無
難易
長短
高下
音聲
前後隨。

Китайский язык аграмматичен. Но даже и по китайским меркам это слишком сжато, слишком схематично. Однако, все без исключения переводчики пытаются сделать из этого плавный, велеречивый текст. Но почему? У нас же есть опыт чтения а-грамматических матриц Гераклита: 

Бог
день ночь
зима лето
нужда избыток 

Это текст-схема, в нем грамматика заменена иконичностью, наглядностью. Ну так Лао Цзы делает то же самое. Да, я знаю, что китайские афоризмы и поговорки почти все такие, и что есть традиционная поговорка ченъюй, где всегда только 4 слога: та-та-та-та; и тоже минимум слов и ноль грамматики. У них это не исключение, а норма. А у нас исключение. Ну и что? Мы же читаем китайский текст, а не европейский. Давайте покажем культурную дистанцию. Давайте поучимся изъясняться как Лао Цзы: 

Быть / не быть – взаимное порождение,
трудное / легкое – взаимное дополнение,
длинное / короткое – взаимное сравнение,
высокое / низкое – взаимная опора,
звук /слух – взаимное согласие,
начало / конец – взаимное продолжение. 

Вот он, облик китайского текста, несколько упрощенный (потому что там иероглифы многозначнее) и удлиненный (потому что там четыре слога в строке). И с добавленными знаками препинания. А в остальном - это портрет текста Лао Цзы. 

Что касается смысла, то он, в общем, понятен. Это бинарные оппозиции как главный инструмент мышления. Но также и мирообразования. Все, что в нем рождается, и все, что в нем можно понять, создается подобными парами-растяжками. 

Вообще, все слова, стоящие на 4-м месте, могут быть перетасованы и отнесены к другим парам или собраны и отнесены ко всем сразу. Речь в тексте идет о приниципе бинарной оппозиции вообще. И отношения внутри пары – это всегда все перечесленное: и взаимное порождение, и взаимное дополнение (или завершение смысловой полноты), и взаимное сравнение («познается в сравнении»), и взаимная опора (взаимоупор), и взаимное согласие, гармония, и взаимное продолжение, перетекание (как в картинке инь-ян).       

И, конечно, главное тут слово – шестикратно повторенная взаимность.

В Греции, Китае и Индии рефлексия мысли над самой собой, мысль о мысли, началась с осознания двойственности ее понятийного аппарата. Всякое качество существует только как противовес своему анти-качеству (свет-тьма, добро-зло, высокое-низкое, да-нет). Все, что мы можем сказать, работает на «двоичном коде» утверждения-отрицания; и всякая конкретная мысль рождается и развивается с опорой на две противоположности. «Когда осознали красоту, появилось и уродство...» – это Лао Цзы, но подобные тексты есть и по-гречески, и на санскрите.

Соответственно, был возможен и обратный ход – от двойки к единице, от пары противоположностей к стоящему за ними единству. Особенно это касалось «вершин смысловых иерархий», данных не в опыте, а только в мышлении: бытие, единое... «Бог: день-ночь, зима-лето, нужда-избыток...» – это Гераклит, вопреки всякой грамматике, замыкает провода и высекает искру из противоположностей, чтобы разглядеть в этой искре утраченное единое; но подобные тексты есть и на других языках.

Тексты Лао Цзы и Конфуция целиком и полностью основаны на рефлексии над этим «бинарным кодом мысли». Китайская культура гораздо раньше других пришла к его осознанию: инь и ян, целые и нецелые линии в триграммах и гексаграммах и т.д.; там у этого мышления очень глубокая традиция; которую молва возводит к Фу Си, первому императору 5000-летней древности.

Мышление парами противоположностей проникло в любую интеллекто-емкую сферу. Музыка, например, тоже делается двойственным инструментом: повторением и изменением (варьированием), это два главных модуса ее структуры. Живопись расцвела, открыв идею свето-тени (слово звучит по-Гераклитовски). Повседневная жизнь тоже прошита насквозь смысловыми пáрами: мужского-женского, дня и ночи, все, что составляет ее смысл, – это густая паутина бинарных оппозиций.

Даже в литературе – в сюжете романа, в системе персонажей, в ключевых идеях – пары противоположностей работают как мощнейший инструмент формообразования. Иногда это гераклитовское столкновение несовместимых понятий («Мертвые души»), иногда спокойное сопоставление («Война и мир», «Отцы и дети»), иногда это просто основа всего сюжета.

Почему, например, «Ромео и Джульетта» обладает таким мощным импактом? Из-за истории любви? Из-за истории вражды? Нет. Из-за столкновения любви и вражды (а также других оппозиций: «отцов и детей», «политики и частной жизни»). Как только Шекпир осознал огромную силу этого инструмента, оценил мощнейший потенциал формообразования и просто эмоциональный импакт, возникающий из-за «короткого замыкания» противоположностей, он стал тем, кем он стал. И дальше, во всех его 37 пьесах его «бинарная» техника только оттачивалась и усложнялась.

Мысль его всегда строится на натяжении между противоположностями; и именно они, эти «растяжки», создавали своим напряжением внутреннее пространство его пьес. В «Р и Дж.», ранней трагедии, эта игра просто не знает удержу, хлещет через край. В первом же появлении Ромео на зрителя-читателя обрушивается «диалектический» коктейль из Лао Цзы и Гераклита, хотя вряд ли он читал даже второго, не говоря уже о первом. Но забавные текстуальные совпадения есть с обоими.

Вот разговор Ромео и Бенволио. Реплики Бенволио даю курсивом. Текст великолепен словесной игрой в сверх-краткой форме, которую я предпочел в переводе не упрощать, водой не разводить. Уж соображайте на ходу, не ленитесь!

Ромео! С добрым утром! 

                   День так молод? 

Уж девять. 

                   Грустные часы – длиннее...
То мой отец спешил сейчас уйти? 

Да... Что за грусть длиннит твои часы? 

Длиннит их неимение того,  
Имение чего их сокращает. 

В любви? 

     Из... 

               Из любви? 

                      Где был в любви, 

Там вышел из фавора... 

                                        Что поделать:
Любовь, столь нежная на первый взгляд,
Тиранкой вышла грубой на поверку! 

Любовь, свой «взгляд» закутав с головой,
Бредет наощупь к цели, как слепой. 

Что на обед?..  Постой... О чем вражда?..
Нет-нет, молчи... уже я слышал все. 

Тут дело во вражде. Или в любви!
Вражда в любви! И во вражде любовь!
О Нечто, что родится из Ничто!
О легкость – тяжкая, о суета –
Серьезности полна, о дым – прозрачный!
Аморфный хаос – ясно-зримых форм!
Свинцовое – перо, огонь – холодный,
больное – здравие и бодрый – сон:
Ничто – не то, что есть на самом деле.
В любви, что чувствую, – не чувствую любви.
Ну не смешно ли? 

                   Я скорей заплáчу.

 (оригинал)

Техника «короткого замыкания» стала популярной позднее, у поэтов барокко. Всякое смущение или растерянность стало принято выражать искрой, бьющей из несовместимого. Вот знаменитые стихи Ломоносова: 

Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкой прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен! 

Но не только барокко: от античности до наших дней поэзия играла в эту игру. Вот Катулл (напоминающий Ромео) и Пушкин:

Я ненавижу-люблю. Возможно ли это? Не знаю.
Чувствую именно так. И распинаю себя.

...Они сошлись: вода и камень,
Стихи и проза, лед и пламень...

решил взяться за 1-й текст из Дао дэ цзин, один из самых трудных и самых важных. Иероглифы, вроде, прояснились. Когда-то я тут с максимальной дотошностью разбирал первую половину, каждый иероглиф. Сейчас я уже не буду выкладывать подробного разбора второй половины, только итог работы.

Текст становится ясен, но не той ясностью, которую мы ждем от европейского текста; а той, которая отчасти обще-китайская, а отчасти – характерна только для Лао Цзы. Его мысль не течет струей, как вода из крана, а формулируется матрицами, кристаллами, смысловыми конструкциями, «созвездиями» слов. Его мысль логична, но не по Аристотелю, не причинно-следственно, не как цепочка или нить («нить мысли»), а как многомерная паутина связей внутри кристалла или между органами организма.

Каждый из текстов Дао дэ цзин (их 81) состоит из 2-3 блоков, иногда кажущихся не связанными. От одного к другому Лао Цзы часто делает кажущийся «логический скачок». Но это не проблема текста, а проблема восприятия: глупо искать одномерные логические «цепочки» там, где строится конструкция заведомо иного типа: многомерная система связей. «Скачок» от одного блока к другому надо, пардон, обдумывать. Приложить некоторое умственное усилие. И помнить, что подобные тексты писались не для идиотов, которым надо все разжевывать и класть в рот, а для людей, уже обученных, тренированных умеющих думать; а иногда и только «для своих», из своей школы.

Даже у «демократичного» и открытого Конфуция есть тексты с вынутым из них «ключом»; пока ключ (один иероглиф) не вставлен, текст не вполне понятен. А уж у мизантропа Лао цзы заботы о понятности текста для случайного человека нет ни малейшей...

Итак, Дао дэ цзин, № 1.

 Дао(-путь), возможное [как] дао(-слово),
Не есть вечное/настоящее дао.
Имя(-вообще), возможное [как] имя(-частное),
Не есть вечное/настоящее имя.
Лишенное имени – неба и земли начало;
Имеющее имя – множества вещей мать. 

Так что:
никогда не имей желаний,
чтобы изучать скрытое;
всегда имей желания,
чтобы изучать явленное. 

Оба они:
одинаковы в истоке, но различны в имени;
одинаково называют их таинственными.
Таинственное в таинственном;
Ворота ко многому скрытому.


Главная оппозиция всего текста – скрытое и явленное. Это ключ, «открывающий» и первый, и третий блок; но произнесены эти слова только во втором блоке.

Эту пару можно еще очень условно, почти в кавычках, передать словами сущность и внешность. Или: смысл и материальный облик. Или: тайное и явное. Или: эйдос и его манифестация. Но лучше держаться скрытого и явленного.

Красив пассаж о желаниях. Нужно отречься от них, чтобы познавать скрытое; но нужно опираться на них, чтобы познавать явленное. Первое – примерно то, что в европейской традиции называется царством духа, т.е. миром смыслов и сущностей. (Это вовсе не мумбо-юмбо из эзотерической книжки, а любая строгая мысль. Арифметика – тоже царство духа.) Для познания таких вещей требуется «объективный», обезличенный ум, очищенный от страстей и ощущений; Европа вырабатывала его, начиная с античности; и Лао Цзы с первых строк говорит о том же самом. А для познания мира «материальных явлений» (это, конечно, условный термин, чуждый китайской мысли) – уже нужны способности восприятия, нужны чувства и нужны даже желания, мотивации, страсть.

В последнем блоке Лао Цзы начинает звучать как философ рубежа 19-20 веков, когда разрабатывался философский символизм: символ как единство скрытого и явленного, смысла и его носителя.

Лао цзы первым в китайской традиции пытается нащупать что-то подобное: скрытое и явленное (согласно третьему блоку) имеют единый онтологический источник, но разделены в нашем понимании, т.е. именуются по-разному. А «именование» – это и есть наше понимание, т.к. наш разделяющий все надвое разум не воспринимает первичное единство (об этом – и в первом блоке, и во многих других текстах). Двуликий «символ» (смысл + носитель, тайное + явленное) – это двоякая тайна: тайна в тайне (тайна смысла за тайной явления). Поняв принцип символа, мы открываем «дверь» ко множеству других «скрытых» смыслов; а всякий смысл – скрыт, т.к. воспринимается не чувствами, а работой мысли.

Теперь можно перечитать. Для аутентичности, я уберу слова, поясняющие двоякое употребление терминов, и оставлю текст в том полузагадочном виде, в каком его создал автор:

Дао, возможное [как] дао,
Не есть вечное дао.
Имя, возможное [как] имя,
Не есть вечное имя.
Лишенное имени – неба и земли начало;
Имеющее имя – множества вещей мать. 

Так что:
никогда не имей желаний,
чтобы изучать скрытое;
всегда имей желания,
чтобы изучать явленное. 

Оба они:
одинаковы в истоке, но различны в имени;
одинаково называют их таинственными.
Таинственное в таинственном;
Ворота ко многому скрытому.


道可道非常道。

名可名非常名。

無名   天地之始

有名   萬物之母。

 

常無欲以觀其妙

常有欲以觀其徼。

 

此兩者

同出而異名 同謂之玄。

玄之又玄 衆妙之門。

Циский правитель Цзин-гун спросил об управлении. Конфуций ответил:
«Монарх – монарх; министр – министр; отец – отец; сын – сын.»
Правитель сказал: «Очень хорошо! Действительно:
если монарх не монарх, министр не министр, отец не отец, сын не сын,
то, даже если еда есть, смогу ли я ее поесть?» 

(XII-11)

Конфуций опять говорит о своей политической доктрине исправления имен. В другом тексте он отвечает развернуто, здесь – предельно кратко, чтобы только умный понял, о чем речь: «Монарх монарх, министр министр...» и т.д.: 

君君臣臣父父子子 

Цзин-гун его понял, судя по остроумному ответу. Когда реальность не соответствует «вывескам», ничего не функционирует. Даже при наличии запасов продовольствия, в стране может быть голод.

(Примеры из истории имеются: Крымская война XIX в. была проиграна во многом из-за развала системы снабжения армии; выстроенная Николаем идеальная, как часы, чиновная вертикаль состояла из одних вывесок, выполнять реальные функции она не умела.)

***

"Исправление имен" в мире, основанном на систематической подмене понятий - это, конечно, самая острая необходимость. Но ни в каком приступе оптимизма надеяться на подобные реформы и революции сегодня не приходится. Удобство «исправления имен» в том, что его можно начинать самостоятельно, в порядке учебы, не дожидаясь, как при обычной революции, пока какой-нибудь психопат залезет на броневик и начнет призывать к массовым убийствам.

Даже журналисты и блоггеры слышали звон, но не знают где он про фразу Канта:

Zwei Dinge erfüllen das Gemüt mit immer neuer und zunehmender Bewunderung und Ehrfurcht, je öfter und anhaltender sich das Nachdenken damit beschäftigt: Der bestirnte Himmel über mir, und das moralische Gesetz in mir.

Две вещи наполняют душу вечно новым и возрастающим удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее о них размышляешь, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне.

Тут слышится разобранное вчера разделение на «волю Неба» (т.е. все, что от человека не зависит; законы природы и пр.) и «волю человека» (все, что от него зависит; законы этики), а еще аристотелево «удивление – начало философии». Тут можно услышать и пару Дао и Дэ: «путь мира» и «путь человека».

Интересно, насколько похожая фраза есть у Конфуция (XVI-8). Вообще, при всей разнице, между ними удивительно много общего: вот хотя бы этот «цитатник для бедных»: 2/3 фраз оттуда могли бы без изменений войти в «Лунь Юй». (Но Конфуций, все-таки, создал гораздо более основательное и глубокое этическое учение.) И Конфуций, как нетрудно ожидать, строит высказывание как растажку между этическими полюсами – цзюнь цзы (истинный джентльмен, благородный человек) и сяо жэнь (низкий человек, ничтожество):

君子 有三畏天命

畏大人 畏聖人之言。

小人 不知天命而不畏也

狎大人 侮聖人之言。

Цзюнь цзы имеет три благоговения
(т.е. «Три вещи вызывают благоговение цзюнь цзы»):
Благоговение перед волей Неба
(она же «звездное небо надо мной»);
Благоговение перед великим человеком;
Благоговение перед словами мудрого.

Сяо жэнь не знает воли Неба
и не имеет благоговения перед ней;
он «панибратствует» с великим человеком,
(т.е. не уважает, играет в «равенство мнений», похлопывает по плечу; чаще – грязно сплетничает)
он глумится/потешается над словами мудрого
(популярная плебейская потеха: «ниспровергать авторитеты», ржать над влиятельными умами).

Вот вам, кстати, два зеркала: можете поглядеться и решить, в котором из них вы отражаетесь точнее...

Возвращаясь к Канту, нетрудно представить себе его фразу в «Лунь Юй»; только слегка подретушировать и добавить два этических полюса:

Благородный человек размышляет о воле Неба и благоговеет перед ней; размышляет об этическом кодексе дэ и не перестает удивляться ему. Ничтожный человек ничего не знает о воле Неба; а идея этического кодекса дэ вызывает у него глумливое ржание.

Или:

Цзюнь цзы испытывает удивление и благоговение перед Дао и дэ. Сяо жэнь ничего не знает о Дао и дэ и не испытывает ничего, кроме обезьяньей радости, когда имеет шанс поглумиться над ними.

Лунь Юй, XI-20. 

Цзы Жан спросил, каково дао хорошего человека. Учитель сказал:
«Не идет по следам. И не входит во внутренние покои». 

Метафору про внутренние покои я уже разбирал: она означает наивысшее достижение в чем-либо (этика, учеба, профессия, деятельность). Теперь надо понять метафору «не идет по следам». 

Сразу напрашивается банальная фраза «не идет проторенной дорогой», но это неправильный перевод, хотя и очень распространенный. Есть еще вариант «не идет по следам плохих людей», «не следует за толпой», но это уже домысел, переводческий самогон. А между тем существует конфуцианская традиция, которая предлагает вполне простое и разумное объяснение. 

Приведу текст иезуитов (1687); он почти не отличается по мысли от того, что пишет знаменитый комментатор Конфуция, конфуцианец XII в. Чжу Си. 

Цзы Жан спросил о жизни и мышлении «добрых людей», то есть тех, кто, не затратив никаких усилий, получил в дар природную мягкость и доброту характера. Конфуций ответил: «Эти люди могут думать, что им нет нужды следовать по стопам святых и мудрых. Они удовлетворены собственными врожденными талантами. Поэтому они никогда не доберутся до внутренних покоев мудрости, ибо их невозможно достичь одной лишь природной добротой.» 

Тут, мне кажется, сказано все, что нужно. Речь идет о природных «добряках», которых Конфуций сильно не любил и называл «ворами морали», в том смысле, что они подменяют понятия и оккупируют слова, которые им не принадлежат. Они самозванцы. Они вместо настоящей этики предлагают ее дешевый заменитель: мягкость, сентиментальность, бесхребетность, беспринципность. Это не этика, а ее гнилой суррогат. Они сбивают с толку других, заставляя всех думать, что мораль – она вот такая, и тем самым отталкивая их. Поэтому они – «воры морали», «похитители этического стандарта», самозванцы. 

Что они не злы – это уже большая редкость, за это им спасибо. Но они не хотят учиться и не хотят иметь системного знания (в том числе и об этике) не хотят изучать историю и идти по следам великих образцов. Поэтому они со своей доморощенной «добродетелью» и не войдут во внутренние покои, не достигнут настоящих высот. 

В тексте Конфуция – две метафоры: одна – про внутренние покои, и значит она «высшее достижение», другая – «идти по следам», и значит она попросту «учиться, следовать образцам». Вот и все. 

踐跡亦不

 «Не идет по следам. И не входит во внутренние покои». 

Перевод с метафорического языка: Он ничему не учится. Поэтому и не достигнет настоящих высот. 

В сокращении и без отрицательной частицы этот текст превратился в поговорку: 踐跡入室 идти по следам и входить во внутренние покои.  Что просто значит: учиться и достигать высшего результата. 

Не учиться и не достигать - вот дао «хорошего человека», в котором Конфуций ничего по-настоящему хорошего не видит. Поэтому, если спросить Конфуция «надо ли быть хорошим человеком?», он ответит, глядя в упор с прищуром и едва сдерживая сарказм: «Ну, если это все, на что ты способен, окей, будь хотя бы хорошим человеком. Но с этим, пожалуйста, не ко мне. С этим – вон туда, к деревенским добрячкам. Я занимаюсь другими вещами.» 

*** 

Моралист ли Конфуций?

В том смысле, как это понимают авторы и читатели нравоучительных книжек – разумеется, нет. Он не пишет про то, что «надо быть хорошим и не надо быть плохим». Он строит системное знание о самом важном для человека – об отношениях с другими людьми. И в частной жизни, и в государственной. 

Почти все тексты Конфуция – об этике и политике (как части этики). Но это не морализм, не нравоучительность. Это фундаментальное мышление. При этом, он не трясет онтологической бородой, не разводит долгие разговоры про бытие-небытие. Однако, тренированный глаз заметит, что за простодушным обликом его текстов скрывается жесткий каркас продуманной онтологии. Он ищет онтологические основания этики; это единственный способ построить этику как систему. Сочинять «полезное и душеспасительное чтение» для идиотов – это не его дело. 

Он создал самое стройное и убедительное этическое учение в истории философии, нечто вроде экзистенциализма, с глубоко разработанными понятиями о модусах бытия-себя и бытия-другого. Что общего между этим высокопробным золотом мысли и медяками морализма?! 

Поэтому читать Конфуция как милого и доброго «восточного мудреца», сеющего разумное, доброе, светлое, – глупость несусветная. Видеть в нем проповедника «добродетели» – значит, не сделать даже первых шагов в мышлении, даже еще «не войти в ворота». Не говоря уже о том, что нельзя не видеть, каким жестким и нетерпимым он иногда становится, как резко разделяет и осуждает мнения. Добрый моралист? Seriously?! 

Кстати, другой «моралист», Кант, вел ровно такую же битву. Он был так же нетерпим к подменам, так же жестко реагировал на новомодные романтические идеи «доброго сердца», эту сентиментальную романтическую попсу, пытавшуюся заменить системную этическую философию. 

Но, разумеется, защищая этих великих людей от упреков в морализме, я менее всего склонен их записывать в рок-группу хулиганов-аморалистов вроде Ницше, этих подростков в курточках с заклепками, поющих что-то «вызывающее» и «ниспровергающее» этаким мрачным-премрачным хриплым голосом...

Лунь Юй, IV-2: 

Кто не жэнь,
Не способен [даже] какое-то время выдержать бедность/стресс,
Не способен [он и] долгое время выдерживать радость/веселье. 

Кто жэнь, [находит] покой/комфорт в жэнь;
Кто мудр, [находит] пользу/выгоду в жэнь. 

*** 

Еще раз проговорю: философские термины, в отличие от научных, находятся не в начале рассуждения, а в конце. Научный термин ясен, однозначен и непротиворечив. Философский неясен, многозначен и противоречив. Научный термин – инструмент размышления, средство; философский термин – цель. 

Когда речь идет о переводе философских терминов, надо отдавать себе отчет: перевод – почти всегда комментарий, упрощение смысла, прояснение, приведение к однозначности. Перевод рискует превратить философский термин в научный, цель – в средство. Поэтому издавна логос, космос, эйдос, идея, материя, форма и прочие ключевые слова было принято оставлять на языке оригинала, без перевода: так они сохраняли свою «загадочность» и не превращались из проблемы в скороспелое решение. Это уместно даже в родственных между собой европейских языках. Это стократ уместнее, когда осмысляются термины далекой языковой и культурной традиции – напр., китайской. 

В подходе к Конфуцию нетрудно выделить группу слов, которые лучше оставить без перевода: это, конечно, макрокосмос и микрокосмос – дао и дэ, это идеал и антиидеал –  цзюнь цзы и сяо жэнь, это «чувство и форма» человеческих отношений – жэнь и ли, ну и еще несколько ключевых понятий. Их будет не так много, чуть больше десятка. Они составляют красивое созвездие (я когда-нибудь попытаюсь нарисовать), и структура созвездия коренится в родном для этих слов языке (трехмерная связь через звуки, графемы, смыслы). И, конечно, они должны оставаться чуждыми и неясными, должны «раздражать» глаз читателя, заставляя его снова и снова думать, вспоминать, лезть в словари и конспекты – «что же все-таки значит эти чертовы чжун и синь?!» Тем самым, текст будет «заставлять» его вести себя так, как полагается при чтении философского текста: не пользоваться терминами, а прояснять их, работать над ними. 

Вот очередной афоризм, ставящий в тупик. Уже несколько поколений китаистов объясняли-объясняли читателю, что такое жэнь, талдычили-талдычили. Уж и кол на голове тесали, и зарубали на носу: жэнь – это добродетель, человечность, любовь, доброта, эмпатия, чуткость и много других хороших слов. А все не впрок. Он читает и недоумевает: 

Кто не жэнь,
Не способен хоть какое-то время выдержать бедность/стресс,
Не способен он и долгое время выдерживать радость/веселье. 

При чем тут способность что-то выдержать самому, если жэнь – это отношение к другому?! А вот так. Начинай все сначала. По Конфуцию, получается, что обладание человечностью-эмпатией так преображает человека, что делает его способным выдерживать собственные (не чужие) трудные обстоятельства – бедность, стресс. И еще, что уж совсем звучит нелепо, делает его способным выдерживать радость!.. Ох... 

Но в самом деле: К. не раз подчеркивает, что жэнь обоюдонаправлена – на себя и на другого (а не только на другого). И еще, что жэнь имеет и очень жесткие стороны – твердость, дисциплину, чувство долга, а не только мягкость и доброту. Есть несколько текстов, где К. сердится, что его жэнь путают с сентиментальностью и «добренькостью»: Эти ваши деревенские «добрячки» воры, крадущие истинное жэнь! Способным к эмпатии он считает только сильного человека, подчинившего свои слабости и желания воле и долгу. Человек просто мягкий, т.е. распустившийся, давший волю своей натуре, легко превращается в свинью, и от него уже никакой человечности-эмпатии не дождешься.  

Тут открывается окно в другую тему, но я не буду туда углубляться. Когда пошляки говорят «ничто человеческое мне не чуждо», они имеют в виду всякое скотское: слабости, пороки, покорность своим желаниям и т.д. Человеческое у Конфуция (и не только) ровно противоположно – это сила, самоконтроль, воля, чувство должного, этический кодекс. Т.е. все, что отличает человека от скотины.

Слабые люди обычно очень черствы, разве вы не замечали? И только сильные способны хорошо чувствовать другого.
 

Поэтому и получается, что даже собственные трудности способен вынести только сильный и собранный жэнь-человек: человечный. Звучит странно, но это тоже важная сторона жэнь. А еще интереснее то, что человечность делает человека способным выдерживать радость! Слабые и порочные люди, жлобы и эгоисты живут уныло. Да, они любят «развлекаться», «отрываться», но это радость фальшивая, надсадная, суррогатная, истеричная, «прикрывающая». Настоящая, гармоничная радость жизни, по К., им незнакома. Они, встретя ее, долго не выдерживают, сбегают... 

Возвращаясь к тексту, легко понять его «кольцевую» симметрию. Неспособности радоваться и веселиться у того, кто не-жэнь, соответствует обретение покоя и внутреннего комфорта (и способности радоваться) – у того, кто жэнь

А неспособности выдержать житейские трудности, бедность и стресс, соответствует извлечение житейских благ, выгоды и пользы из жэнь – у того, кто обладает не только жэнь, но еще и мудростью, интеллектом. Что тоже легко понять: все выгоды и пользы зависят от отношений с людьми: относишься к ним чутко и с уважением – проблем не будет. 

Кто не жэнь,
Не способен даже какое-то время выдержать бедность/стресс,
Не способен он и долгое время выдерживать радость/веселье. 

Кто жэнь, находит покой/комфорт в жэнь;
Кто мудр, находит пользу/выгоду в жэнь. 

(Не знаю, нужно ли каждый раз оговариваться, что «мнение редакции не обязательно совпадает с мнением авторов публикаций», что я стою не в гордой позе пророка, а в скромной – ученика, и просто стараюсь понять Конфуция; это большей частью его мысли, а не мои; и что-то у него мне близко, а что-то нет. Хотя качество мысли, конечно, поразительное. И заразительное. Иначе не занимался бы им так подробно...)


Фрагмент из Ши Цзин, Книги Песен: 

人亦有言、靡哲不愚。 

Есть в народе поговорка:
«Не бывает мудрых [и при этом] не глупых» 

А дальше идет такое: 

庶人之愚、亦職維疾。
哲人之愚、亦維斯戾。
 

Глупость глупого человека    
связана с его несовершенством

(букв. «болезнью», т.е. дефектом личности, врожденным или приобретенным). 

Глупость мудрого человека    
связана с его предательством

(букв.: «извращением», «искривлением», «погнутием» своей личности, а также «восстанием» (!) против нее и разрушением в себе того, чего достиг). 

Неожиданная свежесть мысли для «народной песни». Правда, ее редактировал Конфуций. А как далеко зашла его редактура, никто не знает. Возникающее иногда сходство с его текстами может объясняться и тем, что он учился на этих песнях, и тем, что он их правил по своему разумению. 

Когда это глупость глупого, уже ничего не поделаешь: родился таким или воспитатели и «жизнь» таким сдалали – неважно; сложился глупым – живи как можешь; тут требовать или осуждать – просто негуманно. 

Когда это глупость мудрого, тот она уже окрашена этически: родился ли одаренным, выучился ли – неважно; важно, что поднялся высоко. А потом – или опустился, или продался «обстоятельствам», или еще как-то себя «погнул» и предал, – и все, нет больше мудреца. Потому что моральные компромиссы оглупляют, разрушают интеллект. 

И тут уже упреки и обвинения уместны: что же ты, свинья такая, с собой сделал? А ведь как хорошо начинал! Подавал надежды, был «многообещающим талантом». Где это все? Где этот блистательный всепобеждающий юноша, летевший вперед с развевающимися волосами? Как он мог все это извратить, продать, предать? 

Этот урок люди, как правило, выучивают слишком поздно, если вообще выучивают. Если у человека большие амбиции, связанные с его умом, он должен избегать компромиссов, как черт святой воды. Они собьют его влет, придавят к земле, опошлят, оглупят, и что хуже всего, обессмыслят все его предыдущие усилия. Не лучше ли было бы совсем не начинать?

По своему опыту могу сказать: все, что делается радикально и бескомпромиссно, приносит плоды и прогресс. Все, что делается компромиссно и «благоразумно», приносит разрушение и саморазрушение, горечь и фрустрацию...

Один человек сказал: «Отвергая джаз в целом, нужно учиться у него одной вещи: мягкости в точности». Эта мягкость в точности, т.е. сочетание очень точных намерений с элегантной «небрежностью» и естественностью их выражения, и будет темой этого поста.

Я, наконец, подобрался к тексту, который 
был мне долго непонятен: Лунь Юй, I-12. Главный термин в нем  – Ли, . Это первый текст Лунь Юй, в котором он появился, первый его «выход на публику». Поэтому важно дать ему хорошую «презентацию». Его когда-то неудачно перевели как «ритуал» или «церемонии»; теперь приходится регулярно отмывать его репутацию от переводческой клеветы.

Вот что пишет об этом Алексеев (сокращения, курсивы и номера – мои):

Это слово ли <…> вряд ли переводимо на русский и вообще европейские языки. Иероглифически оно означает: строгое служение при совершении ритуальных обрядов древности перед алтарем, на котором стояли жертвенные сосуды. <…> Это: 1) служение божеству, соединенное с набожным благоговением; 2) чинное поведение вообще в жизни, хотя бы и вдали от алтаря. 3) вежливость как в ее высшей форме людей высокой культуры, так и в обычной форме отношения между собою простых людей. <…> Переводчик старается избежать слова «церемонии», столь часто встречающегося в европеизациях китайского ли <…> Попав в русский язык вместе с другими банальными сведениями о Китае, оно приняло опереточно-юмористический, очень пошлый оттенок, от которого нужно избавляться с героическою настойчивостью. <…>

Я предлагал переводить Ли как Форма или Социальная Форма, что является не буквальным, но зато – гораздо более точным переводом. Алексеев (с которым я впервые в жизни чувствую такое совпадение взглядов на переводы) тоже ищет свой вариант перевода Ли, который выбил бы читателя из колеи «ритуала». У него нет окончательного варианта, но коренное слово найдено удачно: это чин, только не в нынешнем, а в старинном значении, как порядок, форма, уклад («чинно», «починить», «все по чину», «бесчинствовать»). В текстах он переводит Ли то как благочиние, то как правила чинного поведения; это уже не так хорошо (хотя и намного лучше, чем «ритуал»); но для стадии поиска – простительно. Чин мне нравился бы больше: коротко и емко. (Для сравнения: Переломов переводит Ли как Правила; это тоже неплохо, но все-таки не так объемно, как форма или чин.)

Но мои затруднения касались не столько понятия Ли, с которым я более-менее разобрался раньше, а понятия хэ, . Графически этот иероглиф сочетает зерно (пищу) и рот, что означает, видимо, довольство и сытость, отсутствие голода. Его словарные значения:

-      мирный, спокойный, гармоничный;
-      мягкий, добрый;
-      теплый, умеренный (и о нраве, и о температуре);
-      мириться, объединяться, связывать;
-      и (союз), с (предлог)
-      звучать согласно с..., повторять, откликаться (в музыке и не только)
-      смешивать с водой, разжижать, растворять, соединять в растворе или в порошковом виде. 

Меня когда-то сбил комментарий Переломова, который настаивал, что хэ – это старинный китайский (не только конфуцианский) политический принцип плюрализма и гармонии различных мнений, который противоположен принципу тунтоталитарного единомыслия. Думаю, что Переломов вообще-то прав, просто в данном тексте это значение неуместно. Здесь речь – о другом. О том, как важна мягкость, доброта и гармоничное взаимодействие с другими людьми  при применении жестких правил Ли, т.е. Социальной Формы (Чина). Текст вложен в уста одного из учеников Конфуция. Перевожу точно, но оставляю ключевые слова без перевода:

Ю Цзы сказал:
В практике Ли самое ценное – Хэ.
Дао древних императоров этим и прекрасно,
ему следовали как в малом, так и в великом.

Но бывает, что не получается;
знать Хэ и быть Хэ,
но при этом не следовать скрупулезно Ли, –
так, повторяю, ничего не получится. 

Т.е., говоря по-русски: при соблюдении правил Социальной Формы самое ценное – не быть солдафоном и роботом, а проявлять мягкость, доброту, человечность, естественность, гармоничное согласие с другими участниками. Но если сильно выпячивать эти качества в ущерб строгому соблюдению Формы, то тоже будет плохо. Доброта, человечность и гармоничность работают не сами по себе, а только как качества, оттеняющие точность и строгость.

Такова главная мысль по поводу Ли. Это строгие принципы и правила поведения, смягченные элегантностью, естественностью и мягкостью манер. Важны оба элемента: и твердый формальный «скелет», и мягкая человечная «плоть». Мягкость в точности.

Подобная внутренняя пульсация в одном слове противоречивых идей и делает его сильным термином. Как я не раз писал, внутренняя противоречивость – важнейший признак хорошего философского понятия, признак его интеллектуальной «породистости».

Как всякий хороший философ, Конфуций не вводит термин раз и навсегда (как это бывает с научными понятиями, простыми и однозначными), а возвращается к нему снова и снова (в следующих текстах), снует челноком между противоречивыми тезисами, пытаясь согласовать и гармонизовать их. Он кружит над понятием, как вертолет, делая заходы то с одной, то с другой стороны. Ничего удивительного: философская мысль только так и работает...

Когда я только начинал читать Лунь Юй и натыкался на тексты вроде тех, что привожу ниже, я думал – ну, обычный подхалимаж, ученики славословят учителя, защищают его от нападок (в данном случае – одного из чиновников царства Лу). Пожал плечами – пошел дальше.

Сейчас я смотрю на эти славословия иначе. Во-первых, оценки принадлежат одному Цзы Гуну: в Лунь Юй нет "похвал" учителю от других учеников, никакого хора славословий, никакого подхалимажа. Зная характер Конфуция, это легко объяснить: подхалим долго не продержался бы у него в учениках. И "славословия" Цзы Гуна находятся в конце Лунь Юй, в тех главах, которые составлены в основном из воспоминаний учеников после смерти Конфуция.

Во-вторых, по мере чтения конфуцианских текстов и комментариев (увы, очень немногих; капля в море), я и сам постепенно отдаю себе отчет в том, насколько книга Лунь Юй от них отличается – по всем параметрам: сила мысли, отточенность текста (до уровня стихов или даже музыки; это пропадает в переводах), разнообразие эмоций и интонаций, человеческая живость, почти физическое ощущение присутствия Конфуция. Разница – ошеломляющая.

Да, Мэн Цзы тоже очень хорош, и Чжу Си очень хорош, и отдельные ремарки ученика Цзы Гуна очень проницательны; все это очень хорошие, умные, талантливые, образованные люди, их читать интересно и полезно, но не более. Конфуций парит над ними, как орел над курами. Уровень его мысли и текста – буквально – несопоставимый ни с кем и ни с чем. Я вообще не припомню автора (из всего, что читал в жизни), который смог бы подняться так высоко над любыми другими, сколь угодно «гениальными» авторами.

Так что я только могу присоединиться к метафоре Цзы Гуна: великие люди – как высокие горы; Конфуций по сравнению с ними – как солнце или луна. Нет ни малейшей возможности сравнивать. И в словах Цзы Гуна о своем учителе я уже слышу не лесть и подхалимаж, а редкую проницательность и умение осознать масштаб. 

Это трудно сделать при жизни. Иногда учитель оказывается «крапленой картой», и высокие оценки оказываются преувеличенными. Бывает, что ученики уважают учителя, но истинный его масштаб начинают видеть только после смерти. В данном случае – ни то, ни другое: Конфуций – не «крапленая карта», а Цзы Гун оказался способным оценить его масштаб при жизни, вблизи. Что делает ему честь.


И меня уже не так удивляет, что китаисты, занимающиеся исследованиями конфуцианства, постепенно теряют научную отстраненность и начинают говорить о Конфуции тоном почтительных учеников. Конфуций радиоактивен: раз прикоснувшись к его мысли, заражаешься на всю жизнь.

***

Лунь Юй, XIX-22: 

Шусунь Ушу сказал: «Цзы Гун превосходит Чжунни (= одно из имен Конфуция)». <…> Цзы Гун сказал: «Возьмем к примеру стену вокруг дома. Моя стена высотой до плеча, можно заглянуть в комнаты и увидеть, что в доме ценного. Стена Учителя – в несколько саженей; если не войти в ворота и не оказаться внутри, не увидишь ни красоты внутреннего святилища предков, ни богатства множества помещений. Но войти в эти ворота могут немногие. Так что слова этого господина совершенно неверны.» 

Лунь Юй, XIX-23:

Шусунь Ушу клеветал на Чжунни. Цзы Гун сказал: «Зря старается! Невозможно оклеветать Чжунни. Достоинства других людей – это холмы и курганы, на них еще как-то можно взобраться. Чжунни – это солнце и луна; ни достичь, ни взобраться невозможно. Если какой-то человек хочет себя отсечь [? т.е. противопоставить Учителю и его учению?], как это может навредить солнцу и луне? Хорошо видно, что он просто не осознает своих способностей».

Я писал, что китайский язык чрезвычайно богат знаками и чрезвычайно беден звуками. Отсюда – невероятно высокий уровень омонимичности: один звук почти всегда соответствует разным иероглифам и может означать разное. Эта система связей иногда выглядит случайной, иногда нет.

Вот, например, только что рассмотренный иероглиф , графически «пылающее сердце», произношение xīn, словарный смысл – сердце, душа, эмоции; разум, дух, мысли; центр, сердцевина, ядро. А вот иероглиф , графически «человек слова», произношение xìn, а словарно – искренность, вера, доверие, причем направленные в обе стороны, и от человека (он доверяет), и к человеку (ему доверяют).

Связь понятий очевидна: искренность означает «говорить от сердца», «раскрывать скрытое» ( восходит к значениям скрывать и содержать, как я уже писал). Поэтому переход от синь-сердца к синь-искренности очень логичен и понятен. И характерно, что рисунки у них разные: более «внутренние» у сердца (огонь и сокрытие), и более внешние у искренности (человек и слово). То, что было внутри, вышло наружу, превратилось в человеческие слова; но их внутренняя связь с сердцем сохранилась: связь через звук синь.  

Звук один и тот же, хоть и с разной интонацией. Более высокий и напряженный тон (напряжение сокрытия и горения) у ; более низкий и падающий тон у (облегчение, расслабление, остывание, позволение внутреннему выйти наружу и облечься в слова). Разницу можно послушать здесь.

Иероглиф сердца используется в конфуцианских текстах не как строгий термин, а только ситуативно, как слово обыденного языка. Зато искренность/доверие – один из ключевых терминов, одно из нескольких важнейших понятий конфуцианства. Конфуцианство ценит реализованные, материализованные качества. Порыв, превращенный в форму, Ли. Поэтому синь-сердце не стало термином, а синь-доверие стало.


Сегодня сосредоточусь на этом интересном иероглифе; его произносят míng, мин. Список словарных значений у него такой:

-     яркий, светлый, блестящий, сияющий, светоносный;
-     свечение, яркость, сияние;
-     чистый, ясный;
-     понятный, ясный;
-     видимый, очевидный, наглядный;
-     открытый, раскрытый, развернутый;
-     следующий, будущий;
-     завтра;
-     рассвет.

Что получается? У него есть группа значений связанных со светом и зрением: яркий, сияющий, свечение; и параллельная группа понятий, связанных с пониманием: ясный, наглядный, очевидный; а также третья группа, связанная с будущим: оно не туманно, а ясно и открыто, развернуто перед взором. Т.е. это свет и зрение: и в прямом смысле, и как метафора мысли; но еще и с дополнительным бонусом: распахнутой дверью в будущее.

Иероглиф составлен, скорее всего, из солнца и луны. Если это объяснение правильное, то эволюция его к современному виду была примерно такой:


Его объясняют в словарях по-разному.

1. Смысл рисунка – рассвет; т.е. встреча луны
(еще на небе) и солнца (уже на небе). Красиво и убедительно. Отсюда – не только световые значения, но и завтра, будущее.

2. Иероглиф составлен из луны и окна , и его исходный вид был таким: (и это, действительно, был один из архаических вариантов иероглифа ). Это звучит толково. Важно, что ясность дана на фоне ночи, мрака и непонимания; но вот, благодаря луне в окне, можно что-то увидеть и понять.

3. Это глаз и луна , и полная форма иероглифа (ранняя? правильная?) - такая: . Отсюда – значение очевидности, наглядности. Это тоже хороший ракурс, хотя знак («видеть при луне»; словарное значение видеть) используется редко. И считать «испорченной» или архаичной формой – не знаю, убедительно ли.

4. Это поле и луна: поле освещено луной, и видна его разбивка на участки (отсюда смысл интеллектуальной ясности): + = 𤰾. Вариант с полем – 𤰾 – почти неупотребительный.

Для полноты картины надо добавить, что знак часто понимается как «родничок», т.е. крестообразные швы на черепном куполе, которые можно иногда видеть у младенца. Отсюда – очень популярный иероглиф со значением думать, но также тревожиться, скучать и т.д., т.е. это ум и сердце вместе: мысль, окрашенная эмоцией.

Независимо от степени убедительности, все эти образы традиционно участвуют в истолковании иероглифа , либо прямо, либо по ассоциации: солнце, луна, рассвет, глаз, размеченное поле, мысль.

Собрав эти образы в пучок, можно примерно представить себе смысловое облако : 

-     сияющая светоносная чистота (белизна и непорочность света), 
-     ясное понимание на фоне мрака непонимания (лунный свет в квадрате окна), 
-     рациональная воспринимаемость раздельных вещей мира (разметка поля), 
-     самоочевидная понятность, непосредственное восприятие (видеть глазами), 
-     открывающееся взору будущее (освещенный восходящим солнцем мир).

употребляется часто и разнообразно: и как моральная чистота, и как ясность мысли, и просто как нечто яркое (яркая луна: ).

Он мне встречался не раз, но сегодня он меня совершенно озадачил и поставил в тупик: в сдвоенном виде 明明, в первой же фразе классического конфуцианского текста Да Сюэ (великое учение). Она начинается так: Путь-дао великого учения – это 明明... Последний иероглиф – дэ, из пары дао и дэ, личный путь, личная этика, мораль, достоинство, даже личность. Иногда переводят благодать, от чего меня передергивает и выворачивает; но со специалистами не спорят...

Два варианта перевода первой фразы целиком:

Путь великого учения состоит в высветлении светлой благодати, породнении с народом и остановке на совершенном добре.

(А. Кобзев, первый решивший переводить дэ как благодать, поясняет: генетически выражение «высветление светлой благодати» (мин мин дэ) представляет собой слияние двух часто встречающихся в текстах «Шу цзина» и «Ши цзина» формул «выявление благодати» и «светлая благодать»)

What the Great Learning teaches, is to illustrate illustrious virtue; to renovate the people; and to rest in the highest excellence. (Legge)

«Породнение с народом» и «renovate the people» – из-за разных рукописных вариантов, не обращайте внимания. «Благодать» - важная тема, но она еще требует обдумывания; в другой раз. В остальном переводы одинаково точны. И самое удивительное выражение (ради которого я и пишу все это) – 明明 – звучит одинаково правильно (и одинаково неясно, несмотря на «ясность»): высветление светлого, to illustrate illustrious. Оба варианта хороши; и можно продолжить эту игру смыслами: «прояснение ясного дэ», «воссияние сияющего дэ» и т.п. Но что странно – откуда в трезвом, рациональном и скромном конфуцианском тексте такая световая мистика, такое визионерство? Загадка.

Своим медленным чтением и переводом кусочков Да Сюэ я займусь, наверное, скоро. Пока меня интересовала только пара мин-мин, 明明.

***

Кстати, остальные попавшиеся мне в сети переводы были совершенно фрическими, из-под пера искателей «восточной мудрости» и составителей «общечеловеческой библии», вроде этого больного на всю голову человека... Обычная американская история: полуграмотный хиппи-эзотерик, собирающий компендиум премудрости всего человечества в собственном «творческом» гуглепереводе. «Переводи сердцем» and take it easy. Таких сотни; особенно бывшие хиппи почему-то любят Дао дэ цзин. (Может, потому что там много про недеяние, а лентяи это обожают.) Страшные люди, токсичные, опасные для окружающих, особенно своих детей. Таких надо обходить по другой стороне улицы, не оборачиваясь, а потом свернуть за угол и плюнуть три раза через левое плечо...


Лунь Юй, II-11, с комментариями Чжу Си (1130-1200). Мой разбор был здесь. Теперь подключу к разговору почтенного конфуцианца.

***

[Текст Конфуция:]

Учитель сказал:
Согревать старое и узнавать новое, —
[Только] так можно стать учителем.


[Комментарий Чжу Си:]

Согревать — значит, искать непрерывного продолжения.
Старое — услышанное прежде.
Новое — усвоенное недавно.

Смысл в том, что учеба – это способность и постоянно практиковать старые знания [= услышанное прежде], и с каждым разом приобретать новые [= усвоенное недавно]. И тогда старое знание живет во мне и его эхо/воздействие не угасает. И тогда можно стать учителем.

Но если кто-то учится только заучивая и расспрашивая – он не приобретает для ума/сердца ничего. Его возможности познания ограниченны. Книга «Сюэ Цзи» [т.е. глава «Заметки об учебе» из канонической «Книги Ритуала»] высмеивает таких: «Этого недостаточно чтобы быть учителем».

Что согласуется с [нашей] идеей о развитии через взаимодействие [старого и нового].

***

Этот Чжу Си очень непрост. У него мысль Конфуция предстает в неожиданном свете и раскрывается во всей своей красоте и силе. Он указывает на то, что лелеять в себе старое знание и обретать новое – процессы взаимосвязанные, взаимообусловленные и друг друга поддерживающие. И если это взаимодействие выстроено правильно, то новые познания помогают усилить эффект старых знаний. «И тогда выученное живет во мне и его эхо/воздействие не угасает».

Но это действует и в обратную сторону: новые знания, помещенные в контекст старых, работают, приносят пользу, преобразуют человека. Сами по себе, вне контекста традиции, они бесполезны: «если кто-то учится только заучивая и расспрашивая – он не приобретает для ума/сердца ничего. Его возможности познания ограниченны». Старые, базовые знания дают человеку код для понимания новых. Без этого смыслового и культурного кода знания бессмысленны.

Это сильный выпад против понимания знания как информации («Волга впадает в Каспийское море») или индоктринации (учиться не читать, а читать газету "Правда"). Знание так не работает, эффект от него будет нулевой или вредоносный.

Знание работает только как поддержание и продолжение традиции.

И тут сильна первая фраза комментария Чжу Си: «согревать — значит, искать непрерывного продолжения». Традиция – это не консервация, а движение вперед. Но какое? Надо освоить базовый набор знаний (для европейцев это математика и античность, включая античную историю и филологию), а потом с помощью этого кода осваивать новое. А с помощью нового, в свою очередь, оживлять старое, «разогревать» его, как еду на огне.

Правильное образование, в отличие от «информированности», работает только так.

***

Фраза Конфуция 
wengu zhixinвэньгу чжисинь (греть старое, знать новое) – стала в китайском языке поговоркой, а в культуре – основной формулой образования. Один прекрасный сайт с коллекцией текстов, которыми я пользуюсь, называется wengu и держит wengu zhixin своим девизом. Гугль полон ссылок на блоги и просветительские сайты, где эта фраза толкуется. Это не музейная архаика, а горячая, хорошо разогретая традиция, – и, тем самым, живая иллюстрация мысли Конфуция.

Жизнеописание Лао Цзы у Сымы Цяня очень краткое, чуть больше страницы (т.7, гл.63, читать тут, в самом начале главы). О нем почти ничего не известно. Но Сыма Цянь настаивает, что это личность историческая, а не легендарная. Как европейские историки в XIX веке, так и китайские в XX прошли через период гиперкритицизма, когда почти все исторические события и личности объявлялись «легендарными». Но подобный ученый скептицизм существовал и в древности, и Сыма Цянь возражает на него: мудрец-отшельник по имени Лао-цзы несомненно существовал.

От себя добавлю: в этом не может быть никаких сомнений. Мысль книги Дао дэ цзин настолько лична и индивидуальна, настолько блистательна и парадоксальна, что никаким «коллективным творчеством» быть не может. Коллектив не бывает таким умным!

Однако, самое интересное в этом жизнеописании другое; и это уже больше похоже на легенду. Это встреча Конфуция и Лао Цзы и «стенограмма» их разговора. Привожу текст почти полностью:

Конфуций отправился в Чжоу, чтобы осведомиться о ритуале у Лао-цзы. Лао-цзы сказал: «Того, о чем вы спрашиваете, уже почти не осталось. Так от человека остается гниющий труп и [когда-то] произнесенные речи. ... Я слышал, что хороший торговец прячет подальше [свои товары], как будто [у него] ничего нет, а совершенномудрый, обладающий многими добродетелями, внешне стремится выглядеть глуповатым. Отбросьте вашу заносчивость и необузданные желания, [откажитесь] от напыщенных манер и низменных страстей – все это не принесет вам пользы. Вот и все, что я хочу вам сказать». [Конфуций] ушел [и] сказал ученикам: «Я знаю, что птица умеет летать, что рыба умеет плавать, а дикий зверь умеет бегать. Бегающих можно поймать в капкан, плавающих выловить сетью, летающих сбить стрелой. Что же касается дракона, то я не могу понять, как он, оседлав ветер и пронзая облака, устремляется к небесам. Я сегодня виделся с Лао-цзы, который подобен дракону

(По другой версии, Конфуций вернулся с этой встречи, три дня молчал, а потом сказал "В тот момент я увидел в нем Дракона". И это более реалистично: реакция в виде шока и оцепенения очень характерна для Конфуция, она описывается в нескольких случаях.)

Пассаж про дракона наводит на мысль, что это даосская легенда, прославляющая их отца-основателя. Но все это может быть и правдой, почему нет? Конфуций не был мелочным и завистливым: если он оценил силу Лао Цзы, то он вполне мог честно сказать об этом ученикам. И если это реальное событие, то оно, скорее всего, относится к раннему периоду жизни Конфуция, когда он еще искал потенциальных учителей и единомышленников. В поздние годы он от этих иллюзий избавился и просто разрабатывал свое учение.

Что особенно интересно в этом разговоре? Прямое, без экивоков и двусмысленностей, выражение авангардистской позиции Лао Цзы. Нечего возвращаться в прошлое: это гниющий труп, не более.

Конфуций же, наоборот, предпочитал постоянно возвращаться в прошлое, опираться на него, искать в нем образцы для подражания, старался реанимировать труп.

Каков итог этого спора? Опора на прошлое, на «мертвое и отжившее» породила будущее: 2500-летнюю конфуцианскую традицию, на которой стояла и, главное, выстояла китайская цивилизация: это самый успешный цивилизационный проект во всей человеческой истории, если судить по непрерывному 5000-летнему (или более) долгожительству; и он даже не думает закрываться, как и не думает и отказываться от Конфуция (хотя и не очень ему следует в гос. политике). Без Конфуция этого исторического успеха не было бы.

А Лао Цзы, с его презрительным отказом от прошлого, не создал и будущего. Это был блестящий ум, возможно, более мощный, чем у Конфуция, и возможно – самый интересный в китайской истории. Но даосская культура, порожденная им, бесплодна и эгоистична, у нее нет созидательного потенциала. Лао Цзы упрекает Конфуция в напыщенности и заносчивости (из-за пресловутого ритуала); но этот упрек несправедлив: по-настоящему высокомерна – традиция даосизма, с ее смирением паче гордости и презрением к миру и людям. Это школа духовной мастурбации и нарциссизма. Это традиция бегства от проблем, «спасения своей души» ценой отказа от всякой ответственности...

Ответ Конфуция на эту философию звучит спокойно и убедительно:

Кто желает чистоты для себя,
тот разрушает большой мир человеческих отношений.

Служение благородного человека 
идет от его чувства справедливости и долга.

А что Дао-путь его неосуществим – об этом он и сам знает. 

***

Но самое важное, что можно сказать на эту тему, – следующее. В мире философской мысли нет «окончательных» победителей и побежденных. Философия существует не как Высшая Мудрость и не как Единственно Верное Учение. Она существует как спор, как диалог оппонентов. История философии – это не история учений, а история аргументации.

Как бы несокрушимы ни были аргументы одной стороны, они не уничтожают другую «раз и навсегда», не «распускают ее по домам», не обнуляют ее усилия и не делают ее труд напрасным. Важно существование нескольких спорящих учений, образующих созвездие. Напряжение спора между ними, поиск все новых и новых аргументов – вот что движет историю мысли и историю человечества.

Поэтому любому конфуцианству всегда будет нужен свой даосизм, с одной стороны, и легизм, с другой. Всегда будут люди, которым близок тот или этот взгляд на вещи. История мысли неполна без каждого из таких (и других) учений, ибо дао мысли – это диалог, спор. Это вечное взаимное отталкивание, которое никогда не приводит к окончательному расставанию...


Мэн Цзы приводит (VII В, 37/12 ) одну из фраз Конфуция, которая частично была в Лунь Юй (я разбирал ее здесь), но в этой цитате она полнее. Среди прочего, она показывает, насколько осознанным было у Конфуция использование формул типа А и не псевдо-А. (Я писал об этом способе здесь.) В них он не сопоставляет противоположности («добро и зло»), а отсекает возможную подмену понятий: постулируя качество «А», он сразу бьет по губам потенциальным лжецам: «...но не псевдо-А».

Лунь Юй полон таких формулировок: достоинство, но не надменность; строгость, но не свирепость; твердость, но не упрямство и т.д. Не надо думать, что это такой само-очевидный метод. До него в истории мысли доходили очень немногие, и даже в китайских текстах он не является нормой. Этот метод согласуется с практической программой Конфуция – «исправлением имен». Конфуций исходил из понимания того, что он живет в век массовой подмены понятий. И с этим надо что-то делать.

Мы тоже живем в век массовой подмены понятий. И нам тоже надо с этим что-то делать. В таком масштабе она происходит не всегда; наше время (последние 100 лет) тут стоит особняком. Вероятно, век Конфуция был таким же. Поэтому для него было так важно привести голову в порядок, вернуть подмененные понятия в свои смысловые ячейки.

Вдумайтесь: Конфуций не просто «ненавидит плохое» и «любит хорошее»; его мысль сосредоточена именно на возможности подмены: «боюсь, что спутают с...» или «боюсь, что выдадут за...»

Ненавижу то, что чем-то кажется, но этим не является.
ненавижу сорняки:   боюсь, что их спутают с [хорошими] ростками;
ненавижу лицемерие:   боюсь, что его спутают со справедливостью;
ненавижу бойкость языка:   боюсь, что ее спутают с искренностью;
ненавижу песенки чжэнь:   боюсь, что их спутают с [настоящей] музыкой;
ненавижу фиолетовое:   боюсь, что его спутают с красным;
ненавижу деревенское добродушие:   боюсь, что его спутают с [настоящей] этикой-дэ.

Цзы Гун спросил: «Свойственна ли благородному человеку также и ненависть?» Учитель сказал: «Да, свойственна. 

Он ненавидит тех, кто хвалит ненавистные дела людей [= зло в людях];
он ненавидит тех, кто, находясь низко, сплетничает и клевещет на тех, кто высоко;
он ненавидит тех, кто храбр, но нарушает ритуал/социальную форму;
он ненавидит тех, кто решителен без обдумывания. 

А ты, Ци, тоже что-то ненавидишь?» Тот ответил: 

«Ненавижу тех, кто «патрулирование» чужих речей принимает за собственную мудрость;
ненавижу тех, кто отсутствие привязанностей принимает за свою храбрость;
ненавижу тех, кто обличение других принимает за свою прямоту/честность.» 

(Лунь Юй, XVII-24)

***
 

Прокомментирую эти интересные списки. 

Все «четыре ненависти» благородного человека так или иначе связаны с главной проблемой эпохи: распадом страны, княжескими амбициями, междуусобными войнами, социальными потрясениями. Все, что ведет к такому положению дел (легистский цинизм, социальная зависть, буйство храбрых и опрометчивость глупых), ненавистно для цзюнь цзы. 

Ненавидит тех, кто хвалит ненавистные дела людей. 

Т.е. не приемлет цинизм и бравирование злом. В тексте игра слов: дважды использован иероглиф зло, ненависть . Точный смысл: ненавидит тех, кто прославляет зло в людях / злые дела людей. 

Интересно, что в списке нет тех, кто творит зло, но есть те, кто его прославляет. Т.е. совершение злого проступка – это просто зло; подумаешь, какая невидаль. Но прославление зла – это зло совершенно иного масштаба, системное, стратегическое: это переворачивание шкалы ценностей, опрокидывание системы моральных координат: это зло намного страшнее и опаснее. Вспомним девиз трех ведьм из Макбета: fair is foul and foul is fair, «добро есть зло, зло есть добро». Главный принцип системного зла – это подмена понятий. Главный способ борьбы со злом – «исправление имен». 

Он ненавидит тех, кто, находясь низко, сплетничает и клевещет на тех, кто высоко. 

Т.е., не приемлет рабскую зависть и клевету: не просто сплетни и клевету, а с примесью зависти. Опять же: просто злословие – неизбежное, естественное зло: избавиться от него невозможно, но и вреда от него немного. А злословие с примесью социальной зависти – это совсем другая история: это начало распада социальных тканей, источник социальных катастроф вроде большевицкого переворота 1917 г. 

Он ненавидит тех, кто храбр, но нарушает ритуал/социальную форму.

Т.е. не приемлет необузданный нрав и разрушительные амбиции: это когда чья храбрость, выйдя из берегов служения стране, принимает криминальное направление либо превращается в тиранию, захват власти. В смутное время княжеских междуусобиц эта тема волновала Конфуция больше других: наглые аристократы рвали страну на части, объявляли себя царями и воевали друг с другом; страна была в упадке. 

Он ненавидит тех, кто решителен без обдумывания. 

Т.е. не приемлет губительную опрометчивость; или, как Хайек назвал свою книгу о советском режиме, «Пагубная самонадеянность». В мирное время это качество, может быть не удостоилось бы столь высокого рейтинга. Но в смутное время междуусобиц цена опрометчивости сильно вырастает: каждый необдуманный шаг правителя, полководца или чиновника мог обернуться падением княжества, гибелью множества солдат и нищетой для еще большего количества людей. Все это происходило перед глазами Конфуция. 

*** 

Дальше идут «три ненависти» ученика Конфуция, Цзы Гуна. Они больше сосредоточены на личной этике (и этим хорошо дополняют политические «ненависти» Конфуция). Этот человек удивительно остер умом, очень проницателен. Оцените: 

Ненавижу тех, кто «патрулирование» чужих речей принимает за собственную мудрость. 

Т.е. ненавижу «экспертов-критиков», считающих свою придирчивость к другим – проявлением собственной мудрости. Это известный эффект: полуобразованные посылают собеседников «учить матчасть», прошедшие полпути покрикивают на отстающих. В тексте использован иероглиф , который значит границу, патрулирование, и шире – движение по периферии; но он также означает удачу, счастливую случайность. Это очень свежее, нестандартное выражение – «инспектировать» слова людей, разъезжать на коне своей «мудрости» только для того, чтобы замечать недостатки в других, быть «цензором», надзирателем за тем, что говорят другие. 

В моем словаре это называется «блюститель». Есть блюстители, приглядывающие за другими; а есть ревнители, которые думают и растут сами. Надо признать: Цзы Гун – умница. Для молодого человека это очень редкая проницательность. 

Другой вариант перевода, который дает Переломов, менее вероятен, но возможен: ненавижу, тех, кто, насобирав чужих речей (по «периферии», т.е. вокруг; или по счастливой случайности), считает это собственной мудростью. Это и про «многознание уму не научает». И про торговцев винегретом из чужих мыслей под видом собственных. И еще про «цитатничество»: обклеивание блестками цитат не делает человека мудрым, а ссылка на авторитет не делает его мысль убедительнее. 

Ненавижу тех, кто отсутствие привязанностей принимает за свою храбрость. 

Тут речь идет об отсутствии либо родственных связей, либо привязки к традиции. И опять использован очень особенный, не расхожий иероглиф  . Цзы Гун старается быть снайперски-точен в выражении мысли. Иероглиф изображает ребенка и шелковые нити, означает продолжение родовой линии, внука и вообще продолжение традиции. Т.е. Цзы Гун говорит, что человек с обрубленными родовыми и традиционными связями чувствует себя очень храбрым и легким на расправу. Это то, что я писал об авангардизме: человеку, отсекающему традицию, как пьяному, море по колено. Но и воздействие его – очень поверхностно и недолго. А если это политик (речь о легисте, разумеется), то для страны он опасен и губителен: вспомним большевистских вождей, ненавидевших «проклятое прошлое» страны вместе с самой страной. 

Некоторые переводчики считают, что здесь значит смирение, скромность. Т.е. перевод: «ненавижу тех, кто отсутствие скромности принимает за смелость». Тоже хорошо. В моих словарях я этого «смирения» не вижу; но этот смысл не противоречит сказанному выше. Смирение или скромность – это осознание своей причастности к чему-то большему: роду, традиции, природе, стране, человеческому виду и его истории. Осознание контекста, в котором живешь, и осознание ответственности. Т.е. это те же «связи» и «привязанности». Отказ от них – отказ от смирения – отказ от традиции. ХХ век возвел это дикарское качество в добродетель: отказ считать себя частью чего-то большего. И многие идиоты радостно записываются в такие дикари, считают это смелостью и независимостью. Умница Цзы Гун уже видит эту подмену. Лайк!

Ненавижу тех, кто обличение/разоблачение других [другие значения иероглифа: доносы, обвинения, сплетни о других] принимает за свою прямоту/честность/правоту. 

Ну, тут я должен прямо обнять Цзы Гуна, перегнувшись через пропасть 2500 лет. Как приятно встретить такого единомышленника! На эту тему я писал много и часто, повторю тезисно:

1. Обличительство/разоблачительство не имеет ничего общего с правдоискательством, правдолюбием и говорением правды; чаще всего обличительство – это форма подачи новой лжи, чтобы ее лучше приняли: просто врать – рискованно, врать в пафосе разоблачения – безопаснее. Все манипуляторы и пропагандисты используют этот нехитрый трюк.

2. Обличитель/разоблачитель – это человек, движимый не правдой и знанием, а злобой и невежеством; у него полностью исковеркана этическая система координат. 

3. Обличительство/разоблачительство сродну доносительству (обличитель и доносчик – один и тот же человеческий тип) 

***

Таким образом, культура и мысль больше занимают мысли Цзы Лу: он ненавидит псевдо-мудрость (кража либо «инспектирование» чужих мыслей), ненавидит анти-традиционализм (храбрость от отсутствия связей и укорененности); ненавидит псевдо-правдивость (доносительство/обличительство). Эта тройка служит хорошим дополнением к политической «четверке» Конфуция; не случайно это сохранено в записях именно так, вместе.

(Прелюдия к разбору была тут)

Это очень сильный текст Конфуция, один из главных в книге. Он просто и ясно, с предельной наглядностью показывает, как работает ритуал, т.е. социальная форма, которая включает в себя и этикет, и «протокол», и принятые в обществе нормы приличия, но не только это.

Речь идет о том, что любое этическое качество нуждается в «воплощении», т.е. в обретении социальной плоти. «Душе грешно без тела, как телу без сорочки». Этическому качеству нужно иметь «и тело, и сорочку», тогда оно работает. Невозможно просто быть «хорошим», эта хорошесть должна стать социальным текстом, знаковой системой. Стихийному чувству нужна форма. 

И в тексте Конфуций показывает, как самые достойные качества, если они не материализованы в форму, т.е. в социальную конвенцию и знаковую систему, превращаются в самые отвратительные пороки. Usus вырождается в abusus. 

Уважение без Формы – угодливость;
осторожность без Формы – трусость;
смелость без Формы – преступность;
прямота без Формы – хамство. 

Я перевожу ли, ритуал, как Форма, чтобы еще раз сбить привычную (и совершенно неправильную) настройку восприятия понятия «ритуал» как дурацких ряженых «церемоний», «камланий», «процессий». Переломов переводит ли как Правила. Это лучше, чем Ритуал, но все равно недостаточно хорошо. Форма или Социальная форма – это, по-моему, самый полный и адекватный перевод иероглифа ли, .

Конфуций для описания этических качеств часто использует формулы типа А, но не псевдо-А. В этом тексте он показывает, от чего зависит, выродится ли А в псевдо-А. От ли, ритуала, социальной формы. Если ее нет, ваше достоинство превращается в порок.

Вы уважаете людей, хотите вести себя уважительно. Но делаете это наобум. Все, это уже не уважительность: она превратилась в угодливость, суетливость, унижение, утрату своего достоинства.

Вы осторожны, и это хорошо. Но вы не знаете, когда это уместно, а когда нет, какие ситуации этого требуют, а какие нет. Вы перепуганы, смущены и предпочитаете не действовать вообще: становитесь трусом. Это отвратительно.

Вы смелы, но не включаете эту смелость в социальный контекст, не обуздываете ее социальными связями и обязательствами. Все, смелостью это больше не является. Теперь вы становитесь (на выбор или все вместе:) скандалистом, хулиганом, революционером, преступником или тираном, домашним или государственным.

Вы любите искренность и прямоту, но это стихийная прямота, лишенная структуры; она не знает, когда и в каких формах проявлять себя. Все, спасибо, можете идти: теперь это не искренность и прямота, а только хамство, грубость, бестактность, неуместность.

Такова мысль Конфуция. Ее можно не принимать, но отказать ей в стройности, продуманности и системности – невозможно.

Материализм – это, конечно, тупейшее скотство, тут и обсуждать нечего. Но альтернативой ему является вовсе не религия. Религия – это тоже скотство, только в пышных костюмах и с наглым чувством правоты. И, кстати, тоже материализм, только чуточку усложненный.(Странно что этого не понимают.)

Здоровая альтернатива и материализму, и религии – это чуткость. Она предстает в трех лицах: как чуткость к человеку (эмпатия, этика), как чуткость к смыслу (понимание, логика) и как чуткость к красоте (вкус, эстетика).

Триединая чуткость восходит к триединому объекту – старой философской триаде добро-истина-красота. Единство это в религии называется «богом», у не-религиозных мыслителей – просто единством или единым. И так оно лучше, здоровее, 

Что еще интересно. Чуткость не иерархична, но она родит иерархию. Эмпатия – не иерархична, но этика – иерархична. Понимание – не иерархично, но мысль – иерархична. Чувство красоты – не иерархично, но вкус – иерархичен.

Это самое важное, что нужно понять. Тут – личностный центр человека, его внутренний «кабинет», его «диспетчерская». Ствол дерева. Отсюда можно начинать «ветвиться», расширяться. Отправляться в далекие или близкие края, не боясь потеряться: языки, культуры, науки, искусства, просто другие люди...

Я начинаю с транслитерации, чтобы было видно, возможно, самое главное в этом тексте Лао Цзы: фонетика и ритм. Это начало 63-го текста из Дао Дэ Цзин, первая его фраза. Он разбит на микрофразы: 3+3+3, 2+2, 4. Вслушайтесь:

wéi wú wéi      shì wú shì      wèi wú wèi
dà xiǎo           duō shǎo
bào yuàn yǐ dé 

為無為  事無事  味無味
     

действуй не действуя      трудись не утруждаясь       вкушай без вкуса
большое малым         многое немногим
и отвечай на зло добром

Трижды три иероглифа – три фразы, составляющие удивительную симметрию: крайние тройки звучат одинаково, но интонация звука е разная (симметричная!) и смысл другой.

wéi wú wéi | shì wú shì | wèi wú wèi

Затем идут дважды два иероглифа; их звучание – повторное: dà xiǎo | duō shǎo

Но это не просто повторение: это звуки dào – главного термина книги, который во всем 63-м тексте отсутствует; но его отсутствие заменено фонетическим намеком: принцип Дао продолжает незримо править текстом.

И наконец, завершающая фраза иероглифов, с неожиданно «христианским» тезисом (если перевод правильный): отвечай на зло добром. Другой вариант: отплачивай за зло (или ненависть) добротой (варианты переводов: совершенством, благодатью...): bào yuàn yǐ dé.

Последнее слово фразы – это второе главное понятие книги – дэ. После того как в предыдущей строке навязчиво звучало дао-дао, здесь фраза приземлилась на дэ. Отплачивать за зло/ненависть предлагается дэ. А что такое дэ, как и в случае дао, остается проблемой, которая решается только долгим кружением над всей книгой.

Нарочито а-грамматическую фразу большое малым, многое немногим толкуют и, что хуже, переводят кто как умеет: увидеть в большом малое (или наоборот), постигать большое через малое (или наоборот), достигать большого маленькими шагами (или наоборот?), идти от большого к малому (и наоборот) и много разных других глаголов, которых в оригинале нет и не будет, сколько не просите. Даже моей разницы в падежных окончаниях там нет, только большое малое многое немногое, и все.

То грамматическое подчинение, что я предложил в начале текста (действуй не действуя), признается большинством комментаторов, китайских и некитайских; но его в тексте тоже нет, там только действие – не – действие. Но таков вообще китайский язык! Перевод нельзя оставлять а-грамматическим, надо делать какой-то выбор (его и делают все китайцы, читая тексты, и не только Лао Цзы); я сделал свой выбор, наименее удалающийся от оригинала.

Толкование? Я бы сказал, что действовать, не действуя (или действовать недеянием), т.е. предоставлять всему идти своим путем, – это вполне устоявшееся понимание принципов даосизма, я не вижу причин в нем сомневаться.

Остальное выстраивается по аналогии: трудиться не трудясь (или не утруждаясь), чувствовать вкус, не чувствуя вкуса (вкушать без вкуса).

А дальше инструментальный падеж продолжает работать по инерции: большое малым, многое немногим подразумевает нейтральный глагол «осуществляй» (или «постигай»): многое через немногое, большое через малое.

И завершается этот урок деяния недеянием ответом на моральную дилемму – как реагировать на зло, причиненное тебе? Ответ: отвечай на зло добром. Либо (если дэ не значит добро, а что-то нейтральное): отвечай на зло своим дэ, выставляй свою этику, свой личный путь, свой кодексщитом от всякого зла. Он тебя и защитит...

Это не совсем христианское «любите своих врагов», о любви тут все-таки нет речи. Но – слово не воробей, сказано «отвечай на зло добром», и это было услышано, реакция была очень живой. Конфуций в одном из своих текстов эмоционально полемизирует именно с этой фразой Лао Цзы. Об этом – в одном из следующих текстов.


Неплохая формула учебы от Цзы Ся, ученика Конфуция (XIX-5):

[Каждый] день узнавать то, чего еще не [узнал],
[Каждый] месяц освежать в памяти то, чем уже овладел, –   
[Об этом] можно сказать: любит учиться [или: хорошая учеба], и все! 

Одна из главных проблем учебы – в дисбалансе: либо нет постоянного движения вперед, а есть зацикливание на упражнениях в пройденном; либо нет закрепления пройденного, а есть слишком много новых знаний, которые потом выветриваются. Всякая учебная программа – это выстраивание баланса между освоением и усвоением; между движением вперед, к новому, и движением назад, к укреплению полученного знания. Особенно трудно это сделать, если учишься сам. 

Ритмизация учебы внешними правилами типа «ни дня без строчки» тут помогает. И, кстати, формула Цзы Ся выглядит вполне реалистичной, выполнимой. Каждый день делать хоть маленький шаг вперед; каждый месяц заниматься проверкой и закреплением пройденного. 

(Мне, например, помогает почти ежедневное выписывание своей конфуцианской учебы в этот блог: нахожу текст, разбираюсь с иероглифами, смотрю, как переводят и комментируют профессионалы, делаю свою попытку осмысления и свой вариант перевода. Заметил, что голова в целом стала работать лучше; даже своя работа, далекая от иероглифов, идет бойчее, приятнее. Горячо рекомендую всем, кто учится, думает, сочиняет, whatever, подобную ритмизацию: «ни дня без поста». Работает как мощный ускоритель мысли.)

Остается добавить, что выражение 好學 hào xué (возможно, взятое из этого текста) стало устойчивым обозначением жажды знаний, страстного ученика, энтузиаста-эрудита.

日知其所亡月無忘其所能可謂好學也已矣。


Что хуже – невежество или неразборчивое многознание? Очевидным образом – второе: «дурак, съешь всех собак!» Невежество – это однозначно плохо; но невежда еще имеет какой-то шанс на вразумление, а человек-саранча, пережевывающий «науку и культуру» безразличными челюстями, – неисправим, безнадежен.

Бессвязное многознание не только уму не научает, оно этот ум убивает. Сначала дезориентирует, потом превращает в кривляющегося беса, потом окончательно гасит в нем всякий проблеск света. Многознание – это холопская пародия на образование; это сложный механизм познания, по ошибке попавший в руки низкого человека, сяо жэнь.

Знание многих вещей имеет смысл только если оно организовано вокруг Единого, если оно помогает структурировать главный личностный выбор относительно триады истины, добра и красоты. Ум циничный, равнодушный или, простигосподи, «ищущий» (вспомним: я не ищу; я нахожу) утонет в многознании, а ум иерархический выстроит красивое и разумное здание.

Если, например, Конфуций добрался до центрального понятия человечности как эмпатии, чуткости, чувства Другого, все остальные его познания легко сортируются (ненужное – в корзину), структурируются и складываются в ясное и логичное целое. Над строительством этого здания дружно работают логика (и вообще знание о мире), этика (включая политику) и эстетика (включая создание эстетически прекрасных текстов).

Впрочем, и сам Конфуций имеет что сказать на эту тему. Лунь Юй XV-3 (опускаю фразы типа «Учитель сказал»):

– Си, ты принимаешь меня за того, кто познает и помнит многое?
– Да. Разве не так?
– Не так. Я «нанизываю» все на одно [= Единое].

 

賜也女以予為多學而識之者與

非與

非也予一以貫之。

 

Относиться к добру будто не можешь достичь его;
относиться к злу будто обжигаешься кипятком, –
я встречал таких людей, я слышал такие речи. 

Жить в уединении чтобы «постичь свою волю»;
«упражняться в добродетели», чтобы «обрести свой Путь-Дао», –
я слышал такие речи, но не встречал таких людей. 

(XVI-10)

Выполнимая и невыполнимая программа. От того, какая выбрана, зависит, добьется ли чего-то человек или свихнется от своих дурных фантазий. Взберется на гору или сорвется в пропасть.

Путь этики, различения добра и зла – вполне реалистичен, никакого мумбо-юмбо, все трезво и практично. Путь «восточного мудреца» – удалиться от мира и там «упражняться в добродетелях», «постигать и оттачивать свою волю», «обретать свой Дао» – это годится разве что для брошюрок из эзотерической лавочки. 

__________________________________

見善如不及見不善如探湯。

吾見其人矣吾聞其語矣。

隱居以求其志行義以達其道。

吾聞其語矣未見其人也。

Еще один шедевр мысли и стиля от Конфуция (Лунь Юй, VI-20). Точный его перевод звучит так:

Тот, кто знает,     не сравним    с тем, кто любит;
Тот, кто любит,    не сравним    с тем, кто радуется (наслаждается). 

Фонетическая игра – как в смешной скороговорке: 

жи-жи-же бу-ру хао-жи-же,
хао-жи-же бу-ру ле-жи-же. 

Итак, Конфуций рисует восходящую иерархию качества: знание – любовь – радость.

Блистательным образом, в оригинале отсутствует предмет знания, любви и радости. Но переводчиков это не смущает, и они наперебой вставляют в текст свои домыслы: Легг – «правду», иезуиты – «добродетель», Переломов – «учебу», (впрочем, на всякий случай добавляет «в любом деле»):

[В учебе и любом деле] знающих не сравнить с теми, кто любит это, а любящих не сравнить с теми, кто испытывает радость от этого.

Ян Хиншун вставляет загадочное «что-либо», и получается какая-то насмешка: «поди туда-не-знаю-куда; принеси то-не-знаю-что».

Знающие что-либо уступают тем, кто любит что-либо;
любящие что-либо уступают тем, кто наслаждается чем-либо. 

Но в оригинале ничего этого нет: у Конфуция – просто восходящая иерархия: тот, кто знает – тот, кто любит – тот, кто радуется (перевести это как наслаждается тоже можно). Что знает, что любит и чему радуется (чем наслаждается) – демонстративно опущено.

Так скажите мне, господа переводчики, какого дьявола вы это игнорируете и вставляете в прекрасный текст, на подчеркнуто вакантное место свои убогие домыслы?! 

Конфуций только сказал, что знающие уступает любящим, а любящие – тем, радуется. (Причем для радости использован тот же иероглиф, что и для музыки: ) Все! Этот текст написан предельно широко и открыто. Тот, кто знает свое дело, не сравним с тем, кто любит свое дело. Тот, кто любит свое дело, не сравним с тем, кто испытывает радость, наслаждается своим делом. Каким – не сказано. В эту формулу можно подставлять этику, образование, онтологию, теологию, военное дело, кулинарию, что угодно, и она будет работать. В этом ее сила. Зачем сужать и конкретизировать, болваны вы этакие?! 

知之者  不如  好之者
好之者  不如  樂之者。

吾嘗終日不食  終夜不寢

以思,  無益!   不如學也 

Я пытался весь день не есть, всю ночь не ложиться, а только думать. Никакого толку! Совсем другое дело – учиться...   (XV-31)

Конфуций во всем блеске своей иронии. Он пародирует «восточных мудрецов» (в Лунь Юй про них много смешных текстов), которые удаляются от мира, отвергают человеческое общество, учебу, знания, обязательства перед другими людьми. Они отшельничают, постятся, разглядывают свой пупок, «медитируют» и получают свою мудрость прямо по эмэйлу от бога или через USB-кабель, подключенный к небу.

Трезвый и здравомысленный Конфуций считает все это фейком и пародией на мудрость. Он предпочитает учиться. В чем я с ним согласен совершенно: учеба – это и есть единственная форма, в которой мысль существует. Люди не «думают», вперив бессмысленный взгляд в одну точку; они думают только когда учатся. Мысль, не получающая постоянного питания в виде учебы, умирает с голоду. Или задыхается, как рыба без воды. Я уже переводил фразу «Учиться, не думая – занятие напрасное; думать, не учась – занятие опасное». Позитивный вариант этого тезиса был бы – надо учиться думая и думать учась.

Дао Дэ Цзин, 18. 

Этот текст – не о падении нравов. Он не житейский, не политический, не моралистский. Он – онтологический и логический. О том, что любое хорошее качество (человечность, справедливость, забота, доброта, верность) не первично, а вторично. Оно появляется при расщеплении перво-единства на противоположности, в том числе – на добро и зло. И еще о том, что подъем одного качества сопровождается подъемом противоположного: например, мудрость – лживость (говорение истины – говорение лжи).

А изначальное единство – оно первично логически и онтологически, но не житейски, не исторически. Считать, что «раньше было лучше», ибо царило Дао, а теперь стало плохо, ибо Дао распалось на добро и зло, конечно, глупо; и в тексте этого нет. Но переводчики находят. (Совершенно как гопники: «А если найду?»)

Мой перевод:

Распадается великое Дао – появляется человечность и справедливость;
Растет знание и мудрость – появляется много лжи.
Распадается гармония в семье – появляется сыновняя почтительность и доброта;
Начинается в государстве разлад – появляются верные сановники.

 

大道廢有仁義

智慧出有大偽

六親不和有孝慈

國家昏亂有忠臣。

Я много раз привычно повторял, что это было отличительное качество европейской мысли. Сейчас я уже в этом не уверен. 

Уже не первый раз я встречаю китайские фразы типа «благородный человек думает о справедливости, ничтожный – о выгоде». Надо видимо, принять как данность: всякая развитая мысль быстро приходит к идее несовместимости последовательной мысли и выгоды, логики и прагматики, морали и прибыли. 

И вот опять: в Книге Ритуала в главе об образовании, в качестве базовых для мышления и образования дается 4 тезиса, и первые три из них - кредо антипрагматизма (гл. 18, текст 17):

Великая Мораль-дэ – не имеет служебного применения;
Великий Путь-дао – не используется как инструмент;
Великое Доверие-синь – не имеет договорного характера;
Великая Своевременность-ши [или: уместностьвозможность] – не всеобща [или: не имеет коллективного характера.; т.е. каждый действует самостоятельно и в свое время]

Обдумай эти четыре принципа – и можешь приступать к учебе.

大德不官
大道不器
大信不約
大時不齊。

察於此四者
可以有志於學矣。

Единомышленники нужны слабым и неуверенным для регулярного подтверждения своей «правоты». Им не знакома личная правда (честно заработанная учебой и умственным трудом), зато знакома стайная правота (не требующая ни первого, ни второго). Наличие единомышленников – это, в лучшем случае, такая умственная виагра, дающая фаллическое чувство уверенности в себе; а в худшем – алкоголь, подменяющий уверенность в себе отупением и безразличием. Человек, окруживший себя стаей единомышленников, не растет, не учится, ему лень и страшно: а вдруг, чего доброго, убеждения изменятся? а как это воспримет стая?..

Иномышленники интереснее: они заставляют перепроверять себя: «Может, я что-то важное упустил? Может, я застрял в привычной колее? Может, я вообще был неправ?» Тут слабому становится некомфортно, он бежит обратно в стаю, к гарантированной «правоте». А умеющему думать становится по-настоящему интересно...

Тут был бы уместен афоризм, вроде благородный человек ищет правду и живет гармонии с иномышленниками; ничтожный человек ищет правоту и может жить только в окружении единомышленников. Но этот сад уже тщательно возделан Конфуцием, у него много вариаций на эту мысль: и то, что цзюнь цзы сочувствует, но не соперничает, поэтому он социальный, но не партийный; и то, что он предпочитает гармонию разномыслия    hé насильственному единомыслию    tóng., и много других граней и разворотов этой мысли.

Приходится укрыться в тени гения. Блесну золотым зубом своей мудростью как-нибудь в другой раз...

(К предыдущему.) Фрагмент прекрасной статьи Д.В. Конончука «О происхождении и смысле конфуцианской категории жэнь». (Я на нее уже давал ссылки, но не грех и перечитать, даже читавшим.)

 ... 

«Я – это Другой», – гласит один из наиболее громких в современной философии лозунгов, поднятый на щит Жаком Лаканом. За восемнадцать столетий до Лакана позднеханьский учёный Чжэн Сюань (127-200), комментируя выражение Конфуция из «Чжун юна» 仁者人也 жэнь-чжэ жэнь е  «Человек есть тот, кто человечен», выразил его смысл в прекрасной ёмкой фразе: «Человек есть тот, кто испытывает чувство взаимной близости с другим» (相人偶 сян жэнь оу). Знак  оу, состоящий из двух антропоморфных графем  жэнь и  юй <...> позже получил вполне читаемое в нем значение «подходящая кому-либо пара», «другой я». Пафос экзистирования в другом стал одной из ведущих тем высокой конфуцианской философии, и выражен он оказался в понятии   жэнь, концептуализация которого является, возможно, крупнейшей философской заслугой самого Конфуция. 

В свое время патриарх истории китайской философии Фэн Юлань, впервые усмотрел и выделил в   жэнь два достаточно близких, но всё же несводимых друг к другу значения. Анализируя   жэнь у Конфуция, он, в частности, пишет: «Человечным (仁者 жэнь-чжэ) является тот человек, чья природа непредумышленно являет (流露 лю-лу) истинную жизнь в полном соответствии с ритуалом ( ли), а также тот человек, который имеет сердце, способное вжиться в другого человека (同情心 тун цин синь) и поставить себя на место этого другого (推己及人 туй цзи цзи жэнь)». Оба этих выражения носят в китайском языке характер фразеологизмов. 

Собственно, всё наше исследование категории   жэнь подтверждает глубокую философскую правоту Фэн Юланя. Коротко повторим основные выводы нашего исследования. Категория   жэнь выражает феномен экзистенциального характера, состоящий в особой априорной экстравертности значительного масштаба и силы, имеющей следствие в виде глубокой эмпатии по отношению к окружающим людям. По-русски это может быть передано в первую очередь как чуткость и внимательность к людям, как их феноменологическая близость, как участие в них.  жэнь подразумевает глубокое понимание мотивов и чувств другого человека.

Феномен человечности следует отличать от этико-психологических характеристик, например, от доброты. Данные выводы подтверждаются не только текстами памятников древнекитайской философии, но и первой известной формой написания иероглифа   жэнь上身下心»).


Подобная интерпретация позволяет системно объяснить как генезис этики Конфуция, так и тенденции её дальнейшего развития в философии конфуцианства. Мы можем утверждать, что она является ключом к пониманию этики всего раннего конфуцианства. Так понимаемая человечность была тем даром, которым обладал сам Конфуций и который, став предметом его саморефлексии, оказался зафиксирован основоположником китайской философии в категории
   жэнь.


Вот вам ребус: 71-й афоризм из Книги о Дао и Дэ. В прошлом посте я думал над его первым пассажем. Здесь текст целиком.

   知知

夫唯病病    

聖人

病病    

Буквальный перевод звучит очень красиво, но совершенно бредово.

Знать - не-знать - высшее;     не-знать - знать - больной.
Только - тот, кто - больной - больной,    поэтому - он - не - больной.

Мудрый - человек - не - больной.
Так как - он - больной - больной,    поэтому - он - не - больной. 

Этого перевода достаточно для начала. Если у вас были иллюзии, что в оригинале плавный, красивый текст, полный тягучей, как мед, «восточной мудрости», то самое время от них избавиться. Это – жесткая и угловатая таблица иероглифов, смысловая матрица. Что-то вроде кубизма в поэзии. Или это план лекции; или это зашифрованное изложение, защищенное от плагиаторов и посторонних; или просто памятка, «четки», перебирая которые, ученик вспоминает объяснения учителя.

Вдумайтесь: переводчики с китайского видят вот такую малоосмысленную картину. И с ней работают. Прибавьте к этому многозначность иероглифов; и вы больше не будете удивляться, что переводы древних текстов так разнятся.

Слово  можно перевести не только как больной, но и как недостаток, дефект, ошибка. Или, с большой вероятностью, ошибаться. Поэтому самая понятная, третья строчка читается либо – мудрый человек не больной, либо – мудрый человек не ошибается.  Но основной смысл – болезнь, ничего не поделаешь. Другие иероглифы тоже имеют разные значения; но это сейчас неважно.

Важно, что больной повторяется 7 раз (7 в тексте из 28 иероглифов – это четверть!). И самые трудные для понимания – как раз строки с наибольшим количеством повторений (подобная трудность была при работе с первой строкой, где знать появляется 4 раза на 8 иероглифов). Особенно где иероглиф повторяется подряд: больной больной, а потом объясняется, что именно поэтому он и не больной!

Только - тот, кто - больной - больной,    поэтому - он - не - больной...

Тут явно пропущена логическая связка; и в этом месте начинается шабаш переводчиков. Не буду приводить все их варианты. Ян Шинхун предложил вставку [считает себя]:

Кто, будучи больным, считает себя больным, тот не является больным.
Совершенномудрый не болен.
Будучи больным, он считает себя больным, поэтому он не болен. 

Мне это не кажется очень удачным решением: если я осознаю свою болезнь, это еще не делает меня здоровым, хотя дает больше шансов на выздоровление. Но если заменить болезнь на ошибку и сделать остальное чуть более строгим, тогда смысл улучшается: 

Тот, кто ошибается и [думает, что он] ошибается, он тем самым – не ошибается.
Мудрый человек не ошибается.
Так как он ошибается и [думает, что он] ошибается, он тем самым – не ошибается. 

Использовав эту единственную приходящую (мне) в голову конъектуру [думает, что он], я подумал, что, может быть, она является ключом ко всему тексту. И ровно такую же надо сделать в первой строке. 

[Тот, кто] знает и [думает, что он] не знает, – наивысший.
[Тот, кто] не знает и  [думает, что он] знает, – ошибается (больной).
Тот, кто ошибается и [думает, что он] ошибается; тем самым – не ошибается.
Мудрый человек не ошибается.
Он ошибается и [думает, что он] ошибается; тем самым – не ошибается. 

Но это мое толкование, в котором я и сам не уверен. А Лао Цзы над ним посмеивается: 

Знать не знать высшее; не знать знать больной.
Только тот, кто больной больной, поэтому он не больной.
Мудрый человек не больной.
Так как он больной больной, поэтому он не больной.

Когда Гераклит пишет «Бог: день-ночь, зима-лето, нужда-избыток...» он намеренно не прибавляет к словам никаких союзов («день и ночь, зима и лето...») или поясняющих слов («все противоположности, таков смысл...» вставил в текст свое простодушное пояснение автор-компилятор, в чьей цитате сохранился этот афоризм). Гераклит нарочно сталкивает в тексте противоположности, и высекаемую при этом искру короткого замыкания называет Богом. Это такой иконический стиль: текст делается не грамматически ясным, а философски наглядным. И только очень темные люди могли дать Гераклиту прозвище «Темный»; его текст – сияющий, ослепительно ясный.

Таким же иконическим стилем пользуется и Лао Цзы. Его «темнота» сродни гераклитовой – принадлежит не автору, а только читателям. На самом деле, его ясность, помноженная на наглядность китайской иероглифики, великолепна, полна света и смысла, и только очень диким людям может казаться темнотой. Поэтому все «поясняющие переводы» (а другие мне не попадались) написаны людьми философски темными, не понимающими, что это – текст-матрица, текст-хим.формула, текст-структура. Растворять эти кристаллы в воде переводческой болтовни – преступление.

Вот начало одного из афоризмов (№ 71):

 

知知   

Его пословный перевод:
знатьнезнать – высшее;
незнатьзнать – болезнь. 

Мне кажется, подобные тексты надо так и переводить. Текст намеренно лишен грамматической ясности, но при этом нагляден и кристаллически строг по структуре. Пусть таким же будет и перевод. Все «объясняющие» переводы будут сужением горизонта мысли, комментарием, отражающим скудную меру понимания переводчика. 

Вот самый распространенный русский перевод (Ян Шинхун): «Кто, имея знания, делает вид, что не знает, тот выше всех. Кто, не имея знаний, делает вид, что знает, тот болен.» Это делает вид не только 100% выдумка переводчика, но еще и плохая выдумка: мудрец прикидывается дурачком, «валяет ваньку» ну  и картина! 

Вот самый распространенный английский перевод (James Legge): To know and yet (think) we do not know is the highest (attainment); not to know (and yet think) we do know is a disease. Это and yet think, конечно, тоже выдумка, вы же видели текст, там этого нет. Но Легг, по крайней мере, ставит ее в скобки, и на том спасибо. Но все-таки и его перевод сужает горизонт и рационализирует фразу, низводя ее до примитивного академического жеманства: дескать, надо скромно принижать уровень своих знаний. 

Мне кажется, что не надо путать задачу перевода с задачий комментариев и лекций по истории философии. Текст – такой и никакой другой: 

знать – не – знать – высшее;
не – знать – знать – болезнь. 

Так его и надо переводить. Все пояснения можно делать потом, в попытках понять. Возможно, это вариации на тезис Сократа: «знаю, что не знаю»: знать, что не знаешь – высшая (мудрость); не знать, что знаешь, - безумие, болезнь. Возможно, это то, о чем говорит Легг (но я сильно сомневаюсь; это глупость какая-то): знать, но думать, что не знаешь...

Возможно, это можно прочесть иначе: Знание – это когда ты воздерживаешься от знания Высшего (Дао). А Незнание – это когда ты изучаешь ошибочные, больные, «неправильные мнения». (Конфуций тоже избегал разговоров о сверхъестественном и тоже предостерегал от споров с чуждыми концепциями. А Гераклит говорил, что культ «собственного мнения» подобен падучей болезни.) Болезнь – не единственный перевод: это также неудача, ошибка (хотя болезнь – первый, прямой смысл).
 

А может быть, тут столкновение противоположностей, как день-ночь у Гераклита, но порядок столкновения важен: когда знание сталкивается с незнанием (= незнание увидено глазами знания), оно знает, что с ним делать, из этого родится высшая (мудрость); когда незнание сталкивается со знанием, оно не умеет с ним обойтись правильно, коллапсирует, «заболевает». И для высшей мудрости, и для больного ума требуется два элемента: незнание и знание. Все дело в том, «кто на ком сидит». 

Но это все мои игры. Их можно продолжать долго: они будут подобны вертолетному кружению над оригиналом («герменевтическое кружение»). Важно только, чтобы они не выходили за рамки матрицы, созданной Лао Цзы и не выдавали себя за «точный перевод» оригинала. Оригинал намеренно антиграмматичен: это важнейшая часть его стиля и смысла. Игнорируя ее, переводя обычным стилем учебников по истории философии, понять Лао Цзы невозможно. Он сказал только это и ничего больше: 

знать – не – знать – высшее;
не – знать – знать – болезнь.

Хор переводчиков Конфуция, поющий вразнобой, – дело обычное. Вот один из колоритных примеров (Лунь Юй 2-16).

Переломов: 
Нападать за инакомыслие — губительно. 

Кривцов: Изучение неправильных взглядов вредно. 

Переломов – человек эпохи перестройки, он за плюрализм. А Кривцов – эпохи застоя, он за партийное единомыслие. Переводы ровно противоположные! И это не вина переводчиков: текст темный, и ключевой иероглиф переводится «нападать» и «изучать». Англоязычные коллеги только добавляют в хор какофонию. 

Lau поет о неправильном подходе к проблеме:

To attack a task from the wrong end can do nothing but harm. 

Eno – о необходимости работать в команде, а не уединяться на далеком берегу:

One who sets to work on a different strand does damage. (И поясняет: A vague but much cited passage that seems to give teamwork priority over individual initiative.) 

Иезуиты, как и Кривцов, грудью встали на защиту Учения от ересей:

Everyone who pays attention to dogmas foreign and contrary to the teaching of the saints, and who blindly teaches them to others, this kind of innovator will easily harm himself and harm the country. 

Legge – почти о том же: чужие доктрины вредны! Indeed!

The study of strange doctrines is injurious indeed!

И один только один Lyall предостерегает от ненужного препирательства с чудаками («и не оспоривай глупца»):

To fight strange doctrines does harm. 

И этот перевод мне кажется самым верным. И по иероглифам, и по контексту книги. Ни плюрализм образца нашего времени, ни строгое партийное единомыслие не свойственны конфуцианству. Хотя уважение к чужому мнению им все-таки ближе. Переводы, толкующие о командной работе или изучении темы не с того конца (что уж совсем банальность) – вольные, натянутые. 

А вот мысль, сверкающая в переводе Лайэла, – вполне в духе Конфуция. Он не предает чужие учения анафеме и не запрещает их изучать; это не в его характере. Он просто предлагает не спорить. Споры ведут или к ссорам, или к радикализации своей позиции, или к заигрыванию со злом (если это концепция циничная или злая), или просто к ненужной трате времени. Не спорьте с чужими доктринами, учитесь и думайте, развивайте свои мысли. Истина рождается не в спорах, а в размышлениях.

Будущее и самое дальнее пусть будет причиною твоего сегодня: в своем друге ты должен любить сверхчеловека как свою причину... Братья мои, не любовь к ближнему советую я вам – я советую вам любовь к дальнему. Так говорил Заратустра. 

Сразу хочу предостеречь от восприятия последующего текста в том смысле, что «Ницше и Конфуций говорят одно и то же». Нет. Это философы настолько разные, насколько возможно, и по человеческим качествам, и по качеству мысли: зрелый, «взрослый», полный любви и ответственности, безупречно логичный и ясный Конфуций – и неумный, злой и трусливый подросток, «разоблачитель лжи отцов», наперсточник, жульничающий в логике и подменяющий понятия, Ницше. 

Единственное достоинство Ницше – острое чутье на болевые точки мысли. Найдя их, он бьет по ним с искушенностью уличного хулигана; и из болевых точек они превращаются в больные почки, и после этого никто уже не хочет эти темы обсуждать всерьез. 

Его разоблачения «любви к ближнему» смешны, вульгарны и интеллектуально несостоятельны. А то, что он вытащил на свет тему ближнего/дальнего или близкого/далекого как заслуживающую обсуждения, делает честь его философскому чутью. Но не успел читатель воздать ему эту честь, как он напился и все испортил своей злой трескотней. Совершенно как герой фильма «Собачье сердце», который устроил университетским профессорам балалаечный концерт с плясками вприсядку. 

Зачем тогда я пустил сюда этого неприятного типа? Затем, чтобы он помог мне выбить из привычной колеи восприятие одного текста Конфуция. Оно слишком упрощенное и де-философизированное. Вопреки мнению комментаторов, Конфуций вовсе не повторяет известную китайскую поговорку (зачем ему это делать? и зачем ученикам записывать это в канон своей школы? и почему только эту?), а использует ее как трамплин для подъема к своей мысли; как старые мехи для нового вина. 

А переводчики и комментаторы возвращают мысль к первоисточнику, стаскивают ее вниз (не высовывайся!), приравнивают ее к поговорке. 

Это обычная история при переводе философских текстов, когда за это берется филолог: его обученность не всегда включает философский тренинг, к онтологическим рассуждениям он глух, он этого этажа просто не замечает и снижает текст до «афоризмов житейской мудрости». С греческой философией это происходит ничуть не реже, чем с китайской. 

Вот типичный образец такого снижения, наш сегодняшний фрагмент в переводе Переломова: Не задумываясь о том, что ждет в будущем, человек обрекает себя на скорые неудачи. (Глубокая мысль! «Учитель сказал: надо быть предусмотрительным!» А мы и не знали!) 

Что меня неприятно удивило – даже такие тренированные люди, как иезуиты (1687), играют тут на снижение и переводят фразу Конфуция как банальную поговорку, сопровождая ее фольклорным пояснением: 

Тот, кто не предвидит проблемы и трудности издалека, непременно встретится с горем. Китайцы объясняют эти слова Философа поговоркой: «если ты не предвидишь то, что от тебя за тысячу миль, несчастье уже под твоим столом и твоей кроватью». 

Leonard ALyall переводит стихами, чтобы сделать похоже и на Конфуция (там 4+4 иероглифа; тут 4-стопный ямб), и на фольклор. По смыслу это самый точный из всех переводов; но звучит он как плохие стихи из воспитательной брошюрки о том, что надо мыть руки и слушаться маму: 

Without thought for far off things, 
there shall be trouble near at hand.
 

Поговорки про то, какой бедой оборачивается недальновидность, существуют, наверное, во всех языках. Или басни («Стрекоза и Муравей».) Их сухая выжимка: «Думай о будущем, иначе будет плохо.» Они столь же вездесущи, сколь и банальны. И фраза Конфуция уже заняла свое место в списке подобных премудростей: китайский словарь при наведении курсора на фразу выдает перевод не по иероглифу, как обычно, а всей фразы целиком.


Может быть, так оно и должно быть. Но я не верю. Судя по контексту книги, тут должно быть что-то другое, не столь тривиальное. Конфуций никогда, никогда не опускается до алкогольного глубокомыслия в духе «жизнь прожить – не поле перейти», «тише едешь – дальше будешь», «хлеб – всему голова» и т.д. Его мысль всегда остра, как бритва, всегда свежа и системна. Он – компиллятор, но не обывательских банальностей, а опыта классической культуры; это, все-таки, разные вещи. Так что – нет: он не наполнял свои уроки «народной мудростью»; и ученики не записывали за ним эту чушь на бамбуковых дощечках. 

Давайте вслушаемся в оригинал (Лунь Юй, XV-12), не дадим поговорочной традиции себя запугать. 

人無      必有 

Пословный перевод:

Люди - не - далекое - обдумывать/беспокоиться
Непременно - иметь - близкое - горевать/скорбеть

Первые два иероглифа в каждой четверке – простые, «технические»: люди - не... и непременно - иметь... На них, скорее всего, не будет нужды сосредотачиваться. 

Самые важные и интересные – последние два в каждой четверке:   и  .   

Сначала рассмотрю самые последние:  и . Оба содержат элемент   «кровоточащее сердце», который значит чувство, мысль, ум, душа; оба содержат идею думать, хотя и выраженную немного по-разному:   и . 

  обдумывать, беспокоиться, переживать  =  узор на шерсти тигра +  думать, размышлять, желать, скучать, тосковать... Мысль искажена страхом тигра. Другое объяснение:  сердце +  тонуть; т.е. быть эмоционально погруженным в детальное размышление, напряженно и подробно обдумывать что-либо. 

 – это не просто мысль, а эмоционально окрашенная мысль. Шерсть тигра (знак опасности) сужает круг эмоций до тревоги, беспокойства и страха. Поэтому переводить этот иероглиф глаголом думать - недостаточно. Нужно что-нибудь погорячее, вроде беспокоиться. Т.е. – и быть вовлеченным эмоционально, и обдумывать рационально. 

Второй иероглиф имеет более сильную эмоциональную окраску:  печалиться, скорбеть, тосковать. Он составлен из 𢝊 + . Элемент 𢝊 составлен из головы +  сердца, либо из  луны +  сердца. Либо «конфликт ума и чувства», либо «ночные чувства»: печаль, меланхолия, тоску. Нижний иероглиф – или , или , или следы, или волочить по земле, или медленно двигаться. 

Состав и происхождение объясняются по-разному; но смысловое ядро сомнений не вызывает: печальные мысли, которые делают человека беспокойным, мечущимся, «тащат» его в омут, оставляют на нем глубокие следы. 

Теперь – дальнее и близкое,   и  . Надо сразу сказать, что эти слова не имеют специально временнóго значения; ничто – ни в словарных значениях, ни в этимологии не говорит о будущем (которое якобы надо предусмотреть). Это чисто пространственные понятия, они оба основаны на элементе   ходить. 

 – это ходить +   наматывать что-то длинное и шелковое  на веретено , или просто наматывать, или просто длинное ( = длинная старинная одежда). 

Т.е. идея дальности и расстояния - это длинный объект (шелковая нить, ткань, одежда), для компактности свернутый или смотанный; и еще это идея ходьбы. Полный список значений    – далекий, удаленный, глубокий, не-интимный, не-родной, не-близкий эмоционально. 

 – это ходить +  топор, отрубать, острый, проницательный. Тут царит идея отсечения. Длинное стало коротким, усеченным. Но благодаря близости появилась идея остроты зрения, проницательности, интимности. Полный список значений    – близкий, интимный, родной, приближаться, подходить, приблизительно.
_________________ 

Итак. В каком смысле можно противопоставить далекое и близкое? И в каком смысле можно рекомендовать человеку беспокоиться о далеком, чтобы не скорбеть о близком? 

1. В том смысле, в каком употребляет поговорка: думай о далеком будущем, планируй и будь предусмотрителен, и не будешь плакать в близком будущем. Самый банальный смысл. 

2. В смысле «уроков истории»: изучай то, что далеко в прошлом, и не будешь страдать от того, что происходит в близкой к тебе реальности. Совершенно конфуцианский подход! Все, что происходило вокруг них, конфуцианцы неизменно поверяли стариной, сравнивали с примерами из прошлого, за что вызывали иногда крайнее раздражение правящей партии (при Шихуанди). 

3. В смысле причастности к жизни страны, интереса к государственным делам, по другой поговорке: «если ты не занимаешься политикой, политика займется тобой». Она далека от жизни большинства людей, но если нее самоустраниться, это может ударить и по тому, что рядом, близко: семья, бизнес, карьера. 

4. Образование: знания, чтение, письменность, этикет, ритуал, музыка. Они сами по себе непрактичны, далеки от жизни, из них «рубашку не сошьешь», но они, меняют человека, а значит, и его мир, ближний круг. А в китайской системе экзаменов еще и дают большие возможности карьерного роста. Поэтому: расширяй свой горизонт, учись вещам далеким и непрактичным, и не будешь потом жалеть о том, что твой горизонт узок, замкнут на близкое, и что так убого сложилась твоя жизнь и жизнь твоих близких. 

5. В смысле чужого/своего. Одно из значений иероглифа «далекий» – не-близкий лично, не-интимный, чужой, чуждый. И соотвественно «близкий» - свой, родной, интимный. Соответственно, сосредоточение на своих интересах – бесплодно и опасно. Кто не видит интересов других, лично не-близких, тот и в своем-близком потерпит неудачу. «Не будь эгоистом», если совсем просто. Это и есть формула человечности жэнь – чуткое, бережное, уважительное отношение к другому, не-близкому, не-родному.

6. Тут мы подходим к почти ницшеанскому смыслу «любви к дальнему». (Братья мои, не любовь к ближнему советую я вам – я советую вам любовь к дальнему.)  Любовь к дальнему – это любовь к идеалу; в этом Конфуций и Ницше едины. 

Разница лишь в самом идеале – или это тщательно выверенный этический кодекс цзюнь-цзы, или это ницшеанский аморальный супермен, сошедший с подростковых постеров: супергерой из комиксов в блестящем трико, рок-звезда в заклепках, злой длинноволосый нарцисс с сумрачным взглядом. И еще разница в том, что у Ницше любовь к идеалу заменяет и упраздняет человечность. А у Конфуция идеал дальнего выстроен на принципах человечности и любви к ближнему. 

Конфуций не раз и не два подчеркивает, что цзюнь-цзы – это именно идеал, и достигнуть его трудно; он терпеливо выстраивает его, из текста в текст, черта за чертой; но ни сам не претендует, ни кого-либо из присутствующих не удостаивает этого звания (как и звания совершенно-мудрого). 

Это наивысшее, наилучшее применение слово дальний. К такому дальнему предлагает Конфуций устремиться мыслью (и не только здесь, а во многих текстах). Устремиться к его идеальному этическому кодексу дэ, к его идеальной человечности жэнь, к его идеальному чувству личной и государственной ответственности, честности, достоинства и т.д. 

И если ты не беспокоишься, не думаешь (со всей эмоциональной вовлеченностью) об идеале цзюнь-цзы, ты превращаешься в сяо-жэнь, низкого человека с узким горизонтом, который «всегда в стрессе» (из другого фрагмента), всегда зол, раздражителен и несчастен. 

Вот такая панорама возможностей открывается в этом тексте. Все, что я написал, не мои фантазии, потому что легко доказывается параллельными пассажами из других текстов Конфуция: и интерес к далекому прошлому, и широкий горизонт образования, и причастность к жизни своего государства, и устремленность к далекому идеалу цзюнь-цзы, и выстраивание всей повседневной жизни с оглядкой на него (как у Ницше: «Будущее и самое дальнее пусть будет причиною твоего сегодня»), – все это не раз и не два проговаривается в других текстах. 

И наоборот, совершенно несвойственно Конфуцию и ученикам, составившим записки, заниматься собиранием обывательских премудростей и цитировать расхожие поговорки. Поэтому настаиваю: сводить прочтение и перевод этого текста к банальной поговорке – неправильно. 

Я бы предложил перевод, открывающий сразу все эти возможности прочтения (как и оригинал). Т.е. чтобы структура была ясная, а мысль – принципиально многозначная, и под далеким в ней можно иметь в виду все перечисленные смыслы: будущее, прошлое, знания, политику и особенно идеалы

О том же самом думал и 
Leonard ALyall (far off things намекает на многозначность)

Without thought for far off things, 
there shall be trouble near at hand.
 

Но мне в его переводе мешает стиль назидательных стишков и нейтральность слова thought (иероглиф говорит об эмоциональной вовлеченности, о страсти, стремлении). Я бы предложил такое: 

Кто не беспокоится о далеком, 
Неизбежно печалится о близком.

Или:

Кто не стремится мыслью к дальнему,
Тот не минует горестей вблизи.
 

 

Конфуций формулирует три типа умственной активности и спрашивает самого себя, насколько они ему (были) свойственны (Лунь Юй VII-2). Проблема этого текста – в непонятности первой формулы; остальные не вызывают сомнений и разночтений у комментаторов и переводчиков. Самый простой перевод: 

Молча размышлять,
Учиться, не насыщаясь,
Учить, не уставая, –
Что [из этого] есть у меня? 

而不厭

人不倦

何有於我哉

Иероглифы учиться и учить я разбирал, они не требуют обсуждения. Проблемы связаны с иероглифами  , mò (словарное значение: молчать, писать по памяти) и  , shí (знать, сознавать, познавать, признавать, узнавать, сознание, чувство, мысль). 

, mò – это буквально черная собака (слева черный, справа собака): или собака в темноте, или собака в темноте молчания. Идея черноты (левая половинка) выражена человеком с раскрашенным лицом    ; это одно из пяти древних наказаний: лицо преступника покрывают несмываемой позорной татуировкой. Отсюда цепочка значений: раскрашенное лицо – преступник – зло – чернота – темнота – тишина – молчание. 

Молчание – главный смысл иероглифа. Значение припоминания, записывания по памяти (когда «не видно» первоисточника) надо помнить, но держать на втором месте. Смысл «наказания», т.е. наложенного сверху самоограничения – тоже важно помнить. Молчание тут – не от глупости или вялости, а как волевой акт, самодисциплина.

, shí – очень интересное понятие. В последующие века оно сделало блистательную философскую карьеру. Когда в Китай пришла буддистская философия, в ее изощреннейшей гносеологии иероглиф ши стал эквивалинтом самого важного термина – санскритского vijñāna, сознание, consciousness, во всей сложности и многомерности этого понятия. Не просто какое-то одно ши, а ба-ши, , ашта-виджняна, восемь видов сознания, включая пять телесных чувств, а также расудок (анализ), ум (синтез) и дух (выход к абсолюту). И пассивное восприятие, и активная обработка восприятия – все это виджняна, shí, .

Это слово было выбрано благодаря своему философскому потенциалу (который заключается во внутренней сложности и противоречивости). Но это было позже, после Конфуция. Каков же был его потенциал до Конфуция – даже специалистам ответить трудно. 

Учитывая обычно ясную логику Конфуция, не допускающую тавтологии, можно предположить, что не совпадает по смыслу со следующими терминами (учить и учиться), а значит никаких значений вроде познания у него не будет, их можно исключить. Значит, могут быть остальные формы сознания – восприятие (включая 5 чувств), память, размышление.

Сам иероглиф труден для понимания: он состоит из , логоса, речи, слов, и , меча, глины, собирания. А , в свою очередь, из звука, мелодии, слога и  , алебарды, топора. Это причудливая смесь рассечения на элементы (топор, звуки, слоги) и собирания в слова ( и). А это и есть то, что делает ум, анализируя и синтезируя смыслы. Это и есть работа сознания, обдумывание вещей, размышление. Внутренняя противоречивость (и рассечение, и собирание; и анализ, и синтез), видимо, послужила лучшей рекомендацией этому иероглифу для философской карьеры в качестве перевода слова виджняна, сознание. 

Возвращаясь к Конфуцию, приведу пять вариантов перевода 1-й строки (Переломов, Robert Eno, иезуиты, Legge, Leonard A. Lyall): 

Много не говорить, а лишь запоминать и хранить в сердце...
To stay silent and mark something in the mind...
To have time for silence and to recollect what we have seen or heard...
The silent treasuring up of knowledge...
To think things over in silence...

Переломов и Ино предлагают запоминание и хранение, mark something in the mind. Иезуиты, наоборот, говорят о припоминании прежних знаний и впечатлений; они переводили, явно опираясь на христианскую практику медитации: сначала практиковать само молчание, потом на его фоне собирать и организовывать мысли и воспоминания. Перевод Легга – самый произвольный, можно не обсуждать (это вообще худший, позорнейший перевод из всех; но почему-то самый распространенный.) 

Последний перевод (Leonard A. Lyall) я нашел в сети 5 минут назад: затерянный, полузабытый перевод начала ХХ века, на удивление неплохой. И тут – самый простой, точный, прозрачный и, возможно, самый правильный вариант: to think things over in silence, молчание плюс работа сознания, включающая все формы, от припоминания опыта до его обработки интеллектом.

Остальные переводы пытаются раскрасить текст «творческими» вольностями: то восточным рахат-лукумом («запоминать и хранить в сердце», «treasuring up of knowledge») то поздне-рациональной детализацией («mark something in the mind», «recollect what we have seen or heard») и только портят. А простое английское «think things over» звучит по-конфуциански просто и практично и покрывает все нужные значения. 

(В принципе, можно было бы использовать слово медитация, которое сочетает молчание с размышлением; но оно слишком отравлено эзотерическими ядами, лучше не трогать.) 

Получив эту неожиданную поддержку, я могу вернуться к своему начальному варианту с большей уверенностью: 

Молча размышлять
[= воспринимать + припоминать + осмыслять],
Учиться, не насыщаясь,
Учить, не уставая, –
Что [из этого] есть у меня?


Но не

May. 29th, 2019 02:54 pm

Начал отдавать себе отчет в том, какое принципиально важное значение в китайских философских текстах имеет формула 而不 ér bù но не (или и не). Это один из основных чипов китайской рациональности, одна из ее ключевых формул. Она не очень типична для европейских текстов, где принято давать либо положительные описания: такой, сякой..., либо отрицательные (апофатический метод): не такой, не сякой... А устойчиво-сдвоенное описание такой, но не сякой – если и встречается, то не как правило, а как исключение. Зато в китайских текстах это постоянный прием. И не только в Лунь Юй (где он использован 69 раз), а в текстах всех философских школ, от легистов до даосов. Простой поиск по корпусу текстов дает и большое количество, и устойчивую регулярность.

Я пытался гуглить, не писал ли кто-то на тему особого значения формулы 而不, но не нашел: гугление – не рыбалка, долго не выдержишь.

У Конфуция эта формула часто используется в парных описаниях, например двух полярно-противоположных типов – благородного человека (цзюнь цзы) и низкого человека (сяо жэнь):

цзюнь цзы – это достоинство, но не надменность;
сяо жэнь – это надменность, но не достоинство.

Как это работает в этике? Исходное представление – в том, что каждое хорошее качество имеет дурного близнеца, в которого может переродиться. Каждый здоровый вариант, как тенью, сопровождается своим больным подобием. Каждое подлинное качество легко спутать с фейком, подменой. (И по этой подмене лжецы, демагоги и манипуляторы судят о подлинном качестве.)

Здесь достоинство и надменность – два внешне похожих, но по сути противоположных качества, usus и abusus, употребление и злоупотребление. И для китайской мысли точность определения заключается в том, чтобы 1) показать подлинник, 2) обезопасить от подмены. Встроить в мысль защиту от лжеца-демагога. Отсечь ложный ход мысли. Не просто сказать «достоинство», а «достоинство, но не надменность».

И, конечно, такое двойное определение очень удобно для построения бинарной оппозиции. Если надо обозначить два полярно-противоположных типа, один можно определить как usus, но не abusus, а другой как abusus, но не usus.

цзюнь цзы – это достоинство, но не надменность;
сяо жэнь – это надменность, но не достоинство.

Но 而不 ér bù используется и в парных описаниях без противоположности, и в коротких одиночных определениях, и даже в длинных нанизываниях: например, предпоследний афоризм в Лунь Юй содержит эту формулу девять раз. 

Разумеется, в Европе на эти темы думали. Существует формула римских юристов злоупотребление не отменяет употребления, abusus non tollit usum, и она точно так же предостерегает от подмены и демагогии. Но так чтобы этот принцип был встроен в структуру мысли постоянно, как устойчивая формула usus et non abusus, – этого в европейской мысли нет, только в китайской. Очень интересно...

Надо внимательнее вдуматься в этот логический мотив А, но не В, в эту потребность китайской мысли снабжать установление одного качества отсечением другого. Тут что-то есть, какой-то ключ к пониманию всего склада китайской мысли.

Еще один текст про учебу (2-15). 

Учиться и не думать – занятие напрасное.
Думать и не учиться – занятие опасное. 

Иными словами: когда дурак учится – это безнадежно; но когда невежда размышляет – это уже просто опасно. Размышляющий невежда - это бомба с часовым механизмом, установленная в публичном месте.

Разделите мое удивление: какой все-таки Конфуций хирургически-точный мыслитель...

學而不思  則罔

思而不學  則殆


(В продолжение предыдущего поста.) Конфуций признает, что бывает врожденная мудрость/знание. Это редкий и самый драгоценный человеческий тип, «дар небес»: от него можно ожидать наибольшего. Я, в общем, тоже так считаю; я уже писал, что, хотя self made men – самые лучшие ученики, их полет ограничен по высоте; а у «принцев», как они ни неприятны, больше шансов добраться до вершины. 

Напомню классификацию из предыдущего поста: врожденная мудрость – наилучшая, выученная – чуть ниже, выученная под нажимом – еще ниже, не выученная ни под каким нажимом – самый низ человеческого качества. Себя Конфуций помещает на второй уровень: он не родился с мудростью, а только учится ей, причем по собственной воле, движимый лишь любовью к старине и самодисциплиной.

Я не из тех, кто рождается с мудростью/знанием;
Я из тех, кто любит древность и кропотливо ищет [мудрость] в ней. 

我非生而知之者

好古敏以求之者 

fēi shēng ér zhī zhī zhě
hǎo gǔ mǐn yǐ qiú zhī zhě

Поговорки многих языков состоят из четырех слов («тише едешь – дальше будешь»). Китайский – не исключение: чэнъюй (Chengyu, 成語) – это очень массовые и очень популярные китайские поговорки,стандартные формулы-идиомы из 4 иероглифов (бывают и длиннее, но чаще – 4), взятые из романов или из текстов древности. Они обильно используются в современной устной речи, но попадаются и в древних текстах. Это такие компактные формы хранения житейской премудрости или даже исторической информации: поговорки бывают и моралистические, и повествовательные.

Например, одна из самых популярных китайских идиом – повествовательная, о матери философа-конфуцианца Мен-цзы: «Мать Мена – три переезда», mèngmǔ-sānqiān, 孟母三遷. Эта бедная женщина воспитывала сына в одиночестве и не сразу нашла подходящее место жительства. Сначала поселилась у кладбища; но вскоре заметила что сын ходит по кладбищу и подражает наемным плакальщикам, рыдает и заламывает руки. Тогда она поселилась у рынка; но вскоре заметила, что сын подражает рыночным торговцам: ходит и громко зазывает что-нибудь купить. Тогда она поселилась неподалеку от школы; и когда заметила, что сын пытается читать, подражает студентам, решила остаться жить у школы.

Почему именно четыре слова? В русском, английском, китайском, любом другом: почему это число предпочтительно? Думаю, тут основания уходят в структуру мысли.

Элементарное высказывание  – это не отдельное понятие, а связь понятий; и для этой связи необходимы и достаточны два понятия: «тише едешь», «собака лает», «жизнь прожить», «мать Мена». Но элементарное высказывание – еще не мысль, а только мотив, тема для обсуждения. Мысль рождается из связи высказываний: их сравнивают, противопоставляют, т.е. всяко выясняют отношения между ними. И для этого они необходимы, достаточны и предпочтительны (особенно для противопоставления!) в количестве двух.  

Элементарная (минимальная) мысль
составляется из элементарного высказывания AF либо как противопоставление AF – Ⅎ", либо как вариация A1F1 A2F2, либо как-то еще.
Так получается, что четыре понятия (2 vs 2) - минимально необходимое число для формирования законченной мысли. Больше - может быть; меньше - нет (а если и встречается, то уже как сжатие 4-понятийной формулы.)

И таково большинство поговорок – самая компактная мысль в самой компактной языковой упаковке: краткость и созвучие делают ее легко запоминаемой. Это такие смысловые консервы, форма сохранения устной традиции. Есть устная традиция в виде эпоса и мифологии, для ее хранения нужны огромные тексты-рефрижераторы. А есть устная традиция в форме простонародной и общедоступной: одна мысль – одна фраза из минимально необходимого числа понятий – четырех (2+2). Самая компактная на свете консервная банка для хранения мысли..

В текстах об идеальном образовании (к которому ближе всего было классическое: античность + математика) я писал, что одна из его целей – снабдить его получателя набором прививок и противоядий: от догматизма, сектантства, шарлатанства и прочих типичных опасностей. Ибо мышление – опасное занятие, полное ловушек и капканов, попав в которые, человек уже не выбирается никогда. Ошибка в бизнесе – ничего страшного, можно начать новый бизнес. Ошибка в построении мировоззрения – все, человек recycled. Или дурак, или подлец, или оба; и поделать ничего нельзя.

Интересно встретить подобный набор антидотов у Конфуция, если я правильно понимаю текст. Но, с помощью словарей и лучших комментаторов, надеюсь добраться до понимания. Вот текст; его структура очень проста. Вводная фраза с числом 4 () – и 4 отрицания, начинающихся с не ():

,  ,  ,  .

Кроме четверки sì и Учителя zǐ, в начальной фразе есть еще  jué. Это: шелк +  нож + коленопреклоненный человек  = отсекать, прекращать, крайний, определенный. Как и европейские слова этой понятийной группы – образ, термин, определение – понятие связано с отсечением чуждого и проведением четкой границы по краям: о-пределение, об-раз. Буквально: отрезание от шелковой ткани полоски, отсюда – отсечение. Но коленопреклоненная фигура добавляет обязательность, принудительность (всякая логика принудительна). Т.е. это определение, отсечение, проведение границ, с обязательностью их соблюдения.

Этим ключевым понятием jué задается характер всей фразы: Конфуций отсекает некоторые способы мышления как ложные или ненадежные или опасные. Что же это за способы?

Но сначала – об иероглифе отрицания wú. Он нестандартен: обычно Конфуций для отрицания пользуется ласточкой, упершейся в небо, бу, . А wú – это мать , у которой вместо двух сосков вертикальная линия. Т.е. это «перечеркнутая мать», не-мать, знак бесплодия. Не просто нейтральное отрицание, а отрицание экспрессивное, с примесью «ничего хорошего из этого не выйдет». Не запрет, но крайняя не-рекомендация: «не будь...», «лучше бы ты не...».

Таким образом, фраза имеет такую структуру: Конфуций отсекает опасные ходы мысли, предупреждает о 4-х бесплодных способах мышления. Эта четверка выглядит так:

1. yì в словарях переводится как мысль, мнение, идея, думать, душа, совесть, предугадывать, упреждать. Иероглиф трактуется по-разному: 1) как состоящий из сердца и звука, голоса, новости (а тот состоит из слов  и рта, который говорит ) 2) как сочетание сердца , дня и выпрямленного стояния .

В переводах этого афоризма чаще всего подчеркивается упреждение: мысль, забегающая вперед без оснований (jumping to conclusions), или просто «мысли о будущем».

Исходя из того, что я прочитал, я думаю, это неправильно. Упреждение есть, но не в смысле заглядывания в будущее, а в смысле предрассудков, предубеждений. На это указывает присутствие сердца (оно значит предпочитать и страдать): т.е это мысль и убеждение по прихоти, по болезненной предрасположенности, каковая и есть – предрассудок. Т.е. когда мысль забегает вперед, но не от торопливости, а от предубежденности, от заранее предпочитаемого результата. Итак, ловушка №1 – предубеждение, предпочтение.

2. Следующая вещь, которую отсекает Конфуций, это bì, точно, определенно, конечно, несомненно. Иероглиф изображал в древности оружие, сделанное из бамбуковых деталей. Т.е. это ненужная (само)уверенность, недостаток сомнения, некритичность. («Пагубная самонадеянность», как назвал свою книгу о социализме Хайек.)  Ловушка №2 – самоуверенность, некритичность.

3. Следующая опасность – неожиданна у Конфуция, который всегда подчеркивает свой традиционализм и любовь к старине. Это gù, что переводится как твердость, устойчивость, монолитность, сила. Но сам иероглиф– это старина, древность , заключенная в квадрат, ограниченная им (вспомним иероглиф узника: - человек внутри квадрата, в темнице). Т.е. это окаменелая, «законсервированная старина». Это может иметь и положительный смысл: следование старине, твердая опора на традицию; и отрицательный: косность, бессмысленное ретроградство.

Переводчики говорят чаще всего об упрямстве, иногда поясняя, что это упрямство в чем-то, предпринятом ранее (несмотря на неудачу). Мне это кажется натяжкой, да и словари не очень поддерживают такое толкование. Я думаю, что есть все основание перевести как упрямое ретроградство. Тут есть и упрямство (= твердость), но есть и псевдо-консерватизм. Традиция – не мертвая, а живая, движущаяся, в других текстах Конфуция это ясно звучит. Ничего удивительного, что он отгораживает свое понимание от псевдо-традиционализма, от тупого консерватизма, от косного невежества. (Всякий мыслитель первым делом уточняет свои термины, отделяя их от ложных толкований.) Так что ловушку №3 я бы назвал упрямым консерватизмом: думать по старинке, даже если это уже не работает; застрять в прошлом; подменить традиционализм некрофильством.

4. И последнее – очень просто. Это  wǒ, я, мой, эго, эгоцентризм. Происхождение иероглифа неясно, но там точно присутствует оружие, т.е. идея вражды с окружающим миром и самообороны (поэтому среди значений – не только я, но и убивать). Тут переводчики более-менее единодушны: эгоизм, эгоцентризм. Если вспомнить, что речь идет об опасностях мысли, то уместнее говорить о нарциссизме (мысль не может быть ложной, потому что она моя!), и прагматизме (мысль служит моим интересам), о персонализации мысли (кто критикует мою мысль – мой личный враг). Говоря шире, речь идет о всяком замыкании мысли на себя (иезуиты так и передают объяснения конфуцианцев). Это ловушка №4: эгоцентризм мысли, включающий нарциссизм (мысль – мое самовыражение), прагматизм (мысль служит моему интересу) и персонализацию (моя мысль неотделима от меня).

Итак, гигиена ума у Конфуция:

Учитель отсекал четыре [опасности для мысли]:
1. не [впадай в] предубеждения и предрассудки;
2. не [впадай в] самоуверенность и некритичность;
3. не [впадай в] упрямое ретроградство;
4. не [впадай в] эгоцентризм [т.е. нарциссизм и прагматизм].

Это не единственный текст о гигиене ума, есть и другие. Этот же характерен тем, что все упоминаемые тут опасности связаны с гипертрофированным эго, все так или иначе варьируют последний пункт. А эго, по китайским понятиям (см. оружейный иероглиф  wǒ, я, мой), враждебно миру, вооруженно противостоит ему. И вспомним: это осевое время, рождение чистой, объективной, самодостаточной мысли, освобожденной от всякой привязки, к сословию, к интересу, даже к личности. Эту работу делали греки и индусы. Вот, перед нами первые шаги формирования самодостаточной мысли у китайцев.

Лунь Юй, 7-21  

Учитель [никогда] не говорил:
о таинственном, о силе, о беспорядках, о божественном. 

Про таинственное – понятно: сейчас бы это назвали паранормальным. Живи Конфуций сегодня, ни пришельцев, ни рептилоидов, ни конспирологию, ни «загадки природы» он бы не обсуждал, и ни фентези, ни фантастику не читал. 

Насчет «силы» комментаторы объясняют по-разному, но скорее всего речь идет о силачах, богатырях и прочих ярмарочно-спортивных чудесах. Т.е. футбол и фигурное катание Конфуций тоже не смотрел бы. 

Он также отказывался говорить о хаосе во всех его формах (прежде всего, о социальном хаосе, о бунтах); а также о божественном во всех его формах.   

Это интересно. Конфуцианство стало почти религией, и Конфуций – почти богом (есть храм Конфуция), но ничего религиозного сам он себе не позволял. К религии его учение было равнодушно. Никаким мумбо-юмбо в его школе не пахло; никакой сектантской экзальтации не было. Все было трезво, разумно и человечно. 

Это не было атеизмом или нигилизмом. Как и  Сократ, Конфуций не отвергал традиционные религии, а просто не обсуждал их. Ритуалы как способ жизни общества его интересовали, а богословие – нет. 

Конфуций говорил только о нормальном просто потому, что только нормальное можно объяснить, рационализовать (сформулировать «норму»). Это – этика, политика и природа в ее нормальных проявлениях. Но он предпочитал вобще не говорить о том, к чему нормальный разум не приложим: «таинственные» явления, аномалии природы, аномалии общества (бунты) и заведомо сверхприродные, сверхчеловеческие явления (боги, духи). Рациональному объяснению они поддаются плохо, и поэтому, как сказал бы один персонаж Т.Манна, предоставим эти вещи самим себе. 

子不語

zǐ  bù  yǔ:
guài, lì, luàn, shén.

Лунь Юй 4-25. И снова Конфуций со своей этикой эмпатии. И снова он предостерегает от попсовой «восточной мудрости», от любования в уединении собственным пупком. Мысль его исходит из основной пары понятий: путь мира – дао и личный путь, личная мораль – дэ. И вот, говоря о дэ, Конфуций подчеркивает, что личный путь, личная мораль не подразумевает уединения (Платон: уединение – мать всех пороков), не культивируется в одиночку; она требует другого. Буквально – соседа, т.е. либо пресловутого «ближнего», либо спутника, единомышленника.

德不孤必有鄰

dé bù gū, bì yǒu lín

Этика-дэ не одинока:
Всегда есть сосед (= ближний? единомышленник?). 

В иезуитском переводе 1687 г. легко различить буквальный перевод Конфуция и прибавленные пояснения конфуцианцев. В этих комментариях «соседи» поясняются как cultores & sectatores, почитатели и последователи. 

Virtus non est solitaria nec desertae instar:
Omnino habet vicinos suos; cultores, inquam, & sectatores. 

Virtue is not solitary or like a desert.
It surely has its neighbors, supporters, and followers. 

Думаю, «сосед» у Конфуция все-таки охватывает и идею ближнего (этика проявляется только по отношению к другому), и идею совместного движения, с единомышленниками, последователями, учениками. Тот совместный духовный труд, который так ценился в школе Конфуция. И еще – в немецкой культуре:

 

Прошу прощения у читающих, но я продолжаю свои штудии конфуцианской этики. Analects 9-29: 

者不
者不
者不

Средние два иероглифа, zhě, «тот кто», и , «не», – всегда одинаковы. Их роль – техническая. Отличаются только крайние, смысловые иероглифы. Cтруктура фраз такова: 

тот, кто А – не Х;
тот, кто В – не Y;
тот, кто С – не Z. 

Нужно понять, почему афоризм состоит из трех фраз, а для этого понять тройки иероглифов «по вертикали»: ABC, XYZ. 

А, В и С – это знание, человечность и храбрость. Мы уже привыкли, что китайская мысль не терпит случайных списков, а всегда налаживает систему связей. Почему избраны именно эти три качества? Почему не другие? 

Первые два иероглифа уже не раз попадались и были объяснены: стрела + рот = говорить метко, знать; человек + двойка = отношение к другому, человечность. Сейчас надо уточнить . Он составлен из сила, усилие и узкий проход между скалами, пройти, пробиться. Т.е., хоть , yǒng, и имеет основной словарный смысл храбрость, но более точное, исходное его значение – преодоление страха, волевое усилие, чтобы пробиться через затруднительную или страшную ситуацию. Не природное отсутствие страха, как у Зигфрида, а сила воли. 

Знание – это деятельность рассудка. Человечность – деятельность «сердца». Храбрость – деятельность воли. Т.е., это три основных проявлениях человека (за вычетом физиологии и эмоций): рассудок (рациональный центр), сердце (моральный центр) и воля (центр самоконтроля). Говоря о «сердце» и «воле», надо помнить, что это не эмоции, не животные качества, а рациональные категории, поддающиеся пониманию, объяснению и воспитанию. 

А, В и С описываются через отрицание: не Х, не Y, не Z. Чтобы понять принцип отбора иероглифов для Х, Y и Z, надо заметить, что все три – ,   и  содержат элемент «кровоточащее сердце» , со значением эмоции. Т.е. все  три отрицаемых качества – это эмоциональные состояния, явно нездоровые, нехорошие.

Первый иероглиф huò, значит растерянность, смущение, сомнение, путаницу в голове. Это «паралич ума», т.е. эмоциональное состояние, нарушающее работу рассудка, не позволяющее достичь адекватного знания. 

Второй иероглиф yōu, означает печаль, горе, депрессию, меланхолию, но также и нервное возбуждение, тревогу, беспокойство. Это «паралич сердца», т.е. эмоциональное состояние, нарушающее работу морального центра жэнь, не позволяющее адекватно вести себя с другими людьми. 

Третий иероглиф , jù, составлен из сердца и птицы с выпученными от страха глазами. Он означает страх, неуверенность, бояться. Это «паралич воли», т.е. эмоциональное состояние, нарушающее работу воли, не позволяющее достичь самоконтроля и самодисциплины. 

Т.е. три центра личности (рассудочный, моральный и волевой) описаны как освобождение от соответствующей болезненной эмоции (растерянность и сомнение, возбуждение и меланхолия, страх и робость). 

zhī       zhě bù  huò
rén      zhě bù  yōu
yǒng    zhě bù  jù 

Кто имеет знание / рассудок – не имеет растерянности / сомнения.
Кто имеет человечность / этику – не имеет тревоги / печали.
Кто имеет храбрость / волю – не имеет страха / неуверенности. 

Или: 

Знание – это когда нет смущения и сомнения
Человечность – это когда нет тревоги и печали
Воля – это когда нет страха и неуверенности 

Это попытка определить, как работают три главные части ума (а это все ум, рациональная сторона личности) – рассудочная, моральная и волевая. Их работа связана с освобождением от эмоции. Эмоция – состояние непостоянное, нерегулируемое и пассивное: человека может в любой момент унести ветром в любую сторону. Эмоциональный человек – раб своих эмоций. 

Здоровая работа рассудочного центра, морального центра и волевого центра равносильна освобождению от суеты, от эмоций, нарушающих эту работу: 

от суеты ума (сомнение, растерянность),
от суеты сердца (тревога, печаль),
от суеты воли (неуверенность, страх).

Лоренцо Валла формулирует пять условий для умственной работы – научной, философской, художественной:

...общение с образованными людьми, обилие книг, удобное место, свободное время, и наконец душевный покой. Отсутствие какого-нибудь одного из этих условий уже оказывается пагубным, а у меня не было ни одного... (из предисловия к 5-ой книге огромного трактата “Об изяществе латинского языка”, 1449). 

Это очень хороший список, но несколько мечтательный, потому что мало кто из великих мыслителей прошлого мог бы похвастаться наличием всех этих условий. Люди достигали чего-то не благодаря наличию этих условий, а вопреки их отсутствию. (Как и сам Лоренцо Валла.) «Гения» делает характер, а не условия и даже не пресловутый «талант».

Но важны и условия, особенно когда речь идет о воспитании, образовании. Итак, пять условий, в более точном переводе:
 

1. Общение с образованными людьми, litteratorum consuetudo;
2. Обилие книг, librorum copia (copia – не копия, а запас, обилие);
3. Удобство [рабочего] места, loci opportunitas;
4. Свобода (досуг) времени, temporis otium;
5. Отрешенность души, animi vacuitas. 

Последний пункт интересен. Его переводят как душевный покой, но vacuitas означает не покой (для него есть pax, tranquillitas), а пустоту, пространство, «вакуум», а также удаленность и отрешенность. Английский словарь говорит еще: a being without, a freedom, absence, exemption from any thing (отсюда происходят наши vacations). Т.е. это внутренняя свобода и отрешенность от мира, а не просто покой. 

Три последних пункта важны, но менее достижимы; это скорее из области фантастики комфорта, чем жизненно важных условий. Удобное место для работы еще можно себе устроить. Свободное время – труднее. Отрешенность души – еще труднее. 

Но два первых пункта – совершенно необходимы. И интересно, что на первое место Валла ставит общение с образованными людьми, наличие круга друзей с подобными интересами. Если не достижимы остальные условия, последний рубеж – здесь: круг интеллектуального общения. А на втором месте – книги, чтение. И эти два условия можно считать золотым стандартом культуры, совершенно необходимым минимумом для цивилизованного человека.

__________________ 

Конфуций предлагает почти такую же формулу существования джентльмена цзюнь цзы. При этом он не составляет список (китайская мысль не любит простых списков, она предпочитает связи, смысловые кристаллы); он связывает два главных пункта Лоренцо Валлы в последовательность: 

君子
以文會友
以友輔仁 

Цзюнь цзы:
с помощью книг ( wén, письменность, литература) он обретает друзей;
с помощью друзей он обретает человечность ( жэнь, эмпатия). 

Т.е. сначала книги, потом друзья. От второго пункта Валлы (книги, образование) конфуцианский джентльмен добирается до первого пункта (сообщество друзей); а с его помощью добирается до главного цивилизационного качества – жэнь, эмпатии. 

(Что, кстати, еще раз втолковывает непонимающим, что эмпатия, жэнь – не стихийное животное чувство, а воспитанное, рациональное. Это категория этики (т.е. рационального продуманного, цивилизованного поведения), а не психологии или физиологии.)


Конфуций считается последним и окончательным редактором канона классической поэзии, книги Ши Цзин (305 стихотворений примерно 3000-летней давности). Это важно помнить: он был, во-первых, философом очень строгого, системного склада мыслей (а не мутноглазым «восточным мудрецом» из эзотерических книжек); во-вторых, ценителем поэзии, филологом, редактором-составителем. Профессионалом Слова. 

Был ли он поэтом? Смешной вопрос. Разумеется, был. Свой опыт работы над древними стихами Конфуций прямо приложил к своим философским текстам. У китайских стихов структура намного строже, жестче, чем у европейских, они требуют от поэта мощного, почти музыкального чувства формы; и Конфуций явно обрел и натренировал его в своих филологических штудиях. Когда его тексты длинные, они кажутся прозой (это требует проверки). Но когда они короткие, это всегда поэзия; всегда ясная и красивая Форма. 

Иногда афоризмы похожи на старинные песенки из Ши Цзин (когда в них много словесных повторов), иногда они – более сложной штучной выделки, как тексты Гераклита или Лао Цзы. Но они всегда имеют ясную форму мысли (бинарные оппозиции, расподобления, классификации) и четкий поэтический ритм (3+3+3, 4+4 и т.п.). Они всегда прошиты созвучиями (аллитерации, рифмы) и иероглифическими соответствиями, и часто насыщены игрой синонимов-омонимов. В переводах от всего этого уцелевает не больше, чем от Хиросимы после атомной бомбардировки. 

Поэзия Конфуция и звучит красиво, и яснее постулирует мысль, и (кстати!) с большим хитроумием защищает ее от перевирания в устах учеников: жестко-структурированный текст трудно исказить. (Интересно, что Гераклит, так похожий на Конфуция и Лао-цзы, лучше сохранился, чем другие ранние греческие философы: от них осталось по нескольку фраз, а от него более 120 афоризмов в неискаженном цитировании; а все потому, что жесткие и красивые тексты легко цитировать и трудно коверкать.) 

Я уже разбирал текст, в котором Конфуций предлагает три формы воспитания истинного джентльмена цзюнь цзы. Начинать надо с поэзии, словесной формы; растить и укреплять этикетом, социальной формой; а завершать и полировать воспитание музыкой, чистой формой. Как воспитательная модель это вполне актуально и действенно (я «проверял», не зная о Конфуции). 

Сегодня разберу афоризм (Лунь Юй, 3-3), в котором он говорит, что эти формы не работают в отрыве от этики «человечности», жэнь, т.е. чуткости и эмпатии по отношению к другому.

Напомню:
человечность  rén, или жэнь – это сумма иероглифов человек (сокращение от ) и двойка . Суммарный смысл это человечное отношение к другому. Конфуцианская этика базируется на идее другого (а не на «спасении своей души», например). Нет этики «вообще», а есть этика отношения к другому: этика сочувствия, доброты, эмпатии, чуткости (это все – словарные смыслы и древние комментаторские пояснения, а не моя фантазия.) 

Конфуций не упоминает о поэзии Ши, а только об этикете Ли и музыке Юэ: о социальной форме и чистой форме. Но поэзия тут в самом тексте, причем поэзия избыточно наглядная, в духе Ши Цзин, с характерными для старинных песенок повторами и простой структурой 4+3+4+3. Я выделил всего лишь два неповторных иероглифа – этикет-Ли и музыка-Юэ. Все остальное повторяется, совершенно как в народной песенке (я их немножко разбирал тут и тут и тут). 

人而不仁

人而不仁
 

rén ér bù rén
rú    lǐ    hé?
rén ér bù rén
rú  yuè  hé? 

Созвучия:
-      Стихи рифмованы повторами: rén-rén и hé-hé.
-      Все строки кончаются созвучием на е: rén hé rén hé.
-      Все строки начинаются на r: rén rú rén rú.
-      1-я и 3-я строки имеют еще и внутреннее созвучие rén-rén. 

Эта плотность повторов и созвучий – явное подражание песенкам из Ши Цзин. Забавно: текст так и просится быть спетым. И, возможно, Конфуций не «вещал», а напевал это ученикам, как бабушка детям, шутливо пародируя колыбельные «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю» или серьезно подражая печальным напевам «Полынушка, горька травонька, горчей ее в поле не было». Если он пел, то это звучало именно так.

Возможно, ученикам было легче запоминать тексты в виде песенок, и они хором повторяли за учителем. Если он и не пел, все равно: этот текст - явное подражание простодушно-изящному фольклору из Ши Цзин.
 Надо учесть и то, что пение для запоминания – очень древняя практика: библия, ригведа, многие традиции сохранялись устно, причем в виде пения. Ничего странного, если ее использовал и Конфуций.

Слово жэнь или rén использовано здесь в двух разных значениях и написаниях. Первое rén – это просто человек, a man, a person. Второе - - я уже объяснял: человечность, эмпатия. Эта игра омонимов тут основная. Но есть и еще два «человеческих» иероглифа – это вопросительное слово hé?  как? (слева иероглиф человека). И глагол rú, соответствовать, быть подобным (слева иероглиф женщины). 

И теперь можно прямо двинуться к переводу и пониманию текста. 

Нечетные строки (они одинаковы: 人而不仁) переводятся так: человек – и без человечности. 

А четные строки (они почти одинаковы:  и ) переводятся так: как [он может] соответствовать Этикету (Ритуалу)? как [он может] соответствовать Музыке? Или проще: что ему делать в Этикете (Ритуале)? что ему делать в Музыке?

И теперь все складывается в целое:
 

Человек – и без человечности:
Как он может соответствовать Ритуалу?
Человек – и без человечности:
Как он может соответствовать Музыке? 

Звучит почти бессмысленно, особенно для русского уха. Но смысл очень ясный и красивый. Речь идет о социальной форме: ли, этикет, ритуал. И речь идет о чистой художественной форме: юэ, музыка (или музыка с поэзией; они часто мыслились вместе). И Конфуций говорит о том, что бессердечному, холодному социопату, человеку без эмпатии и чуткости, нечего и пытаться приближаться к Форме. Ничего не получится. Он не «соответствует». 

Форма имеет этическое измерение: это знали греки, это знала западно-европейская традиция, этого клинически не понимает русская культура. Я уже писал о Стурлуссоне, с его честным скальдом, и о Шекспире, с его честным методом. Это старая и важная для меня тема. 

Ну, вот, совершенно очевидно (ибо другого прочтения тут нет, не существует), что Конфуций тоже знает этот секрет цивилизации: Форма и Этика – связанные вещи, одна без другой невозможна.


君子  泰而不驕  

小人  驕而不泰   

jūnzǐ        tài    ér   bù jiāo
xiǎo rén   jiāo  ér   bù tài 

благородный человек – достоинство без надменности
низкий человек – надменность без достоинства

Опять Конфуций пытается объяснять ключевые понятия своей этики через пары противоположностей. Строит не просто определение, а бинарную оппозицию: и двух определяемых характеров (благородный человек vs низкий человек), и двух приписываемых либо отрицаемых предикатов (достоинство vs надменность). По схеме Х -  это А и не-В; У - это В и не-А.

Сама мысль для читающего и думающего человека должна звучать очень банально, ее обсуждать нечего. До нее додумались, наверное, все развитые культуры. 

Она существует и в антисословной этике (как у Конфуция): истинные величие и достоинство несовместимы с надменностью и гордыней. Но она существует и в сословной этике: аристократия не надменна и не нагла, а наглы и надменны бывают только люди из низов, выскочки, парвеню; и снобизм – качество не аристократа, а плебея, подражающего аристократу. (Вспомнилось: у Эсхила Клитемнестра, встречая вернувшегося с войны мужа Агамемнона и его пленницу Кассандру, говорит Кассандре: не бойся, мы не плебеи-выскочки, у нас с рабами обращаются гуманно.) 

Тут интересна не сама мысль, а предельно жесткая структура ее формулировки. И, конечно, иероглифы. Определяемые понятия и связующие слова вроде «и» и «не» можно отложить в сторону и сосредоточиться на смысловых иероглифах. Их два, tài и jiāo, и они образуют хиазм (перекрестную Х-образную риторическую фигуру). 

  

  

tài  состоит из трех элементов: большой, огромный, , вода, и две руки.  Его древнее начертание: две загребущие руки, между ними река, а над ними, как святой дух, парит иероглиф "большой".




Верхний знаксчитается тут фонетическим; нижние и смысловыми: вода и руки, очень красивый и спокойный образ льющейся из рук воды (и это не моя фантазия, так пишут в этимологических словарях). Но и фонетический иероглиф всегда вносит свой смысл, поэтому иероглиф значит еще и величие. Возможно, первоначально «большой водопад». Но сочетание величия и льющейся воды также наводит на мысль о большой реке (речная цивилизация!) или океане. И действительно, звук tài входит в названия некоторых больших озер и океана. (Например, иероглиф с добавкой слишком, образует , с тем же звуком tài, и в смысле «очень большой» входит в название Тихого океана 太平洋 Tài píng yáng.) 

Итак, иероглиф   tài сочетает идею величия и благородства с идеей покоя и стабильности (или спокойного течения, как у большой реки). Это важный момент – покой. Конфуций часто к нему возвращается («благородный человек всегда спокоен и уравновешен, низкий человек всегда нервный, всегда в стрессе»). Фраза «и вечный бой, покой нам только снится» только покоробила бы Конфуция – что за чушь, прославление агрессивности и стресса! Положительные человеческие качества для него несовместимы с нервозностью, волнением, стрессом, излишней подвижностью, суетой. Дао – движение, путь; но к суете и стрессу это имеет мало отношения; это спокойное и естественное движение. Поэтому цзюнь-цзы – тай, т.е. обладает спокойным достоинством. Он подобен большой реке. 

 jiāo состоит из лошади  и иероглифа высоты или гордости , а этот, в свою очередь, составлен из высокой башни над воротами , означающей просто высоту, и иероглифа со значением подвижной, торопливой, проворной, вертлявой и непоседливой юности, но также и преждевременной смерти (в молодости) . («И жить торопится, и чувствовать спешит.») 

Иероглиф    jiāo значит большая лошадь, часто не в прямом смысле, а в глумливом, по поводу человека нахального, надутого. И основное значение – наглость, надменность, высокомерие. Это напоминает английскую фразу с тем же значением: he gets on his high horse или he sits on his high horse. Соответственно, человеку, ведущему себя чванливо, говорят get off your high horse. 

Это, скорее всего, археологический след в языке – от тех времен, когда простой люд воевал в пехоте, а аристократия в коннице. Залезать на коня – это снобизм: пехотинец лезет в кавалерию, низкий человек корчит из себя аристократа. Английское понимание наглости тут полностью совпадает с китайским. Но интересно это прибавление торопливой и вертлявой юности: китайская идея наглости включает идею незрелого ребячества? тинейджерской наглости и непочтительности?.. 

Теперь смысл текста Конфуция можно считать сложившимся. Благородный человек обладает спокойным достоинством и величием; и тут мы вспоминаем спокойное течение воды и идею величия, широты (океана, души). Низкий человек пытается быть большим, но получается карикатура: большие ворота с башней, пехотинец на коне, ребенок в одежде взрослого. Благородному человеку не требуются эти суетливые признаки фальшивого величия. А низкому человеку, в отсутствие настоящего величия и естественного достоинства, приходится суетиться, взбираться на коня, смотреть на окружающих надменно. Компенсаторное поведение. Можно вернуться к тексту (предпочитаю ключевые термины не переводить: цзюнь цзы и сяо жэнь): 

цзюнь цзы - достоинство без высокомерия
сяо жэнь - высокомерие без достоинства
 


Hey, you!

Apr. 7th, 2019 12:23 am

Учитель сказал: «Эй, Ю!
Научить тебя, что такое знание?
Действовать на основе знания – это знание.
Действовать на основе незнания – это незнание.
Вот что такое знание.»  (Лунь Юй 2-17)

子曰 
誨女  知之 
知之    知之
不知    不知
是知  也。
 

(Перевод звучит странно, тавтологично, я понимаю; но это лишь набросок. И оригинал тут очень хитроумен.) 

Мысль, если я понял ее правильно, близка к тому, что говорил Сократ. Когда люди в разговоре с ним сетовали, что они, ну конечно, знают как правильно поступать, но вот, не получается: то-се, житейские обстоятельства; он строго говорил: нет, если не получается, значит – не знаешь; это не настоящее знание. Знание неполноценно, если нет действия на основе знания. Таков лейтмотив разговоров Сократа (в диалогах Платона). 

Эта житейская мудрость подводит к одному из ключевых тезисов европейской философии: единство бытия и мышления. «Мыслить и быть – одно и то же», τὸ γὰρ αὐτὸ νοεῖν ἐστίν τε καὶ εἶναι, написал Парменид (а до него Гераклит, но не таким прямым текстом), и – ту-ту! – поезд европейской мысли тронулся. Мысль о любом определенном предмете, разумеется, не совпадает с самим предметом. Но «пустая» мысль о быти-и, das Sein, the to be, уже пересекается со своим предметом, превращается вместе с ним в двустороннее единство. 

(Сократово «я знаю, что ничего не знаю» и почти дословно повторяющее его Декартово cogito ergo sum – о том же: «пустая» мысль о моем бытии совпадает с самой моей «экзистенциией». Это точка максимальной достоверности мысли, замковый камень свода онтологической архитектуры.) 

Возможно, Конфуций тоже говорит о единстве бытия и мышления, но в более практической плоскости: настоящее, полноценное знание соединяет «теорию с практикой», созерцание с действием. А действовать на основе незнания – это главная ошибка именно знания: оно не должно было спускать действие с поводка. Знающий бы так не сделал. 

*** 

Однако китайский текст, кажется, можно прочесть и иначе. В этом варианте я меньше уверен, но он вполне соответствует синтаксису, лексике и стилю оригинала: 

Знать чтобы знать (= знание ради знания)
Не знать чтобы не знать (= незнание ради незнания.)
Вот что такое знание. 

Если это правильное чтение, то мысль получается совсем другая – об антипрагматизме знания: настоящее знание – это когда ты просто хочешь знать, без цели. Оборотная сторона, «незнания ради незнания», – это о незнании естественном, а не вынужденном (если тема неинтересна и пуста, а не потому что помешали обстоятельства, жена-дети, времени нет). 

Тогда мысль Конфуция предстает такими двумя тезисами: Знание без полезности. Незнание без вынужденности. 

Но тут я, все-таки, сомневаюсь. Нужен более широкий контекст, чтобы окончательно решать, какова гносеология книги Лунь Юй. 

Может ли идея знания у Конфуция быть антипрагматичной? Весь контекст конфуцианства очень прагматичен – это выработка этики и этикета благородного человека, воспитание достойного члена общества. Но то же самое было и у греков! Цель их философии была не в облаках витать, а воспитывать достойных граждан полиса. Однако, именно поэтому с самого начала (7-й век) философы настаивали, что знание должно быть антипрагматичным, теоретичным. Иначе оно сразу станет политизированным, партийным, конъюнктурным и в итоге недостоверным: практический интерес исказит его, и о пользе можно забыть. Хочешь пользы – не ищи ее. Возможно, так же мыслил и Конфуций. Не знаю. Нужен более широкий контекст. А пока – standby...

PS Самый расхожий английский перевод тут не помогает, а только еще больше запутывает: "You, shall I teach you what knowledge is? When you know a thing, to hold that you know it; and when you do not know a thing, to allow that you do not know it - this is knowledge." Но это уж традиционная английская философская глухота, ничего не поделаешь...

В европейской традиции мысль начинается с уточнения понятий, с очищения их от накипи бессмысленной болтовни и «интерпретаций». Но это так не только в Европе. Тем же самым занят и Конфуций, и любой другой мыслитель – китайский, индийский, европейский.

Идея «исправления имен» у Конфуция – это и уточнение понятий, и одновеременно сильный сдвиг в их употреблении. Он не просто очищает слова, он даже планирует и направляет их дальнейшую судьбу.

Это очень интересный момент. Все важные слова у него можно переводить с добавлением «истинный» - истинный джентльмен, истинная человечность, истинный ритуал. Философия только что родилась, она делает первые шаги в осознании того, «кто я такая». И вот, работа с понятиями воспринята Конфуцием как миссия. Он очищал их, «стирал случайные черты» (сословные, бытовые) и – обобщал.

Например, цзюнь-цзы, благородный человек, значит сын правителя; но Конфуций вырывает слово из его сословного контекста и говорит: понятие истинно благородный человек не имеет ничего общего с принцем. Мы на его месте будем строить всеобщий, вне-сословный этический идеал. И я думаю, что тут не было ничего волюнтаристского: он лишь выразил общую тенденцию Осевой эпохи и новорожденной философии на обобщение, формализацию понятий (осмысление их как эйдосов).

Точно так же надо понимать и навязший в зубах ритуал: Конфуций отрывает это слово от традиционной практики. Теперь ли, ритуал – это не воскурения у алтаря, вернее, не только это; а форма поведения, социальный логос, этикет вообще (как жэнь – это человечность вообще). Это истинный ритуал, не привязанный намертво к определенным его здешним и сегодняшним проявлениям. Т.е. Форма. Ли.

Поэтому переводить ли просто как ритуал это все равно что переводить цзюнь цзы как сын правителя, т.е. уничтожать проделанную Конфуцием умственную и культурологическую работу и возвращать все к до-конфуцианскому состоянию.